— Обожают, — сказала Манечка.

И первый раз в жизни Катя и Маня Сковородкины без всяких понуканий и напоминаний, очень живо и даже с большим удовольствием начистили полную кастрюлю картошки.

ПИСЬМО НА ДАЛЬНИЙ ВОСТОК

Катя и Манечка очень дружили с инвалидом войны Матвеем Семёнычем. Матвей Семёныч был хороший, старый, ходил с палкой и хромал. Его Альфа тоже была старая и тоже прихрамывала. Она вся была чёрная, только морда седоватая.

Раньше Катя с Манечкой никогда не видели седых собак, они даже не знали, что собаки тоже умеют седеть от старости. И им почему-то было жалко Альфу. И Матвей Семеныча жалко. Потому что у него, кроме Альфы, была только дочь Надя, которая жила со своим мужем Володей на Дальнем Востоке, очень далеко от Москвы, и совсем почти никогда не приезжала.

То есть она всё время собиралась приехать, навестить Матвей Семёныча, но всё никак не могла собраться, оттого что у неё было трое детей.

Фотографии этих детей висели у Матвей Семёныча на стенке, и Катя с Манечкой знали их по именам. Слева висел старший Гриша, в серёдке — средний Павлик, а справа — Анечка, самая младшая, двух лет.

Эти дети Кате с Маней не нравились, потому что они не писали Матвей Семёнычу письма. Гриша не писал, потому что учился в третьем классе, занимался в математическом кружке и был очень занят. Павлик не писал, потому что ленился. А младшая Анечка не писала, потому что ещё не умела писать.

И дочка Надя писала не часто, потому что тоже была занята — занималась хозяйством, ходила на работу и воспитывала детей.

Матвей Семёныч очень любил свою дочку Надю и всех этих детей — Гришу, Павлика и Анечку, хоть они и родились на Дальнем Востоке и он их никогда не видел. Надиного мужа Володю он тоже никогда не видел. Матвей Семёнычу трудно было ехать на Дальний Восток, потому что он был больной, у него болели спина и ноги.

Иногда он так плохо себя чувствовал, что Катя и Манечка сами гуляли во дворе с его Альфой и даже иногда сами варили ей суп из костей. Ничего сложного — положишь кости в кастрюлю, нальёшь воды, они и варятся себе в кастрюле часок. А потом кастрюлю надо с плиты снять, покрошить в неё хлеба — вот суп и готов! Альфа его очень любила и могла целую миску сразу слопать.

Когда Матвей Семёныч чувствовал себя хорошо, он каждый день открывал ключом почтовый ящик, а потом тяжело поднимался по лестнице.

Когда от Нади приходило письмо, он тут же, у почтового ящика, вынимал его из конверта и говорил:

— Голос, Альфа!

И давал нюхать Альфе письмо. И Альфа нюхала и лаяла на весь подъезд. А когда соседи возмущались, что она лает, говорил:

— Мы получили письмо. Собака радуется. Надо же понимать!

А потом Матвей Семеныч звонил по телефону Валентину Борисовичу, приглашал сыграть партию в шахматы и читал ему вслух письмо.

И Кате с Маней читал.

Эти письма были очень интересные. Надя писала, что недавно получила повышение по работе и теперь работает уже не простым бухгалтером, а главным. Что Володя уезжал в командировку на три дня в соседнюю воинскую часть. Что у Павлика болел живот, Анечка нечаянно проглотила пуговицу, а Гриша засунул карандаш в электросеть и устроил короткое замыкание, так что они все сидели весь вечер в темноте, пока не пришёл монтёр и не починил сеть.

Ещё она писала, что очень хочет приехать в Москву повидать папу, но никак не может, и волнуется, как папа себя чувствует.

— Дети растут, надо же понимать! — гордо говорил Матвей Семёныч. — Скоро они будут такие, как вы, и приедут навестить дедушку.

И Матвей Семёныч писал в ответ письмо на Дальний Восток, а Катя и Маня относили письмо на почту.

Катя и Манечка с нетерпением ждали приезда Гриши, Павлика и Анечки, но те всё не ехали.

Альфа тоже ждала. Она тоже, вместе с Катей и Манечкой, смотрела на стенку, на фотографии Матвей Семёнычевых внуков.

Альфа вообще была умная. Когда Катя с Маней приносили ей косточки и кидали прямо в передней, она всегда уносила их на кухню, клала в свою миску и грызла, как бы говоря:

"Всему своё место. Пусть косточки лежат в моей тарелке. Они такие вкусные! Надо же понимать!"

Однажды Вероника Владимировна дала для Альфы целую большую миску косточек (потому что она сварила холодец), и Маня с Катей взяли миску и понесли к Матвей Семёнычу.

Они позвонили раз, другой — Матвей Семёныч не открыл. Они снова позвонили — не открывает.

Альфа лаяла за дверью, а Матвей Семёныча, наверное, не было. Это было странно, потому что Матвей Семёныч всегда и всюду ходил со своей Альфой.

Катя с Маней побежали обратно и стали звонить Матвей Семёнычу по телефону. Он не подходил.

— Дайте я позвоню, сказала Вероника Владимировна. — Вы, как всегда, перепутали номер!

Она стала звонить сама, но только после четвёртого или пятого гудка Матвей Семёныч подошёл к телефону.

— Алле, — сказал он.

— Матвей Семёныч, что с вами? — взволнованно спросила Вероника Владимировна. — Почему вы не откликаетесь?

— Большое спасибо. Всё в порядке, Вероника Владимировна, — неохотно и тихо ответил Матвей Семёныч. — Напрасно вы волнуетесь. У вас и своих дел много. Надо же понимать!

— Матвей Семёныч, вы не заболели? У вас голос какой-то странный.

— Нет, что вы, голос как голос… Благодарю вас, Вероника Владимировна. Не беспокойтесь, я вас прошу.

— Матвей Семёныч, милый, можно я к вам заскочу на минутку? Я тут написала незабудки в вазочке, и мне необходимо с вами посоветоваться. У вас ведь такое чувство цвета! Вы лучше всех разбираетесь в моей живописи! И Катя с Манечкой соскучились. Они для Альфы целую миску косточек приготовили! И вообще, Матвей Семёныч, у меня сегодня вышел потрясающий холодец, вы такого в жизни не ели!

— Вы очень внимательны, Вероника Владимировна. Холодец — это вещь прекрасная. Но я вас прошу, приходите без холодца, мне и так будет приятно. И вы уж, ради бога, извините, что я сегодня не совсем в форме. Просто я подсчитал, что уже три года не видел свою дочь, а её детей, то есть своих собственных внуков, не видел вообще ни разу в жизни.

— Мы сейчас придём…

Вероника Владимировна повесила трубку, сняла со стены свой самый лучший натюрморт с незабудками, положила на тарелку аппетитный кусок холодца с хреном и вместе с Катей и Манечкой отправилась к Матвей Семёнычу. Катя с Манечкой тащили в миске косточки для Альфы и всю дорогу спорили, кого Альфа любит больше, Катю или Манечку.

— Меня, — говорила Катя. — Я её глажу чаще.

— Нет, меня, — говорила Манечка. — Я её чаще за ухом чешу.

…На этот раз Матвей Семёныч открыл дверь сразу. Он был в полосатой пижаме, и голос у него был уже не такой грустный.

— Ах, какая замечательная картина! — воскликнул он. — Какие чудесные незабудки! Вы, Вероника Владимировна, талантливый художник, надо же понимать. А на меня, старика, не обращайте внимания. Временный спад. Я уже в форме. Как-никак бывший фронтовик. А бывшему фронтовику нельзя киснуть!

— Да, Матвей Семёныч, конечно, — засмеялась Вероника Владимировна. — А можно мне подарить вам этот натюрморт? Я его специально для вас ведь рисовала.

— О-о, мне будет очень приятно! Очень! Я ваш большой поклонник, Вероника Владимировна. И хотя я бывший бухгалтер, но всё же в хорошем кое-что смыслю.

Катя и Манечка прикрепили натюрморт кнопками к стене, причем неуклюжая Манечка два раза укололась, но виду не подала (неловко было перед Матвей Семёнычем, который на войне воевал и был очень смелый). А потом Катя с Маней отнесли Альфе на кухню миску с косточками, и Альфа грызла косточки, а Матвей Семёныч любовался натюрмортом.

А потом все пили чай с вареньем из облепихи, которое прислала Матвей Семёнычу с Дальнего Востока дочка Надя, и после чая Вероника Владимировна и Катя с Манечкой пошли домой.