Со всех ног помчался он к ближайшим деревьям, ловко прыгнул, ухватившись рукой за ветку, и с добычей в зубах стремительно полез вверх, преследуемый Тублатом.

Тарзан поднимался все выше и выше на раскачивающуюся верхушку величавого гиганта лесов. Тяжеловесный преследователь не решился гнаться за ним туда, и, усевшись на вершине, мальчик кидал оскорбления и насмешки разъяренному, покрытому пеной животному, которое остановилось на пятьдесят футов ниже его.

И Тублат впал в бешенство.

С ужасающими воплями и рычанием низвергнулся он наземь в толпу самок и детенышей и накинулся на них. Он перегрызал огромными клыками маленькие слабые детские шеи и вырывал целые куски мяса из спин и животов самок, попадавших в его когти.

Луна ярко озаряла эту кровавую оргию бешенства. И Тарзан все это видел.

Он видел, как самки и детеныши бежали, что было сил, в безопасные места на деревьях. А затем и большие самцы, что сидели посреди арены, почувствовали могучие клыки своего обезумевшего товарища. И тогда все обезьяны поспешно скрылись среди черных теней окрестного леса.

В амфитеатре, кроме Тублата, оставалось только одно живое существо – запоздавшая самка, быстро бежавшая к дереву, на верхушке которого сидел Тарзан. За ней близко по пятам гнался страшный Тублат.

Это была Кала. Как только Тарзан увидел, что Тублат ее настигает, он, с быстротою падающего камня, бросился с ветки на ветку на помощь своей приемной матери.

Она подбежала к дереву. Как раз над нею сидел Тарзан, затаив дыхание, выжидая исхода этого бега взапуски.

Кала подпрыгнула вверх и зацепилась за ниже висевшую ветку. Она оказалась почти над самой головой Тублата и была здесь уже в безопасности. Но раздался сухой, громкий треск, ветка обломилась, – и Кала свалилась прямо на голову Тублата, сбив его с ног.

Оба вскочили на мгновение, но Тарзан еще быстрее спустился с дерева, и громадный разъяренный обезьяний самец внезапно очутился лицом к лицу с человеком-ребенком.

Ничто не могло быть более наруку злобному зверю. С ревом торжества обрушился он на маленького лорда Грейстока. Но клыкам его все же не было суждено вонзиться в это крошечное коричневое тело цвета ореха.

Мускулистая рука с молниеносной быстротой схватила Тублата за волосатое горло. Другая рука вонзила несколько раз острый охотничий нож в широкую, мохнатую грудь. Удары падали, словно молнии, и прекратились только тогда, когда Тарзан почувствовал, что ослабевшее вялое тело рушится на землю.

Когда труп упал, Тарзан, обезьяний приемыш, поставил ногу на шею своего злейшего врага, поднял глаза к полной луне и, откинув назад буйную, молодую голову, испустил дикий и страшный победный крик своего народа. Друг за другом, из своих древесных убежищ, спустилось все племя. Они окружили стеной Тарзана и его побежденного врага, и когда все оказались налицо, Тарзан обратился к ним.

– Я Тарзан, – крикнул он. – Я великий боец. Все должны почитать Тарзана и Калу, его мать. Среди вас нет никого, кто может сравниться с ним в силе! Пусть берегутся его враги!

Устремив пристальный взгляд в злобно-красные глаза Керчака, молодой лорд Грейсток ударил себя по могучей груди и испустил еще раз свой пронзительный крик вызова.

На следующее утро после Дум-Дума, обезьяны медленно двинулись назад к берегу, через лес. Мертвый Тублат остался лежать там, где он был убит, потому что племя Керчака не ест своих.

Поход на этот раз был весь занят поисками пищи. Капустные пальмы, серые сливы, визанг и сентамин встречались в изобилии; попадались также дикие ананасы, а иногда обезьянам удавалось находить мелких млекопитающихся, птиц, яйца, гадов и насекомых. Орехи обезьяны раскалывали своими могучими челюстями, и только когда они оказывались слишком твердыми, они разбивали их камнями.

Однажды путь их пересекла старая Сабор. Встреча с львицей заставила обезьян поспешно искать убежище на высоких ветвях.

Правда, Сабор относилась с уважением к их численности и острым клыкам, но и обезьяны, со своей стороны, проявили неменьшую почтительность к ее силе и свирепости.

Тарзан сидел на низко опущенной ветке. Львица, пробираясь через густые заросли, оказалась как раз под ним. Он швырнул в исконного врага своего народа бывший у него под рукою ананас. Величественное животное остановилось и, обернувшись, окинуло взглядом дразнившую ее сверху человеческую фигуру.

Сердито вильнув хвостом, Сабор обнажила свои желтые клыки и сморщила, огрызаясь, щетинистую морду. Злобные глаза ее превратились в две узкие щелки, в которых горели бешенство и ненависть.

С прижатыми ушами львица посмотрела прямо в глаза Тарзану, найденышу обезьян, и испустила пронзительный боевой вызов.

И, сидя под нею на ветке, человек-обезьяна ответил ей страшным криком своего племени.

Несколько мгновений они молча смотрели друг на друга. А через минуту громадная кошка повернула в джунгли, и лесная чаща поглотила ее, как океан поглощает брошенный в него камень.

Но в уме Тарзана зародился серьезный план. Он убил, ведь, свирепого Тублата, значит, он стал могучим бойцом? А, вот, теперь он выследит хитрую Сабор и убьет ее тоже. Тогда он станет великим охотником.

В глубине его маленького европейского сердца таилось сильное желание прикрыть одеждой свою наготу.

Из своих книжек с картинками он узнал, что все люди прикрыты одеждой, тогда как мартышки и обезьяны ходят голые. Одежда – знак силы, отличительный признак превосходства человека над всеми созданиями. Не могло, конечно, быть другой причины для того, чтобы носить такие отвратительные вещи.

Много лун тому назад, когда он был гораздо моложе, Тарзану очень хотелось иметь шкуру львицы Сабор, или льва Нумы, или пантеры Шиты, для прикрытия своего безволосого тела. Тогда, по крайней мере, он перестал бы походить на отвратительную змею Хисту. Но нынче Тарзан гордился своею гладкою кожей, потому что она означала его происхождение от могучего племени. В нем боролись два противоположных желания – ходить свободно голым, по примеру племени Керчака, или же, сообразуясь с обычаями своей породы, носить неудобную одежду. И оба желания попеременно одерживали в нем верх.

В течение всего того времени, когда, после бегства Сабор, племя продолжало свой медленный переход через джунгли, голова Тарзана была полна широкими планами выслеживания и убийства львицы. Много дней прошло, а он только об этом и думал.

Но внимание его было однажды отвлечено страшным явлением.

Среди белого дня внезапно темнота спустилась на джунгли; звуки стихли. Деревья стояли неподвижно, словно парализованные ожиданием надвигающейся катастрофы. Вся природа как бы замерла. И вот издалека слабо донеслось какое-то тихое, печальное стонание. Ближе и ближе звучало оно, разрасталось и становилось все более оглушительным.

Большие деревья разом погнулись, словно их пригнетала к земле чья-то могучая рука. Они склонялись все ниже и ниже, и все еще не было слышно другого звука, кроме глухого и страшного стона ветра. И вдруг великаны джунглей выпрямились и закачали могучими вершинами, как бы выражая этим свой гневный протест. Из несущихся вихрем черных туч сверкнул яркий, ослепительный блеск. Раскаты грома потрясли воздух, как канонада. Затем сразу хлынул потоп, и джунгли превратились в настоящий ад.

Обезьяны, дрожа от холодного ливня, сбились в кучу и жались к стволам деревьев. При свете молний, пронизывавших тьму, видны были дико-качавшиеся ветки, льющиеся потоки воды и стволы, гнущиеся от ветра.

Время от времени один из древних лесных патриархов, пораженный ударом, с треском ломался на тысячи кусков и рушился, повергая за собой бесчисленные ветки окружавших его деревьев и множество мелких тварей. Большие и малые сучья, оторванные свирепым вихрем, кружились и летели в неистовой пляске на землю, неся гибель несчастным тварям подлесья.

Долго бесновался ураган, и обезьяны в смятении жались друг к другу, подвергаясь постоянной опасности от падающих стволов и ветвей, парализованные яркими вспышками молний и раскатами грома. Они притаились в ужасе и безмолвно страдали, выжидая конца бури.