— Ха-ха! — сказал мальчишка в тельняшке.

Но это он так сказал, для смелости. Потому что тут же стал шептаться со своими:

— Пойдём отсюда. Свяжешься с карапузами на свою голову!.. Эй, ты, отдай мяч!

Серёжа мяч отдал. А от тополька не отошёл до тех пор, пока мальчишки не удрали.

— Ну, ребята, — сказал Серёжа, — теперь надо мчать во весь дух! А то опоздаем.

Прибежали они в школу. А в зале стоят пионеры со знаменем, с барабаном, с горном. Перед ними шеренга ребят. Все они в белых рубашках, но без галстуков, и среди них Вовка.

И дал Вовка Торжественное обещание.

И заиграл горн, и ударил барабан.

Повязали Вовке алый галстук. Стал Вовка пионером.

А когда все возвращались домой, Любка спросила:

— Вовка, а что ты теперь должен делать?

— Во-первых, — сказал Вовка, — пионер — всем ребятам пример. А дел у нас ужас как много! Мы должны охранять природу, заниматься спортом, защищать младших и, конечно, хорошо учиться.

— Значит, мы тоже скоро будем пионерами! — обрадовалась Любка. — Вот Серёжа. Он сегодня починил мой велосипед, помог Гене слезть с забора, тополёк защитил.

— Эх, поскорей бы вырасти! — сказал вдруг Гена. — Я в пионерах горнистом буду!

Он сделал шаг вперёд, положил правую руку на пояс, а левую поднял так, будто держал серебряный зовущий горн.

Когда стало ясно, что никто урока толком не выучил, Василиса Ниловна закрыла журнал, положила сверху тяжёлые свои крестьянские руки и отвернулась от ребят. На промороженном снизу оконном стекле играли синие искры, а верхняя часть окна была чистой, и в него гляделось дерево, закутанное в иней, как в распушившуюся оренбургскую шаль. Но Василиса Ниловна смотрела так, словно за окном непроглядное молоко тумана.

— Это я виновата, что сердца у вас глухие! — сказала она самой себе и ребятам. — Природоведение… Это ведь задачку можно не одолеть. А тут — наука о родной земле. Вы и не понимаете, какая великая вина на Василисе Ниловне.

Класс примолк. Василиса Ниловна — она, конечно, не то, что другие. Ведь видно, не ради воспитания говорит такие слова… Всерьёз! Перепугались все.

— Простите нас, Василиса Ниловна! — не выдержала молчания Настя Осинкина.

Настя и вправду была осинка. Ты ещё не заплакал, а она уже платочек тебе протягивает, трепещет от жалости. Вот уж угаданная фамилия!

— Василиса Ниловна, — Пряников встал и опустил голову, — у нас лыжная гонка в зачёт спартакиады… Так что вкатите мне кол, и всё будет правильно. Это я вчера всех тренироваться допоздна заставил.

Другая бы начала корить: «Как! Вы предпочли моему предмету лыжные гонки…» — а Василиса Ниловна всё поняла, никаких лишних слов не сказала.

— Ладно, на следующем уроке втрое спрошу. — И улыбнулась, не классу, конечно, а Васе с первой парты (был ещё Вася с последней). — Ты-то хоть порадуешь меня сегодня?

Вася встал, потом сел, полез в ранец, а сам уже тараторит:

— Я теперь про вымерших животных читаю. Всё, чего попадётся… Уголок, думаю, можно сделать. Наглядное пособие по эрам. Я представителей лепил из пластилина. Вот скутозавр. Эра позднего палеозоя, пермский период. — Вася с первой парты достал чешуйчатое страшилище и нежно поставил на учительский стол. — А это — представитель мезозоя, юрский и меловой периоды: архиоптерикс, стегозавр и тирнозавр. Кайнозой у меня представлен антропогеном. Это из головоногих — кальмар, ну и, конечно, мамонт.

Ранец у Васи с первой парты похудел, на столе Василисы Ниловны громоздились чудовища, и она вновь была счастлива.

— Ах, Вася, в какие дебри ты полез и ведь не заплутал. Ну нисколечко! Вот смейтесь не смейтесь, и учителя бы меня укорили: непедагогично; а я скажу, ребята: Вася с первой парты — моя надежда. На кого он выучится, не знаю; какое открытие поджидает его, и подавно знать не могу. А вот верю: выучится Вася на большого учёного и открытие сделает большое, всем людям нужное. — Размечталась Василиса Ниловна, а потом стала распределять, кому какого представителя лепить. — А консультировать будет Вася, в эпохах и птеродактилях он меня превзошёл.

— Поглядим, как этот птеродактиль побежит три километра, — проворчал Пряников, — ни на одной тренировке не был… А в зачёт время первого и последнего идёт. А кто последним у нас будет, я и гадать не стану.

Напророчил. Да и как было не напророчить? Вася с первой парты не человек, а знак вопроса. Читает, читает — аж зелёный! Кого с улицы не загонишь уроки учить, а этого на улицу не выгонишь. Не чьи-нибудь слова — тёти Дашины, Васиной матери.

Все уже закончили дистанцию, а Васи нет и нет. И ведь видели — бежал! Ребята лыжи связывают, а он где-то торопится. Из лесу выехал синий, мокрый, одну варежку потерял… Класс, конечно, подбадривает: «Вася, давай!» У Пряникова секундомер. Сам-то он пролетел дистанцию — только лыжи свистели! Шестиклассников обогнал. У ребят глаза как маятники: то на прыгающую стрелку секундомера, то на Васю. Время команд уже было известно.

— Уже вторые! — сказал Пряников. — Такое преимущество растерять… Убить его мало!

Ребята кинулись на финиш:

— Вася, руками работай! Беги! На горку!..

Вася остановился, нашёл глазами ребят, закивал им: понял, дескать. И потрусил на горку.

— Третьи! Третьи! — Пряников мял ладонями голову.

Нина Осинкина кинулась навстречу Васе:

— Съезжай с горки, и мы — третьи!

Вася вбежал на горку, поглядел вниз, подумал и повернул. Стороной горку объехал.

— Мы третьи могли бы быть! — сказал Васе с первой парты Вася с последней. — А ты — в обход. Последнее место привёз! Браво!

— Ребята, — сказал Вася с первой парты, — я варежку потерял. Рука, глядите, синяя, палку не чует. Назад бегал — не нашёл… Вы уж не ругайтесь, я за вас всех динозавров слеплю.

— Сам ты динозавр! — У Пряникова слёзы на глаза навернулись. — Манная каша! Трус!

— Не-ет! — Вася вдруг лыжей о снег хлопнул. — Пожалуйста, ругайте, но трусом я никогда не был!

— А чего же от горы, как от чумы, — от геройства, что ли? — хихикнул Вася с последней.

— Ребята, я же всё рассчитал! С горы бы поехал — упал. Пока встанешь, пока лыжи найдёшь, палки — времени-то уйма уйдёт.

— Не оправдывайся! — Пряников сжал кулаки, но не ударил. — Не бью трусов, презираю!

— Если я трус, а вы — храбрые, пойдёмте на Кривой овраг, — сказал Вася с первой парты.

— Зачем? — У Нины Осинкиной глаза стали кругленькими.

— Прыгать будем!

И ведь пошли. Всем классом. Кривой овраг — глухое место, серьёзное.

Возле оврага стояла одинокая изба Весёлого деда Петруши. Так он сам себя называл. Зимой дед Петруша крепости снежные с ребятами ставил, летом водил малую команду на ягодные места, играл ребятам песни под балалайку, а тем, кто любил тайное, обещал дверь в подземелье показать. Да так и не показал: ушёл в город, к дочери. Убрал картошку, ссыпал в погреб, закрыл дверь на щепочку и ушёл, пешком.

Пустой дом на отшибе ребятам и магнит и пугало. Да всё ж не потому всполошилась Нина Осинкина. Было у Кривого оврага и другое имечко — Пропасти. Так и говорили: «Пошли на Пропасти, к Весёлому деду Петруше».

Овраг был широк — на дне можно деревеньку поставить; да только не поставишь: весенняя вода не только дом — танк унесёт. Стены оврага как поштукатуренные, будто их кто по отвесу лепил. Глубиной с хорошую сосну. Весною Пропасти тянут к себе травяной рекой, изумрудной, блестящей, как новая кожа змеи. Летом здесь фиолетово-бурая планета Марс — бурьяны вянут. Зимой Пропасти набивает снегом.

«Мороз Иванович у меня под окошком ночует!» — говаривал Весёлый дед Петруша. Неспокойный старик, всю ночь ворочается, размётывается, как дитя, а когда луна — на луну глядит. Сядет, подопрёт кулачком бороду и глядит.