— Молодца! То, что надо! — заявил он. — Когда сможешь опубликовать?

— Если все в порядке, можно в послезавтрашний номер поставить, я звонила, просила место забить...

— Обалдеть! — восхитился мой синеглазенький. — Не женщина — мечта! Все соображает. Ей-богу, кабы не твоя любовь к самостоятельности, прямо завтра бы женился!

— Ладно, не пугай, я болею, мне нервничать вредно, — мне вдруг подумалось, что шутка, повторенная второй раз, начинает отдавать не то дурным вкусом, не то чем-то вроде правды. Первый раз Ильин так же, на «хи-хи», предложил подарить обручальное кольцо. Потом мы вроде как поссорились. Ну не то чтобы поссорились, но разошлись, как одноименные заряды. А теперь вон опять изволит матримониальные шуточки отпускать. К чему бы это? Так может, он почву прощупывает? Не на тему женитьбы, конечно, а так, на предмет «расширить и углубить» знакомство. Ну-ну, Риточка, что-то тебя нынче заносит, совсем мозги простудила. Мужики, когда чего (точнее — кого) хотят, оперируют не многозначительными словесными конструкциями, а все больше руками. И второго дна в их комплиментах отнюдь не водится, так что не обольщайся.

— Тебя, пожалуй, напугаешь, — задумчиво молвил Никита, прервав эти бредовые размышления. — Уж так занервничала, прямо искры от мозгов летят, сейчас задымишься. Может, тебе дверь наконец-то укрепить, боязливая ты моя? У меня как раз задвижка подходящая имеется, очень бы она тут не повредила.

— Ты что сегодня, в тимуровцы подрядился?

— Угу. Зарабатываю вход в царствие небесное. Да не напрягайся ты так. Бери, когда готовое предлагают, и не мучайся.

Вообще-то замешательство мое было вызвано причиной сугубо практического свойства: дрель, которой я пользовалась, при работе любила оповещать о своем существовании весь дом. Как-то не очень хотелось устраивать такой концерт почти в одиннадцать вечера. Может, наши жильцы, наоборот, Моцарта предпочитают. Опасения мои, однако, оказались напрасны. Герр майор позаботился обо всем. Для начала он выложил из сумки упомянутую «задвижку» — мне по невежеству показалось, что она больше подойдет для какого-нибудь крупного сейфа. За ней последовал набор инструментов, возглавлявшийся небольшой дрелью. Однако...

И что бы это значило? Либо он вообще основательный мужик... Такие любой «непорядок» — или то, что они считают непорядком — воспринимают, как личное оскорбление. Либо это проявление чисто мужского внимания к одинокой беспомощной девушке... Нешто спросить? Вот прямо в лоб...

— Скажи-ка, тимуровец, а с чего это ты такую бурную заботу проявляешь? Может ты… это...

— Ага. Непременно. Наконец-то догадалась. Влюблен. По уши. По гроб жизни. По самое это самое. — Никита закончил предварительный осмотр, сопровождавшийся какими-то постукиваниями, позвякиваниями и поскрипываниями, и с интересом уставился... увы, не на меня, а на дверь. — Так. Сама дверь, в общем, вполне. Броня тебе тут ни к чему, только лишнее внимание привлекать, — он разговаривал сам с собой, похоже, напрочь забыв о моем присутствии. — Не грех бы, конечно, коробку укрепить... да ладно, выйдем за ее пределы, стенка нормальная, так сойдет. А ты, солнышко, — он обернулся ко мне, — давай-ка включи свою фантазию и набросай каких-нибудь завиральных идей. Уж больно у тебя это классно получается. А то судя по сегодняшним результатам, официальных психов можно исключать. По крайней мере, вашего района.

— Нашего района или нашего райончика? — поинтересовалась я. Уточнение требовалось по соображениям географическим. Полдюжины десятиэтажных башен, в одной из которых я имею удовольствие жить, — это своего рода островок на пустыре. Вернее, пустырь у нас с одной стороны, с другой школа и закрытый третий год детский садик, с третьей — та самая спортплощадка: два с половиной турника, полуобвалившаяся прыжковая яма и над всем этим гордо возвышается баскетбольный щит. Один. Куда и когда девался второй — неизвестно. Не то когдатошние пионеры оттащили в металлолом, не то какой-то запасливый хозяин уволок столб на дачный участок. Вокруг все заросло дикими яблонями и боярышником — весной и осенью красотища неописуемая. Вот только обходить эту красотищу замучаешься, далеко и неудобно. Так что подавляющее большинство населения, не мудрствуя лукаво, режет по гипотенузе. Но чтобы ночью?

— Ваш, как ты выражаешься, райончик, — невнятно буркнул Никита, ковыряя несчастный дверной косяк, — на психов небогат. Никто из ваших домов на учете не стоит. И не стоял. Да и в округе таких немного. Не только психов, даже наркош почти не водится. Тихое место.

— Ага, так тихо, что закопают, и не заметишь.

Завернувшись в плед — опять начинало слегка познабливать — я вышла на балкон поглядеть на «место преступления». Если бы не заросли, площадка была бы передо мной, как на ладони. Может, именно сейчас в этих кустах притаился этот, с чулком в кармане и букетиком маргариток... интересно, а куда он девал маргаритки в момент нападения? Для удушения одной руки маловато будет. Тут и двумя еле-еле управиться. Кусты слегка шевельнулись, что-то в них было. Что-то настораживающее.

Я, как мисс Марпл, очень люблю наблюдать всяких «птичек», и в балконном шкафчике держу на такой случай хор-роший — аж 12-кратный — бинокль, подаренный одним приятелем в момент пробуждения большой и чистой любви. Любовь, правда, завяла, не успев расцвесть: отбыв в очередное срочно необходимое путешествие, я не смогла конкурировать с леди, у которой был бюст номер шесть. Только не подумайте, что я, следуя неким модным веяниям, полагаю, будто для мужиков главное — мясо. Ежели там, кроме выпуклостей и вогнутостей ничего больше нет — это ненадолго. Зато при прочих равных условиях наличие… м-м… форм как минимум не вредит. Кстати, у пресловутой леди при таком экстерьере еще и с головой было все в порядке. Сыну их нынче не то третий, не то четвертый годик пошел.

В общем, любовь приходит и уходит, а кушать хочется всегда. В том смысле, что бинокль остался у меня. В новолуние, однако, много не разглядишь. Что-то там светлое определенно мелькало, но... нет, никак. Я перевела бинокль чуть выше. Увы, дорожку, ведущую к площадке от автобусной остановки, напрочь закрывали разросшиеся кусты. Может, Никиту позвать? Вдруг этот, с чулками, там?

Отнюдь. Из зарослей с бодрым и независимым видом выскочил Джек-Полкан-Бобик — наша общерайонная дворняга. Псина — само очарование. Спокойный, ласковый и для бродячего пса удивительно чистый: всегда такой беленький, аккуратный, как причесанный, хотя шерсть у него с мою ладонь, да и сам он покрупнее хорошей овчарки будет. Вероятно, полкановы бабушки предпочитали грешить с сенбернарами или алабаями. Потому как ирландских волкодавов я в нашем городе пока что не встречала.

Джек-Полкан-Бобик скрылся за забором детского садика, а я попыталась еще раз разглядеть кусты. Кусты стояли мертво. Да и вряд ли Бобик потерпел бы присутствие там постороннего, он собака на удивление толковая и порядок на подведомственной территории блюдет истово. Прочая местная собачня глядит на него, если не как на господа бога, то по крайней мере как на его первого заместителя. Нет бога, кроме Сириуса, и Джек-Полкан пророк его. Н-да, Полканчик, люблю я тебя, но обидно. Могли бы мы на пару с герр майором спымать этого злодея. Обидно...

Все-таки бессердечная ты, Ритка, особа, — высказался внутренний голос, — одно слово, журналюга. Уж какая есть! — огрызнулась я сама на себя и продолжила «вживание в образ». «Вживание» не получалось, поскольку черные кружевные чулки ассоциировались для меня с единственной разновидностью человеческих особей... точнее, с определенным родом занятий... А что? Может, и правда... Банальщина, конечно, ужасная, за такую безвкусицу надо публично пороть на площади, зато и чулки, и маргаритки, и фальшивая жемчужина очень даже красиво в картинку вписываются. Я вернулась на кухню. Никита продолжал ломать дверь, жужжа, постукивая и насвистывая, причем все это одновременно.

— Слушай, Ильин, — обратилась я к сосредоточенной, я бы даже сказала, задумчивой, спине.