Умен литовский канцлер Лев Сапега и хитер, как старый лис. Едва Михайло Молчанов пересек рубеж и нашел пристанище в Сандомирском замке, как Сапега уже все знал о нем. Стольник-московит, по всему, непростой. Слух есть: из Москвы бежал, печать царскую прихватил. Того Молчанова надобно к рукам прибрать…

Через дворецкого воеводы Мнишека канцлер был осведомлен о всех связях Молчанова в Сандомире, кто приезжал к нему из-за рубежа, с кем и какие тайные разговоры велись.

Понял Сапега, от Михаилы Молчанова и его сторонников потянутся на Русь нити к новой смуте в московском царстве.

Глава 2

Путивльский воевода. Мужики комарицкие. Москва людная

День у путивльского воеводы Григория Петровича Шаховского начинается спозаранку. С петухами встает князь. В теплую пору моется родниковой водой, зимой растирается докрасна снегом. Воевода потянулся с хрустом, выскочил на крыльцо без рубахи. Широкоскулый, крепкий, тугие мышцы играют, подставил спину челядину. Тот полил из бадейки. Воевода умывался, отфыркиваясь, наслаждался жизнью.

— Окати, Микишка, не жалей воды.

Микишка-челядин, как и князь, к сорока подбирается, подал Шаховскому льняной рушник, Григорий Петрович растирался долго. Потом спросил:

— Что, гость еще почивает? Горазд князь Василий!

Натянув просторную шелковую рубаху, не спеша обошел двор. Хоромы у путивльского воеводы хоть и бревенчатые, однако богатые, светлые, о двух ярусах, слюдяными оконцами поблескивают. На подворье конюшня и хлев, псарня и голубятня, амбары и клети вдосталь добром набиты.

Челядь суетилась, занималась делом. Две молодайки потащили полные подойники парного молока, поклонились князю. Ядреная, толстоногая стряпуха разожгла печь и теперь, ловко орудуя длинным ножом, разделывала ощипанных гусей. Потрошки поблескивали жиром.

Григорий Петрович приостановился.

— Свари лапши с потрошками, Настасья.

— Быть по-твоему, батюшка Григорий Петрович. К завтраку и спроворю, сладку, каку ты любишь.

Конюх выводил коней на водопой. Лошади у Шаховского знатные, дикие скакуны, повод обрывают. Воевода объезживал их самолично. Вскочит на неука без седла, охлюпкой прижмется к холке, гикнет, попустит повод и только ветер свистит в ушах. Крепко держится на коне князь Григорий, видать, кровь предков-степняков в нем бурлит.

У голубятни воевода задержался, послушал воркование. Открыв решетчатую дверку, князь взял шест с тряпицей на конце, пугнул птиц. Голубиная стая взмыла в утреннюю синь, закружила, выписывая замысловатые петли…

Задрав голову, Шаховской полюбовался, потом через открытые ворота покинул подворье. На городской площади, поросшей травой, тихо и сиротливо. Сухонький дьячок в стареньком подряснике со связкой ключей в руке торопился открыть церковную дверь. Опираясь на клюку, плелась старуха нищенка, чтобы занять место на паперти, с трудом передвигала ноги.

«Не доведи Бог дожить до этих лет», — подумал князь.

Шаховской на воеводстве недавно, со времени смерти царя Дмитрия. Услал его царь Василий Иванович из Москвы за то, что Шаховские, и Григорий и отец его, старый князь Петр, верно служили Дмитрию, хотя и знали, что за этим именем скрывается самозванец, однако личность сильная.

Князь Григорий винит бояр, устроивших заговор против Лжедмитрия. А что избрали они на царство Шуйского, совсем удивительно. Разве не известно, он клятвопреступник и подл по натуре. Подобно геенне Васька, от него всякой пакости ожидать можно. Чем быстрее избавиться от царя Шуйского, тем лучше.

У князя Григория Петровича убеждение твердое: Василий Шуйский на престоле сидит непрочно, и видит Бог, царский трон выбить из-под него возможно, надо только решиться. А уж коли такое случится, тогда его, Григория Шаховского, судьба счастливая не обойдет.

Ох, мысли, мысли, куда они только не заносят путивльского воеводу!

Раскинулся Древний Путивль на шести холмах. Еще со времен киевского князя Игоря сохранился на городище земляной вал. На другом холме далеко виден Молчанский монастырь, дававший приют наступавшему на Москву царевичу Дмитрию…

Домишки в Путивле рубленые, крытые тесом и соломой. Центральная часть города, где боярские и дворянские хоромы, обнесена высокими бревенчатыми стенами.

За этими стенами два лета назад отсиделся от годуновского войска Лжедмитрий и, скопив силы, двинулся на Москву. Путивльцы и поныне гордятся: «Мы царевича Дмитрия приютили, подмогли в правом деле против Бориса Годунова…»

По подъемному мосту, переброшенному через глубокий ров, воевода Шаховской вышел на посад, где жили ремесленники и огородники, стрельцы и разный торговый люд. Здесь по воскресным дням собиралось думное торжище, на которое из ближних и дальних сел и городков съезжался народ, дрались в кулачном бою, решалась правда.

В обычные же дни Путивль-город не слишком бойкий, с весны зеленел садами, к осени радовал обилием плодов и разной ягоды. Вдоль рыбной речки Сейм берега живописные, лесные.

Шаховской остановился у реки, носком красного сафьянового сапога коснулся воды. Тянет за рекой туман, всплыла рыба, в заводи пугнула по воде мелочь — щука гоняла. Свежо…

Завтракали втроем, воевода Григорий Петрович Шаховской с гостями, князем Василием Масальским и Филиппом Пашковым, дворянином, пожалованным Лжедмитрием двумя деревнями в Веневском и Серпуховском уездах за то, что с отрядом мелкопоместных служилых людей помог самозванцу вступить в Москву.

Сытную еду запивали медом хмельным, игристым, речи вели тайные, запретные, вполголоса.

Сотник Пашков, по кличке Истома за красоту и ухарство, расстегнув ворот алой шелковой рубахи, весело поглядывал то на воеводу, то на низколобого хмурого Масальского, теребил серебряные застежки.

— Шуйский повелел народ к присяге приводить, крест целовать, — сказал Шаховской, поигрывая ножиком. — Куда как грозен! По московским церквам молебны о здравии служат.

— Ваське-то? — возмутился Масальский. — Слепец гунявый, гнида царь! Как же я ему присягну, шубнику?

Пашков засмеялся:

— У Шуйского, слыхивал, челядь шубы шьет, мошну набивает.

— Шубник, воистину шубник Шуйский, — подтвердил Масальский.

— Я вот чего скажу: не жди от Шуйского добра, коли воцарился, — снова сказал воевода. — За ним издавна молва недобрая. Грозному Ивану бородой сапоги обметал, при Федоре Ивановиче и Борисе Годунове гнулся, Дмитрию до поры угодничал, тварь.

— Змеей коварной царю Дмитрию в душу влез, — бубнит Масальский. — Ино и ужалил.

— Известно, Шуйский дворянство не честит, — сказал Пашков. — Мы его сторону держать не согласны, нам в том какая корысть?

— Чего там дворян, он и бояр не всех чтит. Льстецов обожает, наушников, одаривает их. Я вот о чем сообщу вам, — воевода перешел на шепот, — с верным человеком стольник Михайло Молчанов из Сандомира письмо переслал.

— О чем оно? — встрепенулся Масальский.

— Аль не догадываетесь?

И склонились над столом голова к голове, зашептались.

— Я слыхивал, стольник Михайло, когда из Москвы сбег, дорогой в Речь Посполитую первоначально к тебе, князь Григорий Петрович, в Путивль наведывался, — сказал Масальский.

— Было такое. Молчанов пишет, король Сигизмунд и паны вельможные на Москву помышляют. О царе Дмитрии поговаривают. Кое-кто не верит в смерть его. Разумеете?

— Слава тебе, Господи, — перекрестился Масальский. — С ляхами и мы на Шуйского.

— Не след того! — возмутился Истома.

— Вы это о чем? — не понял Масальский.

— Чужеземцев на Русь наводить, — зло ответил Пашков. — С Шуйским и без ляхов совладаем, так и отписать стольнику Михайле Молчанову.

— Слова твои верные, Истома, — поддержал Пашкова Шаховской. — Нам ли не знавать, зачем король с панами вельможными в московские дела нос суют, шляхту на нас насылают.

— Сами разобраться горазды в делах наших, — снова заговорил Истома. — И из-под Шуйского трон выбьем, силов достаточно. Снова заявляю, нам, дворянам, Васька не надобен. Не хотим такого царя, какой дворянству не защита. Вона встречался я недавно с рязанцем Ляпуновым Прокопием, жалуется, бояре холопов у дворян посулами и силком уводят, а Шуйский боярскую сторону держит, в приказах веры нам нет.