«Взрыв под водой можно и не услышать,- думал я,- и пожара могло не возникнуть. Просто трахнула мина, и «Лолита» тихо пошла на дно. Спасся ли Жак?..»

До утра мы простояли на якоре среди целой флотилии катамаранов. Сюда для чего-то собрались ловцы жемчуга. Утром в соседней лодке я заметил свинцовые грузила на длинных веревках, сетки и корзины для раковин. Меня удивило, почему они собрались в открытом океане. Дядюшка Ван Дейк рассказывал мне, что жемчужные раковины добывают в лагунах, где нет особенно сильных течений, да и сам я убедился в этом, доставая раковины для Ласкового Питера.

Все объяснил Сахоно. Ткнув пальцем за борт, он сказал:

– «Орионо»!

Я понял, что под водой лежит наша шхуна. Мы находились на банке. И действительно, иногда в ложбинах между пологими волнами просвечивали скалы, поросшие косматыми водорослями.

На западе виднелся остров.

Один из трех катамаранов нашей флотилии уходил дальше, какие-то более серьезные дела ждали его на родном атолле, и Сахоно дал мне понять, что я могу отправиться с попутчиком, а они пробудут здесь еще день. Я отказался, думая, что опасность уже осталась далеко позади, и я никогда больше не увижу ни Ласкового Питера, ни «Лолиту». Мне не хотелось расставаться с гостеприимным семейством, да и, по правде говоря, хотел посмотреть, что осталось от нашего «Ориона». Если бы я только мог предвидеть все последствия своего необдуманного шага!

Все семейство Сахоно, включая и его самого, стало нырять с лодки. Они не принимали участия в работах по спасению груза, а поднимали со дна вещи, которые могли пригодиться в хозяйстве или имели какую-либо ценность. Самой лучшей ныряльщицей оказалась Хуареи, она дольше всех оставалась под водой и никогда не показывалась на поверхности с пустыми руками.

Я несколько раз проплыл под водой от кормы до носа «Ориона».

Корабль лежал боком, сильно прогнувшись посредине, на глубине восьми метров. Мачты у него были снесены. Наверное, его несколько раз перевернуло, пока он навечно улегся среди скал. Пробоины в корпусе темнели рваными ранами. Больно было смотреть на корабль, который был все-таки моим домом, и где, несмотря на тяжелую службу, я пережил много хороших, светлых минут, где встретил и потерял друга – дядюшку Ван Дейка.

Часам к девяти утра к нашей флотилии со стороны острова подошел паровой катер.

В воде шныряло множество пловцов, нанятых для подъема груза, и просто любителей, действующих на свой страх и риск, вроде нас. Ныряльщики со всех сторон осматривали корпус погибшего корабля, каменистое дно и даже проникали в жилые помещения. Когда я подплыл к разбитому иллюминатору матросского кубрика и хотел заглянуть в него, меня страшно напугал один из таких смельчаков. Он появился в иллюминаторе, держа в руке резиновый сапог.

Хуареи каким-то непостижимым образом проникла на камбуз дядюшки Ван Дейка и достала много металлической посуды, ножей, вилок и банок десять мясных консервов. Совершив этот подвиг, Хуареи надела свое яркое платье и стала кормить нас и всех, кто подплывал к лодке, трофейными консервами из «новой» посуды.

Мы уписывали консервы и смотрели, как из-под воды Лебедка поднимает длинный ящик. Это был всего второй ящик за все утро. Работа была трудной и опасной. Ныряльщикам приходилось в темноте, на ощупь просовывать канаты под тяжелый груз. При подъеме ящики задевали за борта, срывались, и все начиналось снова.

Сыновьям Сахоно, да и мне, надоело нырять, и мы поплыли на катер. К тому же мне хотелось разузнать, нельзя ли добраться на нем до большого населенного острова.

Вся команда на катере состояла из японцев. Я пробовал заговорить с ними по-русски и по-немецки, они улыбались, что-то вежливо отвечали, занятые своим делом. Самым приветливым человеком на катере оказался машинист. Мы спустились к его пышущей жаром шипящей машине, смотрели, как он подбрасывает уголь – машинист совмещал и должность кочегара,- подламывает длинным ломом шлак. У него был чайник и маленькие чашечки. С каким удовольствием я выпил, обливаясь потом, несколько чашечек крепкого, горьковатого чая и съел сладкую рисовую лепешку!

Когда я вышел на палубу из машинного отделения, то нос к носу столкнулся с Розовым Гансом. Я стоял и смотрел на него, как на выходца с того света.

– Что, не узнаешь? – спросил Розовый Ганс.- Вчера только расстались, и уже забыл? Ха-ха.

Вместе с Гансом на палубе находились еще два бородатых тораджа с автоматами, висевшими у них на шее.

– Понимаю, понимаю, ты думал, что смоешься от нас. Я ведь говорил тебе, что дороги здесь переплелись, дьявол его знает, по какой бежать. Ха-ха! Ну, что молчишь?

Я действительно лишился дара речи, увидев в придачу ко всему еще и баркас у борта катера, где сидело десятка полтора знакомых пиратов, и особенно меня потрясло, когда я, повернув голову, увидел невредимую «Лолиту», кабельтовых в десяти.

Розовый Ганс все это время силился улыбнуться и корчил страшные рожи. Улыбка давалась ему с трудом, так как вся его багровая физиономия была разукрашена полосками клейкого пластыря. Правый глаз совсем закрывал фиолетовый «фонарь» Глядя на него, я невольно фыркнул, хотя на сердце у меня скребли кошки.

Розовый Ганс сказал мрачно:

– Победа далась мне нелегко. Хотя мне этот бой был так же нужен, как тебе наша красавица «Лолита»! Ха-ха. Проклятье, совсем не могу смеяться. Как я рад, что встретил тебя, неуловимого Дикообраза. Питер уже объявил премию за твою поимку. Вчера ночью, когда ты удрал из той лужи – не люблю я эти озера посреди воды, на кой они дьявол? зачем? почему круглые? Но это научный вопрос. Как нибудь я займусь им. Так вот, когда тебе казалось, что ты всех обвел вокруг своего носа, то в это время,- проклятье, всю рожу стянуло,- он подмигнул здоровым глазом,- погоди смеяться, так вот, тебя капитан Симада проиграл Ласковому Питеру. Я думаю, что он сделал это для смеха. Симада знал, что ты навострил лыжи. У нас службу несут правильно. Ты играл когда-нибудь в кошки-мышки? Ха-ха. Надеюсь, ты догадался, кто кошка, а кто – мышь? С выигрыша твой любимый капитан объявил за твою поимку премию в пятьдесят английских фунтов. Здесь, как ни странно, еще ходят эти бумажки. Так что мы с тобой заработали малость. Я не жаден. Пять фунтов можешь считать своими. Ха-ха… Конечно, если ты не будешь выкидывать своих фокусов. По-дружески советую, Фома, оставь на время, не стоит. Просто не выгодно для тебя самого. Ты только посмотри на рожи этих чернобородых разбойников! Отца родного прикончат, да еще спляшут на его могиле, если не съедят, чтобы не тратиться на похороны. Ха-ха. Потомственные пираты. Тораджи… да буги – знаменитый народ. Все у них в роду живут разбоем с незапамятных времен.

Розовый Ганс подозвал тораджей-автоматчиков и, подмигнув мне, спустился в баркас.

Тораджи не отходили от меня ни на шаг, пока Ганс со своими молодцами грузили в баркас ящики с оружием.

Тави и Ронго поняли, что я попал в беду и не вернусь на их катамаран. Они сплавали туда и возвратились с моей одеждой. Я не стал ее надевать, нащупав в кармане штанов пистолет. Опытный глаз матроса с «Лолиты» сразу бы отгадал, что у меня там находится. Сверток с одеждой я держал в руках. Мне хотелось что-нибудь оставить на память моим товарищам. Я решил подарить им свое увеличительное стекло. Тем более, что ребята приходили в восторг от его чудесного свойства собирать солнечные лучи и служить зажигалкой. Получив выпуклое донышко бутылки, они тут же прожгли шляпу, оставленную на палубе кем-то из команды. Тораджи смотрели на это чудо, вытаращив глаза и раскрыв рты. Один из них протянул руку Тави, и когда тот прижег ему ладонь так, что задымилась кожа, тораджа замотал рукой, лизнул обожженное место языком, но остался очень доволен. Его напарнику тоже захотелось испытать силу волшебного донышка бутылки,- Тави и ему с удовольствием прижег руку и изрешетил шейный платок. Тораджа захохотал от восторга и хотел завладеть стеклом, да Тави ловко передал его Ронго, и тот прыгнул с ним за борт.