— Я немного вздремнула днём, вот и не спится, — сказала Леглит, наливая чашку отвара и себе. Тот уже немного остыл в заварочном чайнике и приобрёл терпкость.

— Ах да, сегодня же у тебя выходной, — вспомнила Олириэн. — Что ж, тогда, если не возражаешь, я хотела бы спросить твоего мнения вот о чём...

Они немного поговорили о рабочих вопросах, но недосказанность витала в воздухе. Леглит думала о Зареоке, Олириэн — о Лесияре. Понимая друг друга без слов, они, тем не менее, ни слова друг другу не сказали о том, что жило в глубине их сердец. Леглит съела кусок хлеба с холодным мясом, и её голод улёгся. Она исполняла обещание не забывать о пище, поддерживающей телесные силы, которое она дала Зареоке.

— Что ж, всё-таки попробую заснуть, — улыбнулась Олириэн. — Иначе завтра работница из меня будет никакая.

— Спокойной ночи, сударыня, — поклонилась Леглит.

— И тебе, — кивнула наставница.

Леглит набралась смелости и заглянула к жрицам Лалады, да не к рядовым, а к тем, что обитали в общине Тихой Рощи. Насколько она знала, близость к этому месту в жреческой иерархии имела большое значение.

— Уважаемые сударыни, мне хотелось бы знать, могу ли я заключить брак с жительницей Белых гор? — как можно более коротко и ёмко задала Леглит свой вопрос.

Ей ответила сама Верховная жрица Левкина:

— Препятствий к этому нет. Единственное, что ты должна сделать — это вступить в лоно Лалады, окунувшись в воды Тиши.

Итак, нужен был всего один небольшой обряд. Как будто не слишком сложно... Честно признаться, Леглит была готова принять какую угодно веру, если от этого зависело счастье Зареоки. Темань осталась в далёком незапамятном прошлом, в другом мире — куда ещё дальше?.. Она измучила, обескровила Леглит, выпила её досуха, но она её ни в чём не винила. Став частью её опыта, частью души, та любовь-болезнь уже не имела над Леглит живой власти. Это был заведомый тупик, сейчас она понимала это как никогда ясно. Зареока же, будучи вдесятеро проще Темани, завладела её душой с первобытной силой — силой неба и земли, без которой невозможными становились сама жизнь, само дыхание. Непобедимое, светоносное жизнелюбие и жизнерадостность этой девушки, её мягкое, женственное очарование, тепло души — всё это покорило Леглит бесповоротно, и она сдалась в плен безоговорочно, с восторгом и без остатка. Зареока возрождала, вдохновляла её, пробуждала её собственное жизнелюбие и открывала ей простые истины, которые она за искусственным усложнением искушённого разума уже перестала замечать...

Как оказалось, мысли Зареоки шли в том же направлении. На одном из следующих свиданий она сказала:

— Леглит, родная моя... Я больше не могу скрывать тебя от моих родных. Это неправильно. Мои родительницы мудрые, они всё поймут, я верю.

Одним словом, в будущий четверг Леглит предстояло знакомство с родителями девушки. Отчего-то её наполняли не самые радужные предчувствия, но она старалась не подавать виду.

Освободив вечер назначенного дня от дел, Леглит очутилась в доме Зареоки. Увидев её родительниц, она сразу поняла, в кого та пошла: матушка Душица, такая же невысокая и пухленькая, смотрела на гостью не то с испугом, не то с недоумением.

— Здравия тебе, уважаемая госпожа, — поклонилась она.

Вторая родительница Зареоки, женщина-кошка по имени Владета, темнобровая, с преждевременной проседью в русых волосах, молчала и хмурилась. В течение всего ужина Леглит не могла отделаться от чувства, что она здесь совсем не ко двору. Обречённое, тоскливое ощущение холодило душу безнадёгой.

— Доченька, — проговорила Владета, обращаясь к Зареоке, — честно признаться, мы с матушкой Душицей не ожидали такого... Да не в обиду будет уважаемой гостье сказано, но мы считаем, что навья — не пара тебе.

Ни единого грубого или оскорбительного слова не было сказано ими о Леглит, но большего унижения она в своей жизни, наверно, ещё не переносила. Сказать, что она была огорчена — ничего не сказать. Её гордость была задета, а свадебные помыслы рассыпались горьким прахом. Конечно, виновата была война, Леглит не могла этого не ощущать в их взглядах... Зареока упоминала, что её старшие сёстры погибли в бою, но ещё какую-то потерю она обходила молчанием. Леглит не смела настаивать на откровенности, но эта безымянная потеря, эта неизвестная смерть стояла между ними стеной.

После разговора с родительницами они вдвоём гуляли в саду. Зареока утирала слезинки, а губы Леглит были сурово сжаты.

— Не слушай их, моя хорошая, — сказала девушка, с заплаканной улыбкой заглядывая навье в глаза. — Они, может быть, ещё смягчатся и примут это.

Сжав плечи девушки, Леглит молвила:

— Сокровище моё, как бы то ни было, в их словах есть доля правды. Я всем сердцем готова назвать тебя своей женой, но становиться причиной раздора между тобой и родными не хочу. Что-то подсказывает мне, что принять меня они никогда не смогут и не захотят. Слишком велика их обида на наш народ.

Зареока тихо всхлипывала, прильнув к её груди:

— Они примут... Они не смогут иначе, я знаю.

Бремя невысказанных слов и мыслей лежало печалью на устах Леглит, заставляя её брови устало хмуриться. Нет, всё это было изначально обречено, госпожа Олириэн права: зодчим следовало сосредоточиться на работе. Это единственный путь, единственная правда, какой бы горькой и суровой она ни была. Какое счастье Леглит могла дать Зареоке, если, даже всей душой желая провести с ней свой выходной, она не нашла в себе телесных сил проснуться?

И так будет каждый день. Каждый. Растреклятый. День.

Разве такого «счастья» Зареока заслуживала?

Хотелось напиться, но запасы хлебной воды таяли с каждым днём, а производить новую в больших количествах у навиев пока не было возможности. Хмельные напитки в Яви сильно уступали по крепости хлебной воде, которая почти наполовину состояла из чистого спирта. Накачавшись каким-то сладким и слабеньким, почти не ударяющим в голову пойлом, Леглит провела остаток этого дня в своей комнатке. Соседкам она отвечала односложно и раздражённо.

Одно накладывалось на другое, снежный ком катился, становясь всё больше. Смягчатся ли когда-нибудь родительницы Зареоки? Как бы то ни было, Леглит даже не имела собственного дома, чтобы поселить там свою семью, буде таковая у неё появится. Может быть, семьи и не будет никогда, но мириться с такими условиями становилось всё труднее. После пятикомнатного холостяцкого жилья, которым Леглит владела в Нави (и на которое заработала своим трудом), лежанка в деревянном бараке казалась насмешкой над её достоинством, и какие бы сделки ни заключал её разум с совестью, какие бы убедительные рассуждения ни строил насчёт долга навиев перед жителями Яви, гордость её бунтовала. Хотелось удобную постель и собственную спальню, и чтоб никто не обсуждал, что за незнакомка к ней пожаловала в гости. С другой стороны, ведь госпожа Олириэн жила немногим лучше. Да, у неё была отдельная комната, но не во дворце, а в том же бараке, и ела она тот же серый хлеб, хоть и укрывалась привезённым ею из Нави собственным одеялом и пользовалась услугами личного портного. Одеяло, драмаук раздери!.. Да, тут есть чему позавидовать. Так какое же право Леглит имела хотеть большего?

И всё-таки она хотела что-то изменить.

Работа в Зимграде отнимала много времени и сил, но Леглит начала прощупывать почву насчёт частных заказов на строительство, которыми она могла бы заработать дополнительные средства. Одновременно с восстановлением столицы Воронецкого княжества госпожа Олириэн выискивала время и силы на создание нового города в Белых горах — Яснограда, так почему же Леглит не могла поступить так же? Кто хочет, тот ищет возможности, кто не хочет — отговорки; сперва Леглит построила один дом, затем второй. Она не запрашивала большую цену за свои услуги, но качество её работы говорило само за себя и привлекало новых заказчиков. Приходилось выделять существенную часть рабочего дня на поиск заказов, но усилия себя оправдывали.