Впрочем, кромешной ту темноту не назовешь. Погреб оказался небольшим – метра четыре на два с половиной, и света электролампочки, падавшего через люк, вполне хватало, чтобы разглядеть вдоль одной длинной и обеих коротких стен металлические бочки и добротные ящики с ручками. А вот что виднелось у другой длинной стены, возле которой присела Галя, Тарас понял не сразу. В стену с небольшим наклоном кверху в три ряда были вбиты толстые полуметровые деревянные опоры, а на них лежали одна над другой три двухметровые трубы. Сначала Тарас принял их за бревна, но те тускло поблескивали металлом. И с одного края у этих труб виднелись какие-то непонятные лопасти, словно оперение у гигантских стрел. К одной из таких труб веревкой за пояс был привязан мальчик.

Тарас от негодования скрипнул зубами: какими нужно быть нелюдями, чтобы привязывать этого кроху? Ведь он и так ни за что не смог бы открыть люк. Подумав это, Тарас зажмурился теперь уже от злости на себя самого. Эти твари являлись нелюдями уже потому, что вообще посмели тронуть ребенка, бросить его в темный вонючий погреб, использовать как приманку…

– Да чего ты застыл? – зашипела Галя. – Помоги развязать!..

– У тебя ведь есть нож, – подсказал Тарас.

– Тьфу ты, – истерично хохотнула Галя. – А я думаю: что это мне в руке мешается?

Тарас подошел и бережно вынул нож из трясущихся Галиных пальцев. Осторожно перерезал веревку и погладил мальчика по голове, которая даже в полумраке казалась беленьким одуванчиком.

– Ты, парень, герой. Не плачешь даже.

– Сейчас-то зачем плакать, – очень серьезно ответил Костя, – мама же здесь. – И тут же спросил с непосредственным любопытством: – А ты правда хороший дядя? Или притворяешься только, как тот?

– Ой, – спохватилась Галя, прижимавшая к груди Костика, – а где он? Он один? Тебя разве не тетя сюда привезла?

Но ответить Костя не успел. Сверху вдруг скрипнули петли, и свет стал стремительно сжиматься, словно в выключенном телевизоре. После деревянного стука крышки с металлическим лязгом кольца он померк полностью.

Несколько долгих мгновений в погребе царили лишь темнота с тишиной. А потом заскулил Костик:

– Мамочка, это он! Тот плохой дядя. А дядя Тарас нас спасет?..

– А вот мы сейчас у него и спросим, – ответила Галя, изо всех сил стараясь, чтобы сковывающий тело ужас не вырвался из нее истеричным воплем.

– Костя, ты, главное, не бойся, – послышалось из темноты.

Как ни была занята Галя борьбой с накатывающей паникой, она отметила, что голос Тараса почти не дрожит. А потом услышала, как наверху что-то загрохало, будто там двигали мебель. И не сразу сообразила, что так оно и есть. Первым это понял Тарас. И тревожно воскликнул:

– Он хочет придавить крышку люка! Я сейчас…

Слышно было, как Тарас поднялся по ступеням. Раздалось сопение, плоский широкий луч света повис в темноте, играя пылинками. Но длилось это недолго. Тарас с натужным стоном уронил крышку на место.

– Не могу, – признался он, шумно дыша. – Тяжело. Он успел чем-то ее придавить. Наверное, холодильником.

Помолчав немного, видимо, прислушиваясь, Тарас сказал:

– Он еще что-то таскает. Хочет нас завалить капитально.

– Зачем? – охнула Галя. – Я думала, он хочет… – и замолчала, чуть не сказав при Костике то, что сыну слышать ни в коем случае было нельзя.

– Мы не знаем, что он хочет! – быстро проговорил Тарас, испугавшись, видимо, того же. – Может быть, он сейчас поедет за… главным. А нас запирает надежней, вот и все.

– Он, он, он!.. – дрогнувшим голосом сказала Галя. – Да кто же он такой?

– Кто неизвестно, – ответил Тарас, – но парень явно не слабак. Мебель вовсю один ворочает. Или это он ящики из второй комнаты таскает?

– Он сильный, – подал голос Костик. – И страшный.

– Да-да, – подхватила Галя. – Ты так и не ответил, что это за дядя? Он здесь один?

– Дядя один, – отозвался Костя. – Он меня сюда на машине привез, на красной. Дядя плохой, он со мной не говорил. Я плакал, плакал, а он даже не слушал, как я плачу. И я не стал плакать. Ведь неинтересно плакать, если никто не слушает.

– Он делал тебе больно?..

– Нет, не делал. Только когда веревку привязывал – чуть-чуть стало больно. Но не сильно. Правда, я заплакал опять. Но не потому что больно, а потому что я не люблю быть привязатым. Я ведь не собачка. Правда, мама?

– Правда, солнышко. Ты не собачка, ты мой котеночек. Хороший, славный. – Галя снова прижала к груди Костика и почувствовала, как часто-часто бьется маленькое сердечко.

– Костя, а тети разве не было с вами? – раздался из темноты голос Тараса.

– Да, мой хороший, разве тебя не тетя забрала у дедушки с бабушкой?

– Я тетю плохо видел, – по-взрослому вздохнул Костя. – Когда бабушка дверь открыла, все сразу кашлять начали. И я тоже стал кашлять, потому что невкусно запахло. И слезки сразу потекли. Но они сами потекли, а не потому что я плакал. Правда, потом я уже и заплакал. Чтобы не зря слезки текли. – Галя снова прижала к себе сына и уткнулась носом в его мягкую макушку. Из ее глаз тоже полились слезы. А Костя продолжал: – А тетя меня за руку взяла и повела. Я тогда не знал, что это тетя взяла; я глазки зажмурил, чтобы не все слезки вытекли, и думал, что меня бабушка повела. А на улице я глазки открыл и уже того дядю увидел. И машинку. И дядя меня в нее посадил. Я думал, что бабушка тоже в машинку сядет, и посмотрел. А там не бабушка была. Я подумал, что это ты, мама. На тете была одежда, как на тебе. Но лицо не твое. Злое. И тетя тоже не говорила ничего. Ни мне, ни дяде. Может, они немытые?

– Что? – переспросила Галя, оторвавшись от затылка Костика, и шмыгнула носом. – Что немытые, яблоки?.. Они мытые… Тарас, ты дал Косте яблоко?

– Нет, не дал, – ответил вместо Тараса сам Костик. – Я хочу яблоко. У дяди Тараса есть яблоко?

– Да, конечно, сыночек! – всполошилась Галя. – Мы привезли тебе яблоки, бутерброды с колбаской, «Фанту», чупа-чупсы. Хочешь чупа-чупс?

– Нет, я пить хочу, – сказал Костя. – Дайте мне «Фанту», пожалуйста, дядя Тарас. И бутерброды. И яблоко.

– Проголодался, бедняжечка! – всхлипнула Галя.

Тарас зашуршал пакетом. Вскоре раздалось бульканье и чавканье, а потом Костя торжественно заявил:

– Все-таки Валентина Ивановна правильно говорит, что чупа-чупс – это одно баловство. Я ей не верил, а теперь буду верить. Бутерброд лучше, чем восемнадцать чупа-чупсов!

– Потому что ты проголодался, котеночек, – засмеялась Галя. – А конфетами голод не утолишь. Когда голодный, все кажется вкусным.

– А почему восемнадцать? – спросил вдруг Тарас.

– Потому что это очень много, – категорично заявил Костик. – Еще много сто, но до сто я не могу посчитать. А до восемнадцать могу. Только это трудно, я перепутываю еще цифры. – Он замолчал и захрустел яблоком.

– Костичек, а что ты говорил про немытых тетю с дядей? – вспомнила вдруг Галя, которой в голову пришла совершенная нелепица. – Они что, черные? Ну, как в кино, помнишь, американский полицейский?..

– Мама, ты что? – проглотив кусок яблока, сказал Костя. – В кино же негры! А это были наши люди. Только немытые, наверное.

– Грязные? – спросил Тарас.

– Да нет же! – в голосе Костика зазвучало раздражение на непонятливость взрослых. – Не-мы-ты-е!.. – повторил он по слогам. – Которые не умеют разговаривать.

– Ах, немые! – догадалась Галя.

– Да, – неуверенно сказал Костик. – Ты правее меня, мама. Немые. Я перепутал.

– Костя, а как тот дядя выглядел? – спросил Тарас.

– Плохо, – вздохнул Костя.

– Ну, какой он все-таки? Старый или не очень? Большой, маленький? Какое у него лицо?

– Он был вот такой огромный, – видимо, развел в темноте руки Костик. – И страшный. У него лицо поцарапанное и злое. Раз лицо поцарапанное, значит, он драться любит. А дерутся плохие и злые.

Галя улыбнулась, вспомнив, как заехала вчера туфлей по носу Тарасу. «Наверное, я тоже плохая и злая».