Катерина Матвеевна, стащив с густых русых волос платок, которым она повязалась для работы в теплице, опустилась в кресло-качалку на веранде дома. Скрипнули старые, но добротные доски, когда она качнулась назад… Ещё б им не скрипнуть: стать в хозяйке была величавая, увесисто ступала её нога, но если земля несла её с выносливостью пахотного быка, то деревянные половицы жалобно и покорно крякали под ней. Далеко не хрупкая была женщина Катерина Матвеевна. О таких, как она, наверно, и сказано было знаменитое:

Но при всей основательной крепости, даже тяжеловесности фигуры нашей некрасовской героини, во всех её движениях струилась плавная и мягкая текучесть. Но то была текучесть могучей, молчаливой реки, а не изящного говорливого ручейка.

Хозяйка пошла в дом и заварила себе вечерний чай с мелиссой, чтоб выпить его за столиком на веранде. Заплетённые в толстую косу золотисто-русые волосы пушисто растрепались, придавая её степенно-сдержанному облику какую-то задушевную, почти девичью прелесть. Закатное солнце ласково сияло на выбившихся прядках, превращая их в лёгкие пучки золотых нитей, а ветерок их осторожно, чуть игриво колыхал, будто боясь рассердить их обладательницу своими неуместными шалостями. Толщиной в руку была коса и спускалась чуть вьющимся кончиком ниже пояса.

Долгий рабочий день клонился к ночи, много дел было переделано сегодня, и Катерина Матвеевна, отпустив работников, наконец позволила и себе немного отдыха. Отхлебнув душистого чаю, она устремила взгляд на озарённые мирно-янтарными, уютными лучами кроны деревьев в саду. В колышущейся полутени раскидистой яблони виднелся колодец из бетонных колец, отделанный снаружи для красоты каменной кладкой и увенчанный двускатной деревянной кровлей. Мята и мелисса, которые, как известно, любят полутень и влагу, окружали колодец зелёными ароматными зарослями. А вот веранду густо покрывали собой душистые плети вьющейся розы. Дом был прочный и основательный, в два этажа, облицованный сайдингом, с изящным балкончиком на втором этаже, пышно и нарядно обрамлённым яркими бело-розовыми фуксиями. Северная стена казалась бархатно-пушистой от покрывавшего её сплошным ковром тёмно-зелёного плюща. Да и внутри можно было увидеть много цветов — в каждой комнате, на всех подоконниках, что придавало обстановке особый уют.

Наверно, хозяйка этого красивого дома и ребёнком-то никогда не была: с ранних лет проступало в ней это величавое степенство, эта неспешная горделивость, рассудительность, хозяйственность. Казалось, она сразу родилась Катериной Матвеевной, а не Катюшей или Катенькой. Происхождение у неё было крестьянское, не числилось в её роду ни графов, ни помещиков. Прадед её, Лука Фомич Степнин, был самым настоящим кулаком, крепким хозяином, нанимавшим в батраки деревенскую бедноту. За это в тридцатых годах и подвергся он раскулачиванию и ссылке. Казалось, захирел род Степниных, обмельчал и рассеялся, но нет: в Катерине Матвеевне возродилась эта деловая жилка, хваткая хозяйская оборотистость. Она занималась разведением цветов на продажу, и её небольшой частный бизнес шёл весьма недурно. Как и её прадед-кулак, она использовала наёмный труд: в её теплицах работали три-четыре сотрудника. Зарплату она платила хоть и не заоблачную, но стабильную. В дело Катерина Матвеевна вкладывала душу, и великолепное качество её продукции неизменно привлекало покупателей и ценителей. Многие клиенты были постоянными. Жила она в собственном доме в посёлке-пригороде, и участок в двадцать соток занимал чудесный ухоженный сад с несколькими цветочными теплицами. Ещё у неё в собственности имелись две городские квартиры, которые она сдавала.

Катерина Матвеевна умела работать и сама, и от людей ждала такого же отношения к делу. Соседи её уважали и побаивались, а за глаза называли ведьмой. И не без оснований: стоило ей лишь глянуть на зачахшее растение добрым, хозяйским взглядом, тронуть его своими трудолюбивыми руками, поговорить с ним, пошептать — и даже в самом безнадёжном случае всё заканчивалось чудесным и благополучным образом. Когда у соседей был неурожай на участках, когда погода издевательски губила посадки нещадными холодами, у Катерины Матвеевны всё цвело и плодоносило. Излишки своей рассады она бесплатно раздавала соседям — на замену зачахшей. Обращались к ней и за советом, и она никогда не отказывала в помощи. Отчего яблоня болеет, как её выправить? Одного взгляда хозяйке было достаточно. Порой случалось и так, что придёт она на участок, посмотрит на «пациента», тронет ствол пухлой и женственно-мягкой, но сильной рукой — и всё. Больше никаких мер и не требовалось, дерево само выздоравливало и на будущий год приносило небывалый урожай. Губили, к примеру, землянику слизняки; а Катерина Матвеевна придёт, посмотрит строго, поворошит листву пальцами, «усы» для виду пообрывает, беззвучно двинет губами — и вредителя как корова языком слизнула. Колорадский жук тоже от неё бежал, как от огня. Люди годами не могли вывести из своих теплиц губительные недуги, изводили тоннами химикаты, да только всё без толку, а Катерина Матвеевна осенью опустевшую овощную теплицу с мылом вымоет, паром обработает, глянет напоследок своим особенным, «ведьминским» взглядом — и чистота. Никакой заразы у неё в хозяйстве уже давно не водилось. И обходилась она без химикатов. Удобрениями, правда, пользовалась, как и все, но вот всё остальное иначе, чем колдовством, назвать было нельзя. Иного слова и в голову не приходило.

Из вышесказанного, наверное, создаётся впечатление, что речь идёт о женщине лет сорока пяти, не меньше — повидавшей многое, опытной и зрелой. А между тем Катерине Матвеевне шёл всего тридцать первый год, и её пронзительно-голубые, прохладно-чистые глаза с длинными и пушистыми от природы ресницами сводили с ума парней, но ни одному из воздыхателей она не отдала руки и сердца. Удивлялись соседи, отчего такая статная, красивая молодая баба — и одна живёт. Хозяйство своё она, правда, и сама в кулаке крепко держала, без помощи мужа. А несколько лет тому назад было дело, за которым обыватели с любопытством наблюдали, как за сериалом: отчаянно сох по Катерине Матвеевне Степан Обухов, видный парень, красавец и сердцеед, но и ему она от ворот поворот дала. Не привык Степан к отказам, обыкновенно девки сами ему на шею вешались, а если попадалась какая-нибудь упрямая, он долго не тужил: значит, она его не достойна, раз своего счастья не оценила. Так и жил, не зная забот и угрызений совести, пока не встретил Катерину Матвеевну, в которую втрескался с небывалой для себя силой и серьёзностью. Но оказался орешек ему не по зубам; казалось бы — махнуть рукой, как он обычно делал, сказать: «Ну и дура!» — ан нет, с Катериной Матвеевной так не выходило. Крепко застрял он на ней — ни туда, ни сюда. С горя сперва запил-загулял, начал девиц ещё злее перебирать, а потом в армию пошёл — служить по контракту. Пять лет отслужил в горячих точках, комиссовался по ранению и домой вернулся, женился. Жена дома по хозяйству хлопотала, а он в городе работал — в хлебопекарне электриком. Детей у них долго после свадьбы не было. Катерина Матвеевна его не замечала, изредка могла кивнуть при встрече, а тот поджимал губы и темнел лицом.

Однажды шла Катерина Матвеевна по улице — рослая, величавая, в длинной юбке и лёгкой блузке, облегавшей её пышную грудь. Дядя Федя, вечно пьяненький пенсионер, вздохнул ей вслед: