Горнер прокашлялся, затем вновь заговорил:

— Вот чем мы здесь занимаемся. Основной технологический процесс — ацетилизация. При этом выделяется газ с характерным запахом. Вам, Бонд, наверное, известна моя репутация. Я получил дипломы и степени в нескольких университетах разных стран. Может быть, эти длинные разглагольствования нагоняют на вас тоску и вводят в смущение, но для меня они звучат как любовная поэзия. Как там писал ваш великий шотландец? «Любовь, как роза, роза красная, цветет в моем саду».[33] Так вот, моя любовь не как роза, а как алый, алый мак. Всегда такой разный и такой роскошный. Мне доставляет особое удовольствие тот факт, что мак — сентиментальная эмблема вашего бессмысленного имперского самопожертвования в сражении против немцев во время Первой мировой войны. Я добился того, чтобы по всей цепочке доставки моего товара в качестве основного пароля использовались слова, с которых начинается столь обожаемое вами и столь же бессмысленное стихотворение: «В полях Фландрии маки рдеют… там, где белых крестов аллеи». Я выбрал для своих людей этот пароль. Пароль, открывающий врата смерти.

Горнер вдруг вздрогнул, словно очнувшись, затем снова прокашлялся и продолжал говорить, вернувшись к интонациям университетского преподавателя:

— В общем, как бы то ни было, этот ваш английский химик — я имею в виду Райта, — в отличие от подавляющего большинства англичан, не сумел использовать свое изобретение для личного обогащения. Но один немец, Генрих Дрезер, возглавлявший фармацевтическую лабораторию «Байер», первым понял, как можно использовать героин в коммерческих целях. Он проверил его на своих сотрудниках, и они сами выбрали для нового вещества название «героин», потому что он заставлял их чувствовать себя героями! С точки зрения фармакологии героин воздействует на человека точно так же, как морфин, только для получения сопоставимого эффекта доза нужна в четыре раза меньше. Он оказался и дешевле, а также проще в употреблении. В общем, это было сокровище, а не наркотик. Скоро в каждой американской химической лаборатории уже велись опыты по оптимизации использования импортируемого героина. Как сказал другой ваш поэт, «блаженны все, кто видел ту зарю…»[34]

Бонду было тяжело находиться рядом с этим желтоволосым человеком, полностью поглощенным идеей мести и господства над людьми. Ощущение было такое, что Горнер существует в каком-то ином мире, живущем по иным, разработанным им самим законам, в мире, где никакие проблемы и заботы остальной части человечества не имеют ни малейшей ценности.

— У нас тут работают в две смены по двенадцать часов, — объявил Горнер, — следовательно, производственные мощности никогда не простаивают. Вот вам и еще один резерв экономии, который, кстати говоря, дает нам преимущество перед всеми конкурентами, причем это преимущество является для нас эксклюзивным: сами понимаете, никто из них не может себе позволить такую систему эксплуатации рабочих.

— Они хоть иногда отдыхают? — спросил Бонд.

— А как же. Каждые три часа — двухминутный перерыв на то, чтобы попить. Разумеется, при таком режиме имеет место некоторая… естественная убыль. Иногда они умирают прямо на рабочем месте. Или выходят из строя. Да вы сами только что видели. Но уверяю вас, недостатка в рабочей силе мы не испытываем. Даже официальные представители шахского правительства признают, что в Иране два миллиона наркоманов, и с каждым днем их армия пополняется за счет молодежи. Шагрен сформировал специальную службу по набору новых работников: они вербуют примерно по двадцать человек каждый день и привозят их через Йезд и Керман. Впору ставить вращающуюся дверь на входе.

— Но это же низко, — не выдержал Бонд.

— Это отличный бизнес, — возразил Горнер. — Все, что мне известно о рабстве и подневольном труде, я почерпнул из истории Британской империи и ее колоний. Африка, Индия, Вест-Индия. Учтите, Бонд, что на занятиях по политической и экономической истории Британии я был самым прилежным студентом. А что касается этих людей… Это же отбросы. Они все равно умерли бы. Мы даже продлеваем им жизнь. А в конце каждой смены я устраиваю для них развлечение. Вот увидите. Ну, давайте вернемся в мой кабинет.

Вновь оказавшись в помещении с красными стенами, Горнер уселся за свой письменный стол. Нажав потайную кнопку под столешницей, он привел в движение стенную панель, находившуюся позади него. Таким образом за его спиной открылось окно, выходящее непосредственно в цех.

— Иногда мне нравится наблюдать за ними, — сказал он, — а порой я устаю от зрелища их монотонной работы и жалкого существования. В общем, Бонд, меня иногда одолевают скука и безразличие. А это, между прочим, главные враги человека, ведь они подтачивают его волю и самую душу; это злейшие враги всех великих достижений.

Он снова вернул панель на место и повернулся в кресле:

— В один прекрасный день, Бонд, я превращу в героиновых наркоманов стольких же людей в Британии, скольких Британия сделала наркоманами в Китае. И этот день не столь уж далек. Тогда вы потеряете столь ценимое вами место в Совете Безопасности ООН и вообще свой привилегированный статус в мировой политике. Вы проиграете «холодную войну». Вы станете страной третьего мира, как того и заслуживаете.

— Скажите мне одну вещь, — заговорил вдруг Бонд. — Как вам удалось повоевать и за Красную армию, и за нацистов — с вашим-то увечьем? Я имею в виду вашу руку.

Говоря это, он рисковал, но шел на этот риск сознательно.

На мгновение в жестоких голубых глазах вспыхнула ярость, на щеках выступили красные пятна, а зубы скрипнули. Но в следующую секунду Горнер уже успокоился и с короткой усмешкой выдохнул:

— Слушай, ты, придурок, что ты вообще знаешь о Восточном фронте? Я там воевал не с вашими оловянными солдатиками Томми, которые в пять пьют чай, а в шесть выделяют час, чтобы ткнуть тебя штыком в спину, если подставишь ее. Там люди дрались как звери, замерзали насмерть, ходили врукопашную, душили друг друга голыми руками, перегрызали глотки, пытали пленных и убивали самыми разными способами. Они были рады любому новобранцу — увечному, сумасшедшему, глухому, сифилитику… Можешь нажимать на курок? смог добыть себе винтовку? — значит, в строй. Как сказали бы у вас, «все силы на борьбу с врагом».

Горнер уже взял себя в руки и изобразил на лице некое подобие улыбки:

— Вот видите, и я на что-то сгодился. Все силы… даже сила этой руки. — Подняв руку в белой перчатке, он уставился прямо в глаза Бонду и, не отводя взгляда, спросил: — Хотите увидеть ее?

— Нет.

— Бросьте, Бонд. Я знаю, что вы любопытны. Человек, лишенный любопытства, не станет секретным агентом. Давайте я вам покажу.

Горнер стащил перчатку и поднес руку почти вплотную к лицу Бонда. Кисть была длинная и плоская, ладонь — беловато-розовая, а тыльная сторона почти черная и морщинистая. Первые фаланги пальцев были чрезвычайно длинные, а темные ногти имели необычную, почти треугольную форму. Кожа была сухая, вся испещренная глубокими морщинами, как у обезьяны. Большой палец, как и ожидал Бонд, оказался коротким и был расположен так близко к запястью, что использовать его для работы вместе с другими пальцами едва ли было возможно. От лучезапястного сустава и выше рука была покрыта густыми черно-коричневыми волосами наподобие шерсти шимпанзе. Примерно посредине между запястьем и локтем предплечье принимало вид обычной человеческой руки.

Горнер снова надел перчатку. Никакой реакции со стороны Бонда не последовало.

Некоторое время оба молча стояли буквально в футе друг от друга, глядя глаза в глаза. Ни один не отвел взгляда и даже не сморгнул.

— Почему вы перешли тогда на другую сторону? — спросил Бонд.

— Да потому, что нацисты явно упустили свою победу. Для них война была проиграна. «Холодная война» на самом деле началась в Восточной Европе еще в сорок четвертом году. Я хотел быть на той стороне, которая победит британцев. Поэтому я перешел на сторону Советской армии.