Прореживая морковные всходы, Берёзка краем глаза наблюдала за девочкой-кошкой. Поскрипывал колодезный ворот, гремела цепь. Подцепив два увесистых ведра на коромысло, Ратибора спорым шагом несла их к бочке и опорожняла в неё. Можно было залюбоваться её длинными и стройными ногами, полными упругой силы, прямой статной спиной и выносливыми плечами. Солнце превращало копну её светлых кудрей в золотую волнистую шапочку.

— Помощница моя, — ласково проговорила Берёзка, когда бочка была наполнена, и Ратибора, брякнув к её ногам два пустых ведра, выпрямилась с улыбкой от уха до уха. Взъерошив мягкие, вымытые вчера ромашковым отваром волосы девочки-кошки, Берёзка пригнула её голову к себе и чмокнула в щёку: — Хорошо. Благодарю тебя, солнышко моё ясное. Всё, ты пока свободна, беги по своим делам.

От поцелуя Ратибора прижмурилась и мурлыкнула.

— А можно орешков взять и земляники сушёной? — спросила она.

— Возьми, моя родная, — кивнула Берёзка.

Завтракать сразу после пробуждения у них было не принято — так уж сложилось в семье. Гледлид не хотела есть по утрам, ограничиваясь чашкой отвара тэи, подслащённого мёдом. За стол они садились дважды в день: около полудня встречались за добротным обедом, а вечером плотно ужинали. Растущим девочкам, чтобы дотянуть до обеда, разрешалось подкрепиться утром орехами, ягодами, овощами, яблоками или грушами — смотря что созрело в саду.

На пороге Ратибора столкнулась с младшей сестрицей, которая, уже одетая, бежала к дождевой бочке умываться. Шестилетняя Светолика от столкновения зашипела и зафырчала по-кошачьи, но Ратибора только засмеялась, открыв белые и крепкие зубы с плотоядными клыками.

— Куда несёшься сломя голову?

Светолика, конечно же, спешила навстречу новому дню, полному дел и событий. С раннего утра и до обеда они с Ратиборой постигали науки во дворце Огнеславы, а после обеда и до вечера были вольны делать всё, что хотели. Могли шастать по лесу, купаться, рыбачить, бегать наперегонки в зверином и человеческом облике. Но не всё своё свободное время сёстры проводили в праздности; было у них особенное общее увлечение — подбирать в лесу попавших в беду зверушек и птиц, лечить их светом Лалады и отпускать на волю. В их заботливые руки попадали лисята, волчата, бельчата, зайчики и бурундуки, всевозможные птенцы. Сердобольные девочки-кошки устроили на чердаке дома звериную лечебницу, в которой питомцы жили до полного выздоровления, а после возвращались в лес. В позапрошлом году Ратибора со Светоликой подобрали совсем слабого совёнка, слепого на один глаз. Это оказался детёныш филина. Кроме слепоты у него были и другие недуги, и если б на него не наткнулись юные любительницы зверья, бедолага совершенно точно не выжил бы. Девочки не сразу разобрались, какого птица пола, но потом стало ясно, что это самка. Они вылечили её и выходили, кормили мышами, червяками и жуками, которых сами для неё ловили. Когда она подросла, они стали учить её охотиться, чтоб та смогла добывать себе пропитание в лесу. Сова вроде навык усвоила, но улетать отказалась наотрез. Сколько её ни выпускали, она прилетала назад. Что делать? Филиниху назвали Ляпой и разрешили остаться — или, точнее, смирились с тем, что отделаться от неё не получится. Ляпа избрала себе в качестве насеста ветку яблони возле дома; днём она подолгу неподвижно сидела на ней, прикрыв мохнатые веки, а ночью летала охотиться. Встал вопрос: как быть, если птица решит гнездоваться?

— Ещё совиного питомника нам тут не хватало, — сказала Гледлид.

Но Ляпа пару себе пока не искала — так и жила на яблоне, полуручная, полудикая. Ратибора научила её прилетать на руку, давая угощение — жука или кусочек мяса. Когти у Ляпы были огромные, орлиные, клюв могучий, а глаза янтарные и круглые, пристально-суровые. Ухала она редко, чаще всего в ответ на разговор с ней, а могла и не подавать голос целыми днями. Ляпа позволяла себя осторожно гладить по перьям, почёсывать лоб и голову, но чрезмерных нежностей не терпела.

Сейчас она сидела на своей привычной ветке — всегда одной и той же — и подрёмывала, отвернувшись от солнца. Светолика, остановившись под деревом, улыбалась. У них с совой состоялся такой разговор:

— Ляпа, Ляпа! Открой глазки! Утро пришло!

— Угу!

— Доброго тебе утра, Ляпа! Хорошо ночью поохотилась?

— Угу!

— А солнышко яркое не любишь, Ляпа? Спать мешает?

— Угу!

Отвечала сова всегда до смешного к месту и впопад, так что казалось, будто она понимает обращённую к ней речь. С приоткрытым клювом, если она в нём что-то держала, у неё получалось не «угу», а «ага». Ещё Ляпа умела шипеть, мяукать и сипло, приглушённо визжать, когда ей что-то не нравилось. Птица купалась в долблёном корытце, порой усаживалась на крышу и оттуда обозревала окрестности своим неизменно строгим, непроницаемым взглядом. Летала она только по необходимости. Любимым её времяпрепровождением было сидеть и с загадочно-величественным видом смотреть вдаль.

Воды в дождевой бочке оказалось маловато, и Светолика не могла зачерпнуть её ковшиком: не доставала.

— Матушка-а-а! — позвала она. — Достань мне водицы! Мне не дотянуться!

Она стояла около бочки с закатанными рукавами рубашки и с полотенцем на плече. Подойдя, Берёзка поцеловала дочурку в обе круглые щёчки, почесала за ушком.

— Доброго тебе утра, котёночек мой.

— Доброго утра, матушка! — мурлыкнула девочка.

Берёзка зачерпнула ковшиком воду — той оставалось в бочке на четверть. Хороший, сильный дождь был несколько дней назад, а нового не перепадало, вот и вычерпали. Светолика, фыркая и разбрасывая брызги, умылась и растёрла румяное личико полотенцем. Берёзка с мурлычущей нежностью смотрела на своё родное, выношенное под сердцем, пушистое солнышко, которое улыбалось ей доверчиво и ясно, по-детски открыто и искренне. Впрочем, она не делила Светолику и Ратибору на родную и неродную и не задумывалась о том, кого любит сильнее. Пусть Ратибора была рождена другой женщиной, Лугвеной, она прочно заняла в сердце Берёзки своё место. Поначалу молодая кудесница беспокоилась, оттает ли осиротевшая во время войны девочка-кошка, сможет ли принять её в качестве родительницы... Эта тревога жила в ней, ворочалась непоседливо, то стихая, то принимаясь ныть, как зубная боль — особенно в первые три года, когда Ратибора называла её не матушкой, а просто по имени. Когда это тёплое слово впервые сорвалось с уст приёмной дочери, Берёзка не сдержала счастливых слёз. В груди стало светло и легко. Ратибора, смахивая с её щёк солёные капли, приговаривала:

— Не плачь, матушка... Я тебя люблю.

— И я тебя, лучик мой светлый, — выдохнула Берёзка, прижав девочку к своей груди и вороша её золотые кудри — кудри княжны Светолики. — Это я от радости плачу.

Берёзка сделала всё, чтобы сестрицы не соперничали за её любовь, чтоб им хватало поровну и тепла, и заботы. Сейчас Светолика-младшая, закончив умывание, вдруг почувствовала пробуждение утреннего голода: у неё громко забурчало в животе.

— Ой, матушка, я кушать хочу, — призналась она. — Отчего мы не садимся за стол по утрам?

— Такой у нас порядок, котёнок, — ответила Берёзка. — Гледлид не привыкла завтракать, вот я и не накрываю на стол. Разве хорошо было бы садиться за трапезу без неё? Но ежели вы с сестрицей проголодаетесь с утра, вы всегда можете чего-нибудь перехватить, чтоб дотерпеть до обеда.

— А можно хлеба с маслицем? — попросила Светолика. Если старшая сестра терпеливо обходилась орехами и сушёными ягодами, то ей хотелось чего-то посущественнее.

В Белых горах не было повсеместного обычая есть хлеб со сливочным маслом, это пошло от навиев. Они так ели, прихлёбывая подслащённый мёдом горячий отвар, а масло часто ещё и солили слегка. Это был любимый перекус Гледлид. Иногда поверх масла она клала солёную икру или тонкий ломтик солёной рыбы. Именно такой утренний перекус Берёзка и сделала для ребёнка, которому предстояло всю первую половину дня усердно шевелить мозгами на учёбе. А если в животике нещадно бурчит всё время, какие же знания полезут в голову? Хоть и говорят, что сытое брюхо к ученью глухо, но Светолику голод только отвлекал. Мечтая об обеде, она становилась рассеянной и пропускала всё мимо ушей: её мысли занимала еда. Девочка-кошка бурно росла, пища в прямом смысле горела у неё внутри, как в жаркой топке — успевай только подкидывать. После обеда сёстры на месте не сидели, много бегали и прыгали, лазали и плавали, так что лишнему жирку взяться было неоткуда. Обе росли стройными и точёными, по-кошачьи гибкими и сильными.