Сошлись ратники грудь с грудью, зазвенели топоры, лязгнули сабли, началась беспощадная сеча. Упали первые убитые и раненые, заалел снег от крови. Только и сделали царские пушкари первый выстрел, подняли их холопы на рогатины.

Дрались яростно и те и другие, не знали пощады. Врубился Болотников в самую гущу, зычно подал голос:

— Кру-уш-и-и!

Ему вторили:

— На сло-ом!

— Держись! — шумели стрельцы и наседали с новой силой.

Качнулось крестьянское войско, попятилось.

«Пора Межакову в дело вступать», — решил Болотников и подал знак. Но Межаков и сам разглядел, что пора. Поднялся в стременах, махнул рукой. С визгом, леденящим кровь, понеслись казаки. И тут же тронулся засадный полк Скорохода.

Теперь дугой изогнулись стрельцы. Видит князь Михайло, могут не устоять. Но в самый раз Нагой и Лыков от Данилова монастыря подоспели, и снова перевес на стороне Скопин-Шуйского и других царских воевод.

Артамошка Акинфиев крикнул зычно:

— Ребятушки, расступись!

И как накануне боя уговорились, расступились ватажники. В упор картечью ударили по стрельцам болотниковские пушки. Смешались синекафтанники, а ватажники их вилами и рогатинами колют, колотят дубинками и шестоперами, из пищалей расстреливают.

Рубится Иван Исаевич, а у самого нет-нет да и мелькнет мысль: как там у Пашкова и Беззубцева? И не знает Болотников, что меньше часа минет, как в самый разгар сражения предаст Истома, а воевода Дмитрий Шуйский кинет полки на подмогу Мстиславскому и Воротынскому. Окружат царские воеводы Заборье плотным кольцом, и не прорвется атаман Беззубцев, возьмут казаков в плен…

Долго и без перевеса бьются холопы и стрельцы. Теперь Скопин-Шуйский уже не уверен, кому достанется победа, храбро сражаются болотниковцы. Кинул князь Михайло в бой конных бояр с детьми боярскими, и те с криком: «Секи холопов!» — надавили в самый центр.

— А, подлое отродье! — выругался Болотников. — Гляди, вот он и наши главные недруги! Неужели уступим им, чтоб снова ярмо холопское надеть?

Ударили мужики новым прорывом, а Болотников отыскал глазами Скорохода, шумит:

— Митя, нут-ко, нажми Нагому под левую лопатку, охватывай крылом сучьих детей!

— От Красного новая вражья сила подступает! — послышался тревожный голос Акинфиева.

— Князь Мстиславский идет! — кричит Тимоша.

Болотников в стременах поднялся:

— Встречай царского воеводу, Артамошка!

Акинфиев в ответ:

— Иван Исаич, Пашков к Мстиславскому переметнулся.

Возле Болотникова Андрейко очутился.

— Мчись к Межакову, Андрюха, пускай пять сотен донцов повернет на Пашкова.

Выставив пики, понеслись казаки на дворянских ополченцев Истомы Пашкова.

— Коли переметов-отступников!

— Смерть дворя-анам!

Кончался день, затихла битва. Заиграли трубы, отошли царские полки.

По темноте отвел Болотников войско в Коломенское. Наводнили село мужики, возбужденные, шумливые, костры жгли, победами своими похвалялись.

В съержей избе Иван Исаевич собрал начальных людей, говорил, хмурясь:

— Не одержали мы седни победы от измены дворянской. Нам бы ранее предугадать, что затаил Пашков, а мы недоглядели. — Покачал головой. — Я о чем думаю, други-товарищи, теперь, когда Истома к Шуйскому переметнулся, нам от Москвы отойти надо и снова готовиться.

Тихо в съезжей избе, слушают атаманы и есаулы своего воеводу, не перебивают.

— В Коломенском нам засиживаться не следует, пробиваться будем, покуда силы есть. Завтра изготовимся и в ночь ударим. Пушки на коней навьючим, зелье огневое и съестное на сани грузить, а в Заборье к Беззубцеву пошлем сегодня сотника Зиму и есаула Кирьяна, пускай запорожцы на Серпухов пробиваются… Тебе, Акинфиев, нам отход прикрывать. Держись до полуночи — и за нами вслед. Стрельцы до утра вдогон не пойдут, а мы к тому времени от них оторвемся.

День начался тихий, морозный. Загрохотали царские пушки. Ядра прошивали лед, разбивали возы с обмерзшим сеном. Им отвечали пушки болотниковцев. Пошли на приступ стрелецкие приказы. Их встретили стрелами и огнем пищалей. Откатились стрельцы, затих бой.

К обеду загудели трубы, тронулись стрелецкие приказы, а с ними бояре с детьми боярскими.

— Гляди, мужики, дети боярские от Москвы-реки напирают! — зашумели коломенские.

Появился Болотников, крикнул:

— Подтаскивай пушки, в картечь их! Пали зельем, отражай приступ!

И снова отступило царское войско. Быстро сгущались зимние сумерки. Надев шубу и шапку, Иван Исаевич с Андрейкой вышли из избы. Крестьянские полки изготовились к прорыву.

К Болотникову подошли атаманы и есаулы.

— Раздвигай возы, начнем. Наперед пустим пищальников, а следом казаки Межакова проход расчистят, войско пропустят. Ты, Акинфиев, в заслон станешь. Не возрадуются наши враги, настанет час, потрясем московских бояр…

Смяв дозоры, навалились болотниковцы нежданно на спящий стрелецкий лагерь, навязали ночной бой. Загрохотали пищали, с гиканьем и свистом вынеслись казаки, в непроглядной темени кололи и рубили, не разбираясь, кто свой, кто чужой. Двинулось в проход мужицкое войско, пешие, огневой наряд, санный обоз. Уводил Болотников свои полки по серпуховской дороге.

Послы великого князя московского, государя всея Руси Василия Шуйского важно вступили в дворцовые покои короля Сигизмунда. Впереди дары несли богатые, чуть поотстав, дьяк Андрей шествовал, а за ним вышагивал петухом князь Волконский.

Григорий Константинович в расшитом длиннополом кафтане, ворот раструбом, в высокой боярской шапке соболиной и остроносых сапогах из мягкой кожи. Князь задирал голову так, что седая бороденка выпирала клинышком.

По коридорам дворца русское посольство сопровождал королевский маршалок. Дьяк обернулся, шепнул:

— Канцлер-то в отъезде, Григорий Константинович, к чему бы звать нас?

— Погодь, Ондрей, сейчас прознаем.

Сигизмунд встретил их стоя. За его спиной толпились придворные. Волконский и дьяк отвесили поклоны. Григорий Константинович сказал:

— От государя всея Руси, великого князя московского Василия Ивановича, ваше величество, королю Речи Посполитой.

— Во здраве ли великий князь?

Дождавшись ответа, снова спросил:

— Имеют ли послы какие известия из Москвы?

В словах короля Волконский уловил коварство, ответил с достоинством:

— У нас один наказ к королю, и государь слов своих не меняет.

Сигизмунд поморщился, а придворные зашептались.

— Известно ли послам, что полки царя Димитрия самой Москве грозят?

— У нас един царь — Василий Иванович Шуйский, — надменно ответил Волконский. — А те, о ком вы, ваше величество, упомянули, воры и разбойники.

Король поморщился.

— Царя Дмитрия признают русские бояре, князья Каховской и Телятевский.

— Те князья зло умыслили. А поджигает их стольник Михайло Молчанов, и тебе, ваше величество, о том хорошо ведомо. Потому и говорим, выдай Михайлу на суд царский.

Сигизмунд крутнул ус.

— В Речи Посполитой шляхтичи вольны, а Молчанов гость пани Мнишек. Не ответят ли послы московские, когда даст царь Василий свободу воеводе Юрию Мнишеку, царице Марине и князю Вишневецкому, каких московиты держат у себя?

— В России царицы Марины николи не водилось, но ежели король имеет в виду дочь сандомирского воеводы, то она не царя жена, а самозванца Гришки Отрепьева. Государь Василий Иванович наказывал, мы ни воеводу, ни дочь его и иных шляхтичей не задерживаем, только пусть король наших недругов не привечает. Негоже Речи Посполитой врагам московским убежище давать.

Загомонили вельможи. Нагло ведет себя посол, отвечает дерзко. Однако Сигизмунд сдержался.

— Знают ли послы, что объявился в Московии царевич Петр Федорович?

— То самозванец, ваше величество. Илейко-казак, коему уготована участь Гришки Отрепьева.

— Бояре над послами нашими Олесницким и Госевским глумились, бесчестили.

— Но Олесницкого и Госевского, ваше величество, посылали к самозванцу, а не к царю Василию Ивановичу Шуйскому.