Я уже собрался догнать их и провести. Но мост вдруг пьяно качнулся и рухнул.

Танк погрузился в воду по самую башню. Этот, с фонарем под глазом, выскочил первым и стал карабкаться по сломанной ферме. Выбрался башнер, но снова полез в люк за товарищами.

Так. Все живы. Больше нет у меня дела к ним.

Черт возьми! Окончилась для него война. А говорят, что выживают лучшие…

Комбриг поманил меня пальцем.

— Займешь оборону фронтом на север.

Голос у него не такой уверенный, как всегда. Полковник. Хоть бы инженера своего позвал, прежде чем пороть херню. Сказал бы я ему!

Вот так всю дорогу. Субординация не позволяет сказать очередному херу моржовому, что он ни за что ни про что губит человеческие жизни. Полковник…

А может быть и он думает о субординации? Полковник подошел к мосту. На том краю стоял командир мотострелков.

— Держитесь, мотопехота, помните, что вы гвардейцы знаменитой танковой!

Командир роты вяло козырнул и, пригибаясь, пошел к холмику.

Поменять бы их местами.

Сгущались сумерки.

Подъехал "виллис". Комбриг сел в него и укатил. Комбат и адъютант старший поднялись в имение.

Огромные морозные звезды зажглись над войной. Горели пожары.

Я проверил посты и залез в танк. Ребята играли в подкидного дурака.

— Ждем тебя, командир, пора перекусить.

Башнер убрал карты и расстелил брезент. Лобовой стрелок передал мне флягу. Трофейная водка пахла тмином. Пить не хотелось. Но меховая безрукавка поверх гимнастерки и свитера была не лучшей защитой от пробиравшего до костей холода. Шинель, чтобы не мешала в танке, я оставил в батальонном тылу. Жаль. Днем оно ничего, а сейчас у меня даже душа замерзла.

Рядом со стреляющим я свернулся калачиком на дне башни. Механик-водитель и лобовой стрелок откинулись на своих сидениях. Башнер взобрался на мое. Выключили плафон.

На приборном щитке ярко фосфоресцировали цифры и стрелки. Двадцать часов, одна минута…

Я открыл глаза. Фосфоресцировал щиток. Двадцать часов, двенадцать минут. А мне показалось, будто прошла вечность. Что-то разбудило нас. Обычные звуки ночного боя не должны были разбудить.

Механик открыл люк.

К реке подходили солдаты.

Мы выбрались из машины и молча смотрели, как сваливают на землю тяжелые бревна, принесенные на солдатских плечах.

Еще подтягивался хвост колонны, а у реки уже стучали топоры саперов. Крепко запахло пиленой сосной.

Ко мне подошел капитан. Знакомое лицо. Конечно! Мы встречались с ним за Смоленском. Он был тогда лейтенантом.

— Здорово, Утюги. Вы ломаете — мы строим. Разделение труда.

— Строить — это дело хорошее.

— Смотря как и где строить. Вот мои ребята должны вам к утру построить низководный мост.

— К утру?!

— Ага. К восьми ноль-ноль.

— Ну, это вы, товарищ капитан, малость загнули, — сказал кто-то из танкистов. Капитан посмотрел на него и грустно улыбнулся.

Из-за реки, наростая, наваливался на нас сатанинский свист мины. Я уже собрался пригнуться. Но капитан стоял, словно ничего не происходит. И черт его знает, каким усилием я удержал невероятно отяжелевшую голову.

Мина доконала мост. Осколки и щепки наполнили воздух жужжанием и воем.

— Эгей! Санинструктора скорее!

Только сейчас я заметил, что у берега солдаты стоят по грудь в ледяной воде и заколачивают сваи.

Комбата я тоже заметил только в эту минуту. Он сидел на моем танке и полой шинели полировал наборный мундштук.

Мины рвались уже без перерыва. На развалинах моста. На левом берегу. На крыше утонувшего танка.

— Видите, капитан, — сказал комбат, — я предупреждал вас. Немцы пристреляли мост. А вы строите в сорока метрах от него. Дальше надо бы.

— Приказ есть приказ, товарищ майор. Я не могу передвинуть точку, поставленную на моей карте.

— У вас будут большие потери. Хорошо еще, что немцы не могут корректировать огонь.

Капитан изо всей силы ударил ледышку носком сапога. Ледышка отрикошетила метров на пятнадцать, ударившись в каток танка.

— Точка на карте… Такая злость иногда берет. Такая злость. Что ж вы, бляди, людей губите? Ведь можно воевать думаючи. Точка на карте…

Гвардии майор посмотрел по сторонам и тихо сказал:

— Вы уж лучше ледышки футбольте. Хорошо у вас получается. Не то дойдет до смерша… знаете…

Капитан безнадежно махнул рукой.

— Такое чувство у меня сегодня, что смерть убережет меня от смерша. Надраться бы. Так ведь обстановка не позволяет. Точка на карте… их мать в три эталона мелких, как пшено, боженят мать!

Огромный сапер с ведром в руке подошел к соседней машине.

— Братцы, бензинчику у вас нельзя разжиться?

— У нас газойль, дизельное топливо.

— А мне все одно. Лишь бы горело.

Через минуту он выплеснул газойль на дощатую стенку большого сарая. Ленивое пламя лизнуло заплесневелую доску Мгновение — и яростный огонь охватил сарай. Со всех сторон гигантский костер окружили вымокшие в реке саперы. Некоторые прямо здесь, на снегу, раздевались до гола и сушили обмундирование. Сюда же приносили раненых.

Стоны и плач. Дикие тени, пляшущие на почерневшем снегу. Матерщина невероятная, не понятно даже, как такое можно придумать. Саперы в ледяной воде. Всплески минных разрывов. "Раз-два, взяли! Еще взяли!" Стук "бабы", заколачивающей сваи.

Все спуталось в моем засыпающем мозгу. Иногда мне просто казалось, что я вижу во сне преисподню.

Мы отдали саперам водку до последней капли. Комбат приказал принести из имения все, что может согреть.

Сарай догорал. На берегу зажигались новые костры. Саперы у моста менялись. Одни приходили. Другие возвращались на мост. Постоянными были только трупы. Их складывали на берегу и укрывали плащ-палатками. Некоторых унесла вода. Мост уходил все дальше к левому берегу. Мы уже не сомневались, что к утру его построят. Если только к утру всех не перебьют.

Снова пришел капитан. С полы его шинели свисали сосульки. Он потащил меня к костру. Мы сели на снарядный ящик. Капитан отцепил флягу и протянул ее мне. Я отказался. Капитан жадно отхлебнул несколько глотков и громко выдохнул воздух.

— Эх, брат, сейчас бы на печь. Да бабу под бок. Жаркую такую. А кругом тепло. И тихо. Вот так бы в последний раз. На прощание перед отбытием. Ох бы и вжарил!

Я молчал. Я не любил, когда говорили об этом. Что-то тревожное переворачивало мое нутро. Я еще не знал, что оно такое — любовь. В школе, правда, я как-то влюбился. Но это было другое. А потом война. Так ни разу не довелось. Ребята подтрунивали надо мной, заводили охальные разговоры. Я вскакивал и убегал. А в догонку раздавался жирный смех моих нечутких друзей. Черт возьми! Некому сейчас надо мной подтрунивать. Пошли девятые сутки наступления.

Минные разрывы внезапно перенеслись к переднему краю. На холмах, захлебываясь, заговорили пулеметы. Выстрелило танковое орудие. Заработал мотор тридцатьчетверки.

Саперы на мосту перестали стучать топорами и смотрели туда, где разрывы гранат слились в сплошной гул.

Над танком старшего лейтенанта взметнулось пламя. Взрыв. Над передовой повисла осветительная ракета. На холмах схватились в рукопашную. Низко над нашими головами прошлась пулеметная трасса.

К берегу прибежал командир роты мотострелков. Задыхаясь, он закричал:

— Счастливчик! Гвардии лейтенант! Давай! Бей из орудий! Нас жмут к воде! Не выдержу! Моих почти не осталось! Кучка всего!

Давай! Не думай!

Мы с капитаном молча переглянулись. Я не мог ответить на его молчаливый вопрос. Не мог. Даже для того, чтобы показаться решительнее и старше. Я неуверенно качнул головой из стороны в сторону.

Капитан тихо сказал:

— Правильно, Утюг. Нельзя бить по своим. — Он помолчал и добавил: — Правду говоря, я еще с вечера боялся, что этим кончится.

Капитан посмотрел на саперов, застывших на мосту. Зычная команда вонзилась в грохочущую ночь:

— Батальон! В ружье!

Мне захотелось обнять этого замечательного человека. Но я всегда боялся казаться сентиментальным. Да и вообще мне следовало всегда выглядеть более мужественным, чем другим.