На следующий день Жозефина пришла, чтобы поблагодарить генерала Бонапарта лично. Наполеон признавал позже, что он был приведён в замешательство её «чрезвычайной грацией и неотразимо приятными манерами». Он спросил, не могли бы они встретиться.

Вряд ли Жозефина соблазнилась тем, что увидела. Этот низкорослый, тощий человек с измождёнными, угловатыми чертами и прямыми тонкими волосами не был мужчиной того сорта, которые кружат головы девушкам. Но она определила, что Бонапарт — многообещающий человек и пригласила его на один из своих регулярных приёмов в четверг.

Наполеон чувствовал себя неловко в обществе. Он ужасался при мысли, что тех денег, которые она потратила на цветы и ужин для одного из таких вечеров, хватило бы его семье на неделю.

Салон Жозефины был заполнен актёрами и драматургами, в присутствии которых Наполеон немел, а также прекрасными женщинами, которые просто пугали его.

«Я не был безразличен к женским чарам, но до этого времени они не испортили меня, — говорил он, — и я становился застенчивым в их компании».

Но для Жозефины всё было совсем иначе. Её друг заметил: «Вокруг неё была некая интригующая атмосфера томности — креольская черта. Она проступала в её позах покоя так же хорошо, как и в её движениях. Все эти качества придавали ей очарование, которое ещё более выделялось на фоне ослепительной красоты её соперниц». Вскоре Наполеон был безнадёжно влюблён в неё.

Он должен был знать о её связи с Баррасом — об этом знал весь Париж, поскольку они не проявляли осторожности в своих отношениях. Баррас сам говорил: «Бонапарт был также хорошо осведомлён о приключениях дамы, как и мы сами; я знал о его осведомлённости, поскольку он слышал рассказы на этот счёт в моём присутствии. И мадам де Богарне была известна в обществе как моя давняя любовница. При таком частом посещении Бонапартом моих апартаментов он не мог бы оставаться в неведении о положении дел, не мог бы поверить, что между ею и мной всё кончено».

Наполеон знал также и то, что касалось генерала Гоша. Однажды вечером на приёме, устроенном Терезой Тальен, в игривом настроении, Наполеон изображал гадание по ладони. Но когда он дошёл до ладони генерала Гоша, его настроение изменилось.

«Генерал, вы умрёте на вашей кровати», — сказал он сумрачно. Это было оскорбление одного солдата другому. Только вмешательство Жозефины предотвратило скандал.

Наполеон явно не смог овладеть своими чувствами и перестал видеться с ней. Жозефина писала ему: «Вы больше не приходите, чтобы видеть друга, который любит Вас. Вы совсем покинули её. Это большая ошибка, поскольку она нежно предана вам. Приходите завтра к ленчу. Я должна рассказать Вам о вещах, которые придадут вам уверенности. Доброй ночи, мой друг. Нежно обнимаю».

Наполеон ответил немедленно.

«Я не могу представить причину, объясняющую тон Вашего письма, — писал он, — Я прошу Вас верить мне, когда я говорю, что никто так не жаждет Вашей дружбы, как я, и что никто так не ищет возможности доказать это. Если мои служебные дела позволят, я приду, чтобы доставить эту записку лично».

Вскоре он стал наведываться к ней чаше.

«Однажды, когда я сидел рядом с ней за столом, — вспоминал он, — она стала высказывать мне всяческие похвалы по поводу моего военного искусства. Её похвала опьянила меня. С этого момента я стал контролировать свои беседы с ней».

Вскоре Наполеон и Жозефина стали любовниками. Для Жозефины любовное действие было приятным способом заполнить совместный вечер. Для Наполеона это было чем-то необыкновенным. В семь часов следующего утра он написал, затаив дыхание: «Я пробудился, полный Вами. Между вашим портретом и памятью о нашей опьяняющей ночи, мои чувства не дают мне покоя. Милая и несравненная Жозефина, что это странное вы сделали с моим сердцем? А что было бы, если бы вы были сердитой? Или мрачной и озабоченной? Тогда моя душа была бы разбита несчастьем. Теперь ваш любовник не найдёт ни покоя, ни отдыха. Но я не ищу ничего другого. Когда я, погружённый в глубокие эмоции, подавляющие меня, отрываюсь от ваших губ, от вашего сердца, я не нахожу ничего другого, кроме пламени, пожирающего меня… Я приду к вам в три часа. А до той поры, mio dolce amor, я посылаю Вам тысячу поцелуев — но не возвращайте мне ни одного из них, поскольку они разжигают огонь в моей крови».

Наполеоновский адъютант Огюст Мармонт засвидетельствовал, что эффект был потрясающим: «Он был безумным от любви в буквальном смысле этого слова, в его предельно широком значении. Это была, по-видимому, его первая настоящая страсть, глубинная страсть, и он отвечал на неё всей мощью своей натуры. Любовь такая чистая, такая настоящая, такая исключительная, какая никогда прежде не владела мужчиной. Хотя она и не сохранила свежесть юности, она знала, как удовлетворить его. А мы знаем, что в любви вопрос „как“ является главным. Некто любит потому, что он любит, и нет такой вещи, которая меньше нуждалась бы в объяснении и анализе, чем эта эмоция».

Намного позже они расстались. Наполеон, озлобленный поражением и изгнанием, находясь на Святой Елене, признавался: «Я был страстно влюблён в неё, и мои друзья знали об этом задолго до того, как я осмелился сказать об этом хоть слово».

Многие были шокированы этой любовью к Жозефине, которая, на их взгляд, «растеряла весь свой блеск». Наполеону было двадцать шесть, ей — тридцать два, хотя она сознательно убавила четыре года в своём брачном свидетельстве, а он галантно добавил два года в своём.

Полный оптимизма молодой любви, Наполеон писал к Жозефине: «Вы не смогли бы возбудить во мне такую бесконечную любовь, если бы сами не чувствовали её».

Но она не чувствовала. Она обманывала себя. Она забавлялась тем, кого она называла «своим забавным маленьким корсиканцем».

Баррас стремился взять Жозефину под свою опеку, а Жозефина нуждалась в новом сахарном папочке — и даже лучше, если бы он был молод и наивен.

Наполеон позже признавался, что именно Баррас советовал ему жениться на Жозефине. Он объяснил Наполеону, что тот извлечёт двойную выгоду — социальную и материальную. Баррас поддерживал ошибочное представление Наполеона, что Жозефина богата. В действительности же её состоянием являлась куча неоплаченных счетов. Но она была из аристократического семейства, а Наполеон — неисправимым снобом.

Жозефина буквально отпрянула, когда Наполеон сделал ей предложение. Она предполагала побыть его любовницей некоторое время, но отнюдь не женой. Жозефина признавалась своей подруге, что она не любит его и чувствует лишь «безразличие и прохладу».

Напуганная его пылом, она обвиняла его в том, что у него есть какие-то особые причины для женитьбы на ней. Он был убит: «Какие причины? Единственная причина — это ты сама. Я удивляюсь на тебя, но ещё больше я удивляюсь на себя — я у твоих ног безвольный, без сил возмущаться или сопротивляться. Это предел слабости и низости! Что за странную власть ты имеешь надо мной, моя несравненная Жозефина, что только одна мысль о тебе способна отравить мою жизнь и разрывает моё сердце, и в то же самое время другая эмоция, ещё более сильная, но не похожая на грусть, приводит меня обратно к твоим ногам?»

В конечном счёте сила его страсти подавила её сопротивление. «Я не знаю почему, — сказала она подруге, — но иногда его абсурдная самоуверенность убеждает меня, что всё возможно для этого особого человека, всё, что ему вздумается предпринять».

Позже, на Святой Елене, Наполеон дал более объективную оценку своим намерениям жениться на Жозефине: «Я действительно любил Жозефину, но я не считал… Фактически я женился на ней только потому, что думал, что у неё большое состояние. Она сама сказала об этом, но это была неправда».

В семье Наполеона возражали против брака. Они не одобряли фривольное поведение Жозефины и её эксцентричную одежду. Дети Жозефины также были против.

Позже, когда директриса школы, где училась дочь Жозефины, и вся остальная Франция, восхваляли победы Наполеона, Гортензия говорила: «Мадам, я одобряю все его остальные победы, но не могу простить ему победу над моей матерью».