— Помню, видел я там один простой, но верный рецептик…

Когда Олаф вернулся домой, Аос всё еще не было. Пожав плечами и отогнав от себя с дюжину самых дурных предчувствий и раз в десять больше унылых мыслей, он быстро сделал запланированное и уселся на подоконник — ждать.

Ждалось ему в таком положении ровно двадцать секунд.

Потом еще минуты три он расхаживал по комнате, спотыкаясь обо все, что не успевало убежать, и наконец, с видом решительным и отчаянным выбежал он сначала на кухню, потом на улицу, и стремительно зашагал прочь от дворца.

Путь его продолжался недолго и завершился в соседнем квартале в лавке зеленщика — поставщика двора его величества конунга Олафа Первого.

— Ваше величество, рады видеть вас собственной персоной! — растерявшись, но не очень от нежданного визита, хозяин проворно выскользнул из-за прилавка и поклонился. — Для моего скромного заведения это большая честь.

— И тебе привет, Орм, — рассеянно бросил отряг и заскользил вопросительным взглядом по расставленным корзинам, чашам, блюдам и подносам с самыми невероятными фруктами и овощами, привезенными со всего Белого Света.

Теперь, когда морское пиратство было отменено официальным указом молодого конунга[21], и торговля с Отрягией возобновилась, в страну хлынул поток таких товаров, какие не снились и самым удачным грабителям.

В том числе и фруктов с овощами.

Растерянно и нерешительно оглядывал конунг чудеса сельского хозяйства всех цветов радуги и размеров, по названиям из которых он знал лишь яблоки, груши, клубнику, да полюбившиеся ему в Шатт-аль-Шейхе дыни.

— Чего изволит ваше величество? — сладко улыбаясь, коренастый лысый зеленщик в изумрудном лесогорском кафтане сделал широкий жест рукой, с гордостью указывая на румяные и не очень дары природы: — Есть свежие киви, виноград, инжир, бананы, лимоны, арбузы, имеются в наличии также…

Олаф, чувствуя, что у него в глазах начинает рябить от всего этого продуктового разнообразия, помотал головой и сдался:

— Персики. У тебя есть персики, Орм?

— Конечно, ваше величество! — просиял лавочник. — Самые спелые, самые нежные, пушок на них — как на девичьей щечке, залюбуетесь! Сейчас, погодите минутку…

И под недоуменное конунговское «Пушок?..» Орм проворно заскочил за прилавок, снял с полки небольшую корзинку и довольно водрузил перед клиентом.

— Вот, прошу! Все — как на подбор! Один к одному! Шедевры искусства матушки-приро…

— Ты чего мне притащил? — непонимающе сморгнул отряг. — Я ж тебе сказал — персики! Смотри ведь, чего хватаешь!

— А… э-э-э… — зеленщик прикусил язык на полуслове и тупо уставился на свой товар. — А-а-а… ваше величество шутить изволили?

— То есть? — конунг почувствовал, что теперь снова его очередь недоумевать.

— То есть… — Орм замялся, не зная, как бы поделикатней объяснить монарху своей державы, что то, что он ему принес, и есть персики, с какой бы стороны и кто на них ни посмотрел.

— Нету персиков — так и скажи, — грубовато буркнул Олаф и стал уже поворачиваться, чтобы уйти, но тут дверь лавки распахнулась, и в нее переваливающейся утиной походкой[22] вплыла жена мастера гильдии корабелов фру Торхильда.

— Ваше величество, какая встреча, и где, как это неожиданно, расскажу своему супругу — не поверит! — и тут же, без остановки и запинки: — Ах, Орм, какая прелесть, какие чудесные персики, как давно их у тебя не было! Хотя ноябрь на улице, чего уж жаловаться… Дай-ка я выберу штучек пять порумяней!

— Персики?..

Олаф уставился на круглые, желто-красные пушистые мячики размеров с кулак фру Торхильды.

— Это — персики? — недоверчиво переспросил он.

— Ну да, ваше величество, — несколько обиженно подтвердил хозяин. — Разве я мог бы над вами так глупо шутить?

— А это… такие… оранжевые… с коркой… тогда что?

— Это апельсины! — расцвел зеленщик и для вещественного подтверждения своих слов потянулся за подносом на самой верхней полке.

Но когда он вернулся, то конунга в лавке уже не было.

Вместе с ним, похоже, ушли из кучки и три персика, оставив вместо себя на прилавке золотую монету.

— Его величество сказал, что сдачи не надо, — растерянно пожимая обтянутыми расписной хорохорской шалью плечами, проговорила фру Торхильда.

— Я ж говорю — шутник… — улыбнулся хозяин и мысленно записал два недостающих золотых в пассив короне.

Когда Олаф вернулся, Аос укладывалась спать. Розовое покрывало было убрано с кровати и сложено на не менее розовый дубовый сундук, розовая ночная рубашка с розовыми кружевами надета, и розовое одеяло откинуто.

Посреди комнаты жутковатым прямоугольником, похожим на свежескошенный газон, лежал зеленый ковер. На окнах сошлись, отсекая лунный свет, желтые шторы.

— Спокойной ночи, — не поднимая глаз, проговорила богиня, юркнула под одеяло…

И вскочила.

— Ай! Что там?!

— Что — где?! — топор из новой коллекции оказался в кулаке отряга быстрее вскрика.

— Под матрасом! — растерянно моргая, Аос ткнула пальцем в притворявшуюся безобидной и ровной кровать.

— А-а-а… что там? — медленно ставя топор к стене, неуверенно промямлил юный конунг.

Богиня была женщиной, и умела отличать риторические вопросы от экзистенциальных, когда хотела.

Прищурившись в адрес стушевавшегося вдруг супруга, она откинула матрас и победно уткнула руки в бока:

— Я так и знала!

Неяркий свет ночника блеснул на остро отточенном лезвии огромного боевого топора.

— Это ты! Ты подложил! Ты или твои сообщники! И все потому, что… что… что…

— Милая, это я, да, но только потому… — Олаф бросился к разворошенной постели, неловким движением задел подушку, роняя — и из-под нее на пол выпал гребень, перевязанный розовым бантиком.

Отряг поднял его и, держа на расстоянии вытянутой руки, точно кусачую зверюшку, жалко взглянул на жену.

— Это вы. Ты и твои подружки. Я знаю. Это примета. И розовое — примета тоже. И головой на юг. Вы сами говорили. И все только потому, что ты… что вы… что они…

— И твой топор — примета тоже! Я тоже всё знаю! Всё!..

Голос богини сорвался, она обессилено опустилась на кровать и уткнулась в ладони, давясь слезами.

Олаф вынести мог все. Холод, голод, усталость, боль, морских выползней и бешеных варгов, но женские слезы — особенно слезы Аос, его любимой, единственной, родной и ненаглядной Аос — перевернули ему душу.

— Милая… дорогая… прости… прости меня… прости нас… — хлопнулся он на колени перед ней, обнял за что попало под руку, притянул к себе и зашептал сбивчивые растерянные слова, почти не соображая, что говорит — но чувствуя, что ничего иного он никогда сказать и не мог. — Прости меня, солнышко мое, я такой дурак… Если ты хочешь девочку… и вправду очень хочешь… то я клянусь, что не буду больше… и их не буду слушать… ну подумаешь, девочка… пусть будет девочка… девочка ведь тоже человек… смешной такой… с косичками… с бантиками розовыми опять же… в платьишке… на тебя похожая… Ты знаешь… девочка — это не так уж и плохо, если разобраться… и я ее буду очень сильно любить… как тебя… потому что ты — самая лучшая на всем Белом Свете… только прости болвана… пожалуйста…

И под нежный, наполненный мукой этой недели речитатив супруга рваные горестные всхлипы Аос сначала чуть стихли, а потом перешли в такие же тихие неровные слова:

— Нет… нет… это ты меня прости… мы первые начали… мы не должны были… не поговорив с тобой… Я ведь знала… как ты хочешь мальчика… и все равно… все равно… их послушалась… и сама тоже… потом… и всё… Миленький мой… любимый мой… прости меня… я не должна была… я эгоистка… я ду-у-у-у-ура-а-а-а-а!..

— Нет, ты самая умная, самая хорошая, самая заботливая, самая-пресамая… у меня просто слов нет, какая ты! А я — валенок лукоморский необразованный…