«Все равно каша»,- решил я. К тому же она подгорела, хозяйка забыла про нее, громче всех проклиная акулу, а сейчас что-то горячо обсуждает с соседками возле последней хижины. Вот она, вспомнив про обед, громко смеясь, бежит к очагу.

Мне и в голову не пришла простая мысль, что эти, люди не захотят жертвовать обедом. Кроме кипящей каши мне еще надо было достать мешочек. Для этой цели мог вполне сойти яркий платок Хуареи, он как раз висел на колышке перед хижиной.

Я был уверен, что мои друзья по достоинству оценят мой замысел, и ждал одобрений. Действительно, как только я с помощью главным образом жестов дал понять Тави и Ронго, что ждет акулу, когда она проглотит огненную кашу, те пришли в восторг. Правда, их мать было запротестовала, но что она могла сделать против трех парней, решивших удивить мир.

Особое впечатление на ребят произвели мои приготовления. Когда я расстелил на песке платок и придавил уголки камнями, мальчишки замерли с полураскрытыми ртами. Должно быть, они подумали, что я приступаю к магическим заклинаниям, и боялись только одного, что я попрошу их удалиться на то время, пока буду беседовать с духами океана. Но я оставил их возле себя, и радость, перемешанная с гордостью, разлилась по их лицам.

Когда я вывалил содержимое котла на платок, Хуареи издала легкий стон и кинулась было ко мне, но сыновья, громко убеждая мать, повисли у нее на руках.

Мои таинственные приготовления и особенно крики Тави и Ронго привлекли к нам все население атолла. Мужчины оставили приготовление снасти для ловли акулы, женщины – очаги, а ребятишки были рады новому событию.

Мужчины молча наблюдали за мной, на их смуглых лицах я не мог прочесть ни порицания, ни одобрения; женщины без умолку переговаривались шепотом, ребята замерли, пяля глазенки.

Тави подал мне бечевку, и я туго перетянул ею узелок с кашей. Передо мной расступились, давая дорогу к воде.

Плавник акулы двигался к нам, от него под острым углом расходились волны. Сердце у меня заколотилось, я понимал, что сейчас решится моя участь хитроумного охотника на акул. Слава или позор ждали меня. Я бросил кашу впереди плавника, по моим расчетам – перед носом хищницы. Акула метнулась в сторону, вернулась, устремилась за кашей и проглотила узелок!

Что тут поднялось! Все закричали, засмеялись, махая руками. Тави и Ронго подошли вплотную ко мне: ведь они были моими первыми помощниками и вправе были делить со мной славу.

Сахоно подошел ко мне и что-то сказал с неопределенной улыбкой. В ответ я самодовольно улыбнулся. У меня и сомнений не было, что акула вот-вот Появится на глади лагуны брюхом кверху.

Правда, меня несколько кольнуло, что Сахоно и его два приятеля как ни в чем не бывало принялись за прерванное занятие.

Один рыбак, с черной бородкой, все время подмигивал и улыбался, в верхнем ряду у него не хватало четырех зубов. Щербатый с ужимками точил о коралловый оселок жало огромного крючка, то и дело пробуя его на заскорузлой коже большого пальца ноги. Сахоно и третий отец семейства, молчаливый, с мечтательными глазами, сращивали концы тонкой веревки в длиннющую «леску».

Я попытался прекратить это «бесполезное» занятие и долго объяснял им, что акула скоро всплывет кверху брюхом, и труды их пропадут даром, и если удочка понадобится, то уже для другой хищницы, когда мне придется оставить их гостеприимный кров.

Акула долго не показывалась, но вот ее плавник высунулся из воды и стал чертить лагуну, туда и сюда мимо нашего поселка. Она терпеливо ожидала подачки с берега.

– Ну и брюхо же у этой акулы,- сказал я, стараясь скрыть стыд и смущение,- прямо луженое брюхо.

Тави и Ронго отошли от меня, словно их отнесло ветром. Я нисколько не виню их. Каким вралем я показался этим милым ребятам! Скормить акуле котел великолепной каши из последних плодов хлебного дерева, да еще с материнским платком в придачу. Смех на всю Океанию! С атолла на атолл теперь поплывет печальная слава о хвастуне – ловце тигровых акул.

Одолеваемый невеселыми мыслями, я стоял в сторонке и наблюдал, как Сахоно привязал один конец лески к стволу пальмы, чернобородый с ужимками и причитаниями надел на крючок огромный кусок мяса тунца, пойманного утром в лагуне. Ронго посмотрел на меня с сочувствием, что-то сказал и кивнул на щербатого, дескать, так надо было и тебе поступить, но ты не знал «настоящих» слов. Только «настоящие» слова могли погубить акулу. В следующий раз мы скажем эти слова над горячей кашей…

Человек с мечтательными глазами раскрутил крючок с наживкой и бросил метра на два впереди акульего носа.

Линь с шуршанием устремился в лагуну. Вырвался мощный вздох из всех грудных клеток.

Рывок!

С пальмы упали три ореха, но, к счастью, никого не задели. Акула то бросалась к берегу, то рвалась в стороны, линь со звоном резал воду.

Островитяне вели себя, как зрители на футбольном матче, следя за поведением рыбы. Я скоро забыл все свои огорченья и присоединился к «болельщикам». Но скоро мне пришлось стать и рыбаком. Когда «леска» ослабла, все мужчины взялись за нее и потянули из воды. Женщины и дети отошли в сторону и поощряли нас криками.

Акула внезапно рванулась, и линь, обжигая руки, потянул всех нас в воду. Пришлось его бросить, а затем браться снова. Так повторялось несколько раз. Наконец мы выволокли ее на песок. Сахоно перерубил ей позвонок около головы, и все-таки тело ее было живое: двигались плавники, хвост, а когда Сахоно острым, как бритва, ножом вспорол ей брюхо и стал вынимать внутренности, то сердце у нее билось, судорожно сокращалось оно и в руках и, брошенное на песок, долго еще пульсировало, пока высохло на солнце.

Необыкновенно быстро летели дни сказочной жизни на коралловом острове. Просыпаясь с восходом солнца, мы бросались в лагуну, прохладная вода прогоняла остатки липкого сна. Затем, вооружившись гарпунами, отправлялись на рыбную ловлю. Скрипел под ногами голубовато-белый песок – перетертые волнами кораллы, панцири крабов, створки раковин. Мы приносили к завтраку золотистую макрель или серебристую рыбу с коричневыми продольными полосами, иногда лангуста, чаще двустворчатых моллюсков. Хуареи готовила завтрак. Ослепительное солнце не спеша взбиралось к зениту. Здесь никто не торопился. Перед беспредельным океаном все дела казались мелкими, неважными, только он один исполнял за всех все, что нужно и когда нужно: создавал и разрушал острова, растил мириады живых существ, гневался или замирал в ленивой истоме.

Сбор копры подходил к концу. Вообще все работы давно можно было закончить, но островитяне не спешили. Мужчины часами сидели на корточках, глядя на лагуну или в океан. Молчали. Или вели бесконечную беседу на своем журчащем музыкальном, как источник, языке.

Иногда и я садился возле них, и тогда мне казалась вся эта жизнь нереальной, похожей на сон или на кинофильм, который я смотрю и в то же время участвую в нем…

Еще несколько раз мы втроем отправлялись на риф охотиться за осьминогами. Я уже довольно смело бросался в объятия спрутов, но никогда это не доставляло мне особого удовольствия. Но как мальчишке, мне не хотелось отставать от товарищей и тем более выказать трусость. Но в этой игре-охоте я всегда оставался «наживой» и не мог убить осьминога, перекусив его переносицу зубами. Ронго и Тави посмеивались над моей непонятной брезгливостью и с видимым удовольствием приканчивали довольно- таки безобидных осьминогов.

Однажды мы выкопали из песка сотни полторы черепашьих яиц. С превеликим удовольствием мои товарищи ели их сырыми. И я снова осрамился, решив приготовить жаркое из рыбы, залитой яйцами морской черепахи. Меня стали отговаривать, когда поняли мой замысел, затем махнули рукой, видно решив уважить гостя с причудами.

Рыба у меня горела на сковороде, а яйца не свертывались, они плавали на сковородке противной слизистой жижей. Пришлось «блюдо», на радость морским обитателям, вывалить в лагуну. Оказывается, черепашьи яйца нельзя ни сварить, ни сжарить вкрутую, они так и остаются жидкими…