А если так, то почему? Почему эта гипотическая мозговая сила знала о большом конверте, ожидавшем меня?

Это безумие, говорил я себе. Но таким же безумием был трицератопс, и дом там, где не было никакого дома, и гремучие змеи. Но змеи, сказал я себе, они реальны. А что вообще реально? Как можно узнать, что это реально?

Я был потрясен глубже, чем думал. Я сидел в кресле и смотрел на стену, листочки выпали у меня из рук, но я не шевельнулся, чтобы подобрать их. Если это так, то наш старый мир выбит у нас из-под ног. Гоблины и привидения не являются больше только героями сказок, а существуют во плоти, ну, может, не во плоти, но они существуют, они больше не иллюзия. Продукт воображения, говорили мы о них, даже не подозревая, что абсолютно правы… И значит, если это правда, то природа в процессе эволюции своей сделала длинный-длинный скачок вперед: от разума к абстрактному мышлению и от абстрактного мышления к форме жизни, которая теперь пытается перестать быть только тенью.

Я старался представить себе, какой может быть эта жизнь, каковы ее радости и печали, каковы ее устремления — и ничего не мог вообразить. Моя кровь, мои кости, мое тело — не позволяло сделать этого. Ибо, если существует другая форма жизни, то пропасть между нами слишком велика. Все равно что просить трилобита вообразить себе мир динозавров. Если природа продолжала поиски форм новой жизни путем постоянного отсеивания лишних видов, она наконец нашла создание (если это можно называть созданием) с фантастически высокими жизненными способностями: в физическом мире нет ничего, что могло бы повредить ему.

Я сидел, думая об этом, и мысли прыгали у меня в голове, и я ни к чему не смог прийти в своих размышлениях. Я даже не двигался по кругу. Просто мысли метались взад и вперед, как сумасшедший клоун.

Я отбросил все это безумство и тут же снова услышал журчание, смех и бормотание реки, бегущей мимо берегов.

Нужно распаковываться, внести вещи в комнату: меня ждет рыбалка, каноэ стоит у причала, а большой окунь скрывается где-то в водорослях. Я немного обживусь, и меня ждет ненаписанная книга. Да еще программа в школе и покупка корзиночек сегодня вечером. Я должен быть там…

Линда Бейли заметила меня, как только я появился в школе, и заторопилась навстречу, словно важничающая курица. Она была одной из немногих, кого я еще помнил, да и невозможно было не помнить ее. Она, ее муж и целый выводок грязных детей жили на соседней с нами ферме, и почти ежедневно Линда Бейли приходила к нам занять чашку сахара, немного масла или что-нибудь другое, чего у нее постоянно не оказывалось и что она неизменно забывала вернуть назад. Это была большая, костлявая, похожая на лошадь женщина, и если она и состарилась, то, как мне показалось, совсем немного.

— Хортон Смит! — затрубила она. — Маленький Хортон Смит. Я знала, что вы здесь.

Она обхватила меня, гулко шлепнула по спине, пока я, ошеломленный, пытался припомнить, какие такие узы дружбы между нашими семьями оправдывают столь бурное приветствие.

— Вот вы и вернулись! — кричала она. — Не смогли оставаться где-то. Если Лоцман Кноб у вас в крови, вы не можете не вернуться сюда. И после всех этих мест, всех языческих стран… Вы были в Риме?

— Я провел немного времени в Риме, — ответил я. — Это не языческая страна.

— Пурпурный ирис, что растет у меня около свинарника, из сада вашего папы. Но он не очень красивый, я видела гораздо лучший ирис, гораздо лучший. Я давно выкопала бы его и выбросила, но храню его исключительно из уважения к вашей семье. Не всякий, говорю я всегда, обладает ирисом из самого сада вашего папы. Не то чтобы я считалась с вашим папой и со всеми этими глупостями, но этот ирис все-таки какое-то отличие. А как вы думаете?

— Вы правы, — согласился я.

Она схватила меня за руку:

— Ради бога, идемте сядем. У нас найдется о чем поговорить.

Она подтащила меня к ряду стульев, и мы сели.

— Вы утверждаете, Рим не языческая страна, — продолжала она, — но вы были и в языческих странах. Как насчет русских? Вы провели много времени в России?

— Не знаю. Некоторые русские верят в бога, это правительство…

— Похоже, будто вам нравятся русские?

— Многие из них.

— Я слышала, что вы были в Одинокой Долине и приехали оттуда сегодня утром по дороге, бегущей мимо фермы Уильямса. Что вы там видели?

«Есть ли что-нибудь, — подумал я, — чего она не знает, чего не знает весь Лоцман Кноб?»

Быстрее, чем радио, новости разносились по общине — каждое предложение, каждая сплетня.

— Я случайно свернул с дороги, — ответил я, лишь слегка обманывая. — Мальчишкой я охотился в тех холмах на белок.

Она подозрительно посмотрела на меня:

— Может, при дневном свете там все в порядке, но я ни за какие деньги не согласилась бы остаться там в темноте. — Она наклонилась ко мне, и ее лающий голос перешел в хриплый шепот. — Там призраки. Свора собак, если их можно назвать собаками. Лают на холмах, грызутся, при этом откуда-то прилетает холодный ветер. Холод доходит до самого сердца…

— Вы слышали этих собак?

— Слышала их? Много ночей я, как сова, слушаю их вой на холмах, но никогда не была так близко к ним, чтобы почувствовать этот ветер. Петти Кембелл рассказывала мне. Вы помните Петти Кембелл?

Я покачал головой:

— Конечно, вы не можете помнить. Она была Петти Грехем до того, как вышла замуж за Энди Кембелла. Они жили в конце дороги у Одинокой Долины. Теперь их дом пуст. Они ушли оттуда. Их выгнали собаки. Может, вы его видели — дом, я имею в виду?

Я кивнул, не слишком уверенно, потому что не видел дома, только слышал о нем от Ловузии Смит прошлой ночью.

— Странные вещи происходят в тех холмах, — продолжала она. — Никто в здравом уме и не поверит. Это, наверное, потому, что там очень дикая природа. Сейчас заселено много мест, не осталось ни одного дерева, сплошные поля. Но там все еще дикое место. Думаю, что так будет всегда.

Школа начала заполняться жителями Лоцман Кноба, и я увидел Джорджа Дункана, направляющегося ко мне сквозь толпу. Я встал и протянул ему руку.

— Я слышал, что вы уже устроились, — проговорил он. — Я так и знал, что вам там понравится. Я позвонил Стронтеру и попросил его позаботиться о вас. Он сказал, что вы ушли рыбачить. Поймали что-нибудь?

— Несколько окуней. Будет лучше, когда я узнаю речку.

— Программа вот-вот начнется. Увидимся позже. Здесь немало народу хотело бы поздороваться с вами…

Программа началась. Учительница Кэти Адамс играла на старом пианино, а дети пели песни, а затем разыграли небольшую сценку, которую, как объявила Кэти Адамс, они сочинили сами.

Все это было очень забавно, и я сидел, вспоминал, как в мои школьные годы принимал участие в точно такой же программе. Я пытался вспомнить имена своих учителей и только к концу программы вспомнил лишь мисс Стейн — странную, угловатую женщину с легким характером и массой рыжих волос. Она быстро расстраивалась из-за шалостей. Я подумал, где она сейчас может находиться и как обошлась с ней жизнь. Я надеялся, что гораздо лучше, чем обходились с ней некоторые ученики, как было в то время, когда я ходил в школу.

Линда Бейли потянула меня за рукав и громко прошептала:

— Хорошие дети, верно?

Я кивнул.

— Эта мисс Адамс очень хорошая учительница, — продолжала Линда. — Боюсь, что она не останется у нас надолго. Такая маленькая школа, как у нас, не может рассчитывать на хороших учителей.

Программа кончилась, через толпу пробивался Джордж Дункан. Он потащил меня за собой и начал представлять жителям города. Некоторых из них я помнил, других нет, но все они, казалось, помнили меня. Поэтому я делал вид, что тоже помню и узнаю их.

Как раз посредине этой процедуры мисс Адамс встала на маленький помост в передней части комнаты и позвала Джорджа Дункана.

— Вы действительно забыли, — сказала она, — или только делаете вид, что забыли? Хотите избавиться? Но вы пообещали быть сегодня нашим аукционером.