В Монте-Карло он сорвал небольшой куш на рулетке, но зато проиграл в покер. Даже эта азартнейшая из всех игр не встряхнула и не взволновала его так, как можно было ожидать. «Интересно, — подумал он, — неужели мне всегда нужен противник калибра Ле Шиффра или Хьюго Дракса,[11] чтобы игра стоила свеч?»

Как-то вечером, в прекрасный час летних сумерек, он сидел в одном из каннских кафе с видом на Средиземное море, слушая хор древесных лягушек, которые надрывались в сосновой роще у него за спиной. Каким же чудесным должен был показаться этот маленький рыбацкий городок первым туристам из Англии — с его мягким воздухом, ароматом вечернего бриза и простотой жизни, выражавшейся здесь во всем, включая местную кухню: жареная рыба, салаты и прохладное вино! «А теперь Канн превратился в некий вариант Блэкпула,[12] — думал Бонд, — с дешевыми гостиницами, толпами народа, молодежью, носящейся на своих тарахтящих мотороллерах и чадящих мотоциклах с двухтактным двигателем. Скоро здесь, того и гляди, еще и трамваи пустят вдоль набережной».

Бонд вдруг поймал себя на том, что подобные мысли стали посещать его слишком часто.

Вернувшись в свой номер, он принял контрастный душ: сначала горячий, насколько можно было вытерпеть, а потом обжигающе холодный, чтобы ледяные иголочки впивались в спину. Он постоял раздетый перед зеркалом в ванной; отвращение, которое при этом выражало его лицо, он даже не пытался скрыть или смягчить.

— Устал ты, — сказал он вслух. — Отбегал свое. Все, пора в тираж.

Его торс и руки были покрыты сплошной сеткой шрамов, больших и маленьких, различной формы: пожалуй, это были самые четкие следы истории его бурной жизни. Да еще несколько смещенных влево позвонков — результат падения с поезда на полном ходу во время одной операции в Венгрии, да участок пересаженной кожи на тыльной стороне левого предплечья. При ближайшем рассмотрении выяснялось, что каждый квадратный дюйм поверхности торса и конечностей Бонда нес на себе отпечаток того или иного эпизода своей собственной биографии. И все же Бонд понимал: главная проблема заключается не в телесных шрамах, а в том, что происходит у него в голове.

Именно об этом говорил ему М.:

— Я понимаю, как вам крепко досталось в жизни, Джеймс. Вам пришлось перенести гораздо больше, чем выпадает любому человеку и даже, я бы сказал, человеку вашей профессии. Будь вы обычным человеком — даже будь вы любым другим агентом Ноль-Ноль, — я бы просто повысил вас в звании и должности. Посадил бы за офисный стол и загрузил бумажной работой. Но поскольку это вы, Джеймс, я бы хотел, чтобы вы сами приняли решение. Возьмите отпуск на три месяца — на нем, кстати, и врачи настаивают; конечно, он будет полностью оплачен. А потом придете и скажете мне, что вы решили.

Бонд надел чистое бельё, свежую рубашку и белый смокинг с черным шелковым поясом. Ну что ж, по крайней мере, все сидит как влитое. Несмотря на кулинарные старания Чарити и нечаянные гастрономические радости ресторанов Французской Ривьеры, растолстеть у него так и не получилось. Наверное, мешали теннис и трезвый образ жизни. Что ж, физически он в форме, но вот психологически… Не начал ли он заплывать жирком изнутри, начиная с мозга?

Утомившись от юга Франции и не зная, чем еще себя занять в оставшиеся дни отпуска, Бонд поехал в Рим, надеясь, что время побежит быстрее. Он отыскал отель на Виа-Венето, о котором Феликс Лейтер, его старый друг из ЦРУ, хорошо отзывался, когда звонил ему из агентства Пинкертона, где теперь работал. Феликс был отличный парень и посоветовал самое лучшее. Бонд мог сидеть на балконе своего номера с сигаретой и стаканом свежевыжатого апельсинового сока и рассматривать парад кинозвезд — нынешних и будущих, — совершающих свою ежевечернюю passeggiata[13] от одного кафе к другому вдоль одной из красивейших улиц мира.

— К сожалению, эта гостиница находится слишком близко к американскому посольству, — предупредил Лейтер. — Сам понимаешь, все эти выпускники Йеля в наглухо застегнутых рубашках и их коктейльные вечеринки… Но я думаю, что такой британец до мозга костей, как ты, Джеймс, найдет для себя что-нибудь подходящее.

В тот воскресный вечер, вернувшись с площади Святого Петра, Бонд переоделся в простой однотонный пиджак, угольно-черного цвета брюки и черные же мягкие туфли наподобие мокасин. Он решил пойти в ресторан с традиционной римской кухней, расположенный на Виа-Карроцце, по соседству со знаменитой лестницей на площади Испании. В вестибюле он чуть не столкнулся с шедшей ему наперерез молодой женщиной в дорогом костюме от Диора. Отшатнувшись, она выронила вечернюю сумочку, которая со стуком упала на пол; Бонд нагнулся, чтобы поднять ее, заодно заметив стройные лодыжки, обтянутые тонким нейлоном, и чрезвычайно элегантные туфли-лодочки.

— Какая же я неловкая, — сказала женщина.

— Это я виноват, — возразил Бонд.

— Нет, что вы, это я не смотрела, куда иду…

— Ну хорошо, — позволил уговорить себя Бонд, — я согласен, чтобы вы взяли всю вину на себя, но с одним условием: если вы позволите мне угостить вас чем-нибудь в баре.

Незнакомка посмотрела на часы. У нее были черные, коротко остриженные волосы и широко посаженные карие глаза.

— Ну что ж, — сказала она. — Один коктейль. Меня зовут Лариса Росси.

— Бонд. Джеймс Бонд. — Он протянул молодой женщине руку, которую она слегка пожала. — У меня была одна знакомая по имени Лариса.

— Правда? — Вопрос прозвучал буднично и как-то демонстративно-безразлично.

Они тем временем шли по мраморному полу вестибюля.

— Да, представьте себе, — подтвердил Бонд. — Но она была блондинка. Русская блондинка.

Когда они вошли в бар, Лариса уже улыбалась:

— И я полагаю, это было деловое знакомство. Может быть, переводчица?

— Нет. Она была профессиональной соблазнительницей.

— Боже мой! — Лариса засмеялась.

«Ее это скорее позабавило, чем шокировало, — подумал Бонд. — Неплохо».

— Вообще-то эту историю я никогда никому не рассказывал, — сказал он. — Ну что же, чем я могу вас угостить?

— Сухой мартини, пожалуйста. Кстати, его здесь очень хорошо готовят. Вы должны попробовать.

Бонд мрачно улыбнулся и заказал себе томатный сок. Пожалуй, главным следствием долгого воздержания от спиртного стала для него стойкая неприязнь ко всем безалкогольным напиткам.

Они взяли свои бокалы и прошли к столику в углу, подальше от рояля. Бонд с завистью наблюдал, как Лариса помешивает вязкую жидкость коктейльной соломинкой с наколотой на нее оливкой. Девушка закурила «Честерфилд» и протянула пачку ему. Он покачал головой и достал свои сигареты. Конечно, те, которыми он запасся еще у Морленда, давно кончились, но буквально накануне ему посчастливилось найти предприимчивого торговца табачными изделиями в самом начале Виа-Кондотти, у которого он и разжился парой блоков сигарет турецкого производства и приемлемого качества.

— И что же вы делаете в Риме, Лариса?

— Я здесь с мужем. Он директор крупной страховой компании, одной из тех, чьи офисы находятся на Виа-Венето.

Бонд с интересом прислушивался к собеседнице: у нее был низкий голос, очень правильное английское произношение, как у выпускницы хорошего учебного заведения, но с легким, едва заметным акцентом, выдающим, что английский для нее лишь один из нескольких родных языков.

— И вы хотите сказать, что на сегодняшний вечер муж оставил вас в одиночестве?

— Я… в общем-то, в каком-то смысле да. А вы сами чем тут занимаетесь, мистер Бонд?

— Можно просто Джеймс. Я тут в отпуске. Вообще-то я занимаюсь экспортной торговлей.

— В отпуске — и один?

— Да, мне так больше нравится. Я считаю, что, когда путешествуешь в одиночестве, успеваешь увидеть больше интересного.

Лариса чуть удивленно приподняла бровь и положила ногу на ногу. Несомненно, это был способ привлечь его внимание, но Бонд не мог осуждать ее за это. Почему бы действительно не продемонстрировать свои длинные, стройные и изящные ножки; Бонд подумал, что своей красивой формой они обязаны не спортивным упражнениям и не диетам, а скорее породе, молодости и отчасти дорогим чулкам.