Но, заметив, как изменился в лице молодой врач, лишь подивился:

– Неужели она успела так сильно поразить твое сердце? Не бойся, я не стану отбирать твою находку. Разве самая редкая красавица может сравниться по ценности с хорошим врачом?.. Обойдусь пленными урусками. Разрешаю даже выбрать среди них одну - в служанки своей ханум.

Тахаветдин не станет рассказывать об этом Гюзель. И не будет её торопить. А тем более, силой склонять на брачное ложе. Он молод, хорош собой, и разве он слепой, чтобы не видеть, как загораются при виде его глаза самых знатных ханум. У него хватит мужских достоинств, чтобы привлечь сердце молодой женщины. А кроме того, он будет так заботиться о Гюзель, что она просто не сможет обходиться без него!

Пока пусть горюет. Несколько слезинок с её прекрасных глаз пусть достанутся памяти Садыбая, а больше она никогда не будет плакать, об этом Тахаветдин позаботится.

Когда он приказывал Цырену смастерить паланкин, то выглядел таким возбужденным, что слуга не верил собственным глазам. И это его спокойный бесстрастный хозяин! Он уже не напоминал человека знатного, ученого, а был подобен меджнуну[3]. Он даже стал разговаривать сам с собой!

Изумление на лице слуги Тахаветдина даже позабавило. Да, он влюблен! Влюблен впервые в жизни!

Так думал он и воспарял от счастья к небесам, пока одна мысль не омрачила его чело: а что, если Гюзель не разделит его восторги?

Ему захотелось сорвать с неё покрывало, заглянуть в глаза, потребовать ответа... Что делает с человеком любовь! Со времени их встречи не прошло и дня, а он уже целиком в её власти. Конечно, благоразумие взяло над ним верх. Кто умеет ждать, тот получает все, - так успокоил себя молодой врач.

Он подвел верблюда к Гюзель, которая, завернувшись в покрывало, сидела на тюке сухой травы и прижимала к себе кузовок с белкой, и заставил животное опуститься перед нею. Женщина вошла в паланкин.

Глава четырнадцатая

И просветлел мой темный взор,

И стал мне виден мир незримый,

И слышит ухо с этих пор,

Что для других неуловимо.

Алексей Толстой

Екатерина ехала на верблюде в сооружении типа птичьей клетки. Только вместо прутьев на каркас был натянут плотный шелк. Лишь с одной стороны шелк был пригнан неплотно, через него Катя в свою клетку вошла, но зато в просвет между двумя полотнищами она могла взглядывать на мир,проплывающий снаружи.

Только то, что девушка видела, её глаз не радовало. Вчера, когда она была в этих местах, природа повсюду радовалась теплому ясному лету, а теперь местность вокруг походила на пепелище, кладбище, где мертвых хоронить некому...

Она помнила, как это время изучалось на уроках истории. Подумаешь, это было так давно! Трупы на картинках напоминали манекены, зачем-то освобожденные от одежды, и если что-то ужасало, как страшная сказка, достаточно было выглянуть в окно, чтобы исчез кошмар. Теперь в этом кошмаре Катя жила.

Ее верблюд проходил мимо поля, вытоптанного сотнями лошадей так, что травы на нем полегли, казалось, навечно. Оно походило на поле, на котором стояла дружина князя Ярослава, и где она познакомилась с Мирошкой.

Ей дружина увиделась большой, а для полководца Джэбэ показалась такой ничтожно малой, что разбить её сумел немногочисленный отряд в две сотни...

Кто звал сюда этих узколицых? Ее сердце содрогалось от гнева.

"Катя, тебе надо только взять рукопись и вернуться назад!" - услышала она как наяву голос Венусты Худионовны.

Услышать-то услышала, но все её существо упорно рвалось на поле, посмотреть, нет ли Мирошки среди убитых? А вдруг он только ранен, и сейчас истекает кровью, и некому ему помочь?!

И она остановила время. Так, как уже делала однажды.

Для неё все замерло на полушаге, полувздохе. Смешно поднятая нога верблюда как бы застыла в воздухе. Всадники на лошадях замерли: кто с раскрытым ртом, кто с прикрытыми веками. Будто в огромном музее восковых фигур под открытым небом - так все правдоподобно и... невозможно.

Катю побежала по полю, на котором совсем недавно стояли насмерть русские воины.

Почему она так волновалась именно за Мирошку? Влюбилась? Нет, юный дружинник не заставил её сердце стучать громче обычного. Так она беспокоилась бы за парня, с которым в детстве ходила в один детский сад или сидела в школе за одной партой.

Вряд ли он мог уцелеть в такой мясорубке - она даже отводила взгляд, не в силах смотреть, как жестоко изрублены русичи, но знала, что до конца жизни не простит себе, если теперь же не убедится в этом лично.

И она Мирошку нашла. Юноша ещё дышал. Самое плохое, что она не могла его поднять, чтобы не повредить чего-нибудь. Слишком быстро она сейчас жила, слишком высока скорость для обычного материального мира.

Но зато даже здесь действовало заклинание, затворяющее кровь. Его она и прочла, чтобы раненый не истек кровью до того момента, когда она сможет прийти сюда попозже. Уходя, она осторожно положила ему под голову суму с чистым бельем, которую заметила под телом убитого русича. Алчные монголо-татары, которые обобрали мертвых, её не заметили.

Влезть на верблюда,хотя и стоящего без движения, ей удалось с большим трудом. Надо было не поранить животное, и не изорвать в клочья шелк паланкина.

Пришлось Кате, залезая, снять заклятие времени.

До чего повезло всадникам, оказавшимся в это время поблизости от её верблюда! Они ведь невольно бросали взгляды на занавески, не покажутся ли за ними её прекрасные глаза, а стали свидетелями зрелища, достойного любого ожидания. Они не увидели глаз, зато увидели быстро исчезнувшую за занавесками круглую женскую попку, обтянутую тонкими шальварами, и долго переглядывались, качая головами. Они не сомневались, что это все шутки коварного Иблиса[4].

Тахаветдин, скакавший позади верблюда, обратил внимание на странное волнение всадников, но когда он поравнялся с паланкином, ничто не указывало на то, что здесь недавно произошло. Занавеска была плотно задернута, а те, кому довелось увидеть странную картину, молчали и отводили взгляды.

– Ты знаешь, Антип, - проговорила Катя, - Мирошка-то жив.

– Ты говоришь о том торопыге, который тебя замуж звал? - ворчливо уточнил домовой.

– Почему - торопыга? - удивилась девушка.

– Потому! Ты сначала узнай: какова девушка, как шьет, как готовит, как хозяйство ведет? Может, неумеха какая. А то с бухты-барахты...

– Что же ты такое говоришь? - рассердилась Катя. - Это я-то неумеха? Дождалась! Друг называется!

– Так я тебя знаю, а он-то нет, - невозмутимо пояснил Антип. - А что касаемо дружбы, так дружба дружбой, а табачок врозь.

Катя на него обиделась и замолчала, но Антип в собеседнике и не нуждался - он ещё не доел свои орехи.

Войско ехало целый день. Екатерина больше не смотрела через занавеску, потому что картины разоренной земли рвали ей сердце. Если бы она могла хоть что-нибудь сделать. Но нет, её послали сюда наблюдателем. Забери бумажку, какую требуется, и возвращайся...

Пришло недовольство собой. Ведь она могла бы наслать на нечистых мор какой-нибудь: чуму там или холеру...

Остановилось войско в поле. На горизонте справа виднелся лес, но, похоже, леса монголы не очень жаловали. Непривычно им было среди деревьев, тревожно. Да и враг мог напасть из-за каждого куста. Иное дело, степь. Простор, отрада для глаз.

Конечно, деревья в три обхвата - это вам не саксаул! И не верблюжья колючка!.. Екатерина себя не узнавала. Она становилась патриоткой не по дням, а по часам. Ее сверстники этим словом поддразнивали друг друга. Она и сама посмеивалась над поэтом Ленчиком.

– Ленчик, - говорила, - всем известно, что ты у нас патриот.

И оно звучало в её устах как "идиот".

Наверное, это от того, что их с детства не учили любить свою землю. Не воспитывали уважение к своему народу. Большинство современных отцов и матерей любили Америку и втайне, или явно, завидовали тем, кто в ней живет. А такие, как Мирошка, не знали другой земли, кроме Руси...