Он опустил голову на подушку и расслабился. Все же он предпочел бы, чтобы что-то произошло. Вообще-то это было вовсе недурно: поживать себе, ничего не делая и спокойно тратя небольшую сумму денег, и просто приятно проводить время. Это было просто великолепно. И все же что-то его не удовлетворяло в таком ходе событий. Не то, что бы все шло не так, как ему хотелось, но все же время от времени мужчине просто необходима встряска… чуть-чуть разнообразия… Он усмехнулся.

Сэмми был истый кокни. Он принадлежал именно к этому единственному в своем роде племени людей, которые родились и провели всю свою жизнь в самой гуще Лондона, которые насквозь пропитаны достоинствами и недостатками, присущими только лондонским кокни. Он был опасный человек.

За свои двадцать семь лет жизни он поднабрался такого опыта, который совершенно необходим тому, кто ухитрился выбраться на поверхность с самого дна житейского. Он был хитер, умен и опасен и слепо поклонялся только тому, кого считал выше себя самого.

Сэмми зевнул, по-прежнему не сводя глаз с потолка, он стал перебирать в памяти последние несколько лет своей жизни. Как большинство людей его круга, Сэмми обладал некоей способностью верить, что на свете правильно все то, что кажется правильным ему, Сэмми Кордоверу. Он жил в полном согласии с этим убеждением. Кроме того, он твердо верил в непогрешимость тех людей, которые указывали ему, что именно нужно сделать. Черт побери, ведь каждому необходимо во что-то верить!

Он протянул руку, взял сигарету из пачки «Плейерс», лежавшей на столике возле кровати, щелкнул вычурной, зеленой с золотом зажигалкой. Закурив, он продолжал раздумывать о том, сколько еще времени ему предстоит слоняться без дела по городу, тратя вполне приличное жалование, которое ему аккуратно выплачивали в первых числах каждого месяца, выпивая полупинтовые кружки пива в разных барах, в ожидании, когда что-то произойдет.

Он думал о своем будущем. Интересно, какой конец бывает у тех, кто занимается такой же работой, как он, что у них в будущем? Он понимал, что все то, что предстоит ему в будущем, так или иначе связано с его теперешним занятием. Ведь жизнь никогда больше не будет такой, как до войны. Он сомневался даже, стоит ли вообще жить, когда война закончится.

Сэмми поднялся с кровати. Совершенно обнаженный, он постоял посредине комнаты: худощавый, не слишком физически развитый, но, тем не менее, достаточно крепкий. У него были большие ступни, костлявые колени, худое тело. На длинном лице с крупным носом, под спутанной копной темных волос совершенно неожиданно сияли большие глаза, которые в сочетании с высоким, благородной формы лбом придавали Сэмми определенное сходство с интеллектуалами.

Итак, он стоял посредине пыльной, дешевой комнатушки, курил сигарету и раздумывал, что же ему делать.

Телефон, так странно не сочетавшийся, как современная вещь, со всей обстановкой комнатушки, вдруг издал пронзительный звонок. Сэмми подошел к каминной полке и снял трубку.

— Кордовер слушает, — сказал он спокойным, чуть гнусавым голосом.

Женский голос прозвучал в трубке очень мягко.

— Добрый вечер. Пожалуйста, не кладите трубку, я вас соединяю…

— О'кей. Я слушаю.

— Добрый вечер, Сэмми, — послышался в трубке ясный, четкий голос Куэйла. — Это Куэйл. Где сейчас мистер Керр?

Сэмми переместил сигарету из одного угла рта в другой.

— Он на вечеринке у м-с Мильтон. Это приятельница миссис Керр. Он мне сказал, что сегодня будет там. Телефон у меня есть.

— Хорошо, — сказал Куэйл, — позвоните ему сейчас же. Передайте, что я жду его в обычном месте в 12.30. Мне необходимо поговорить с ним. Вам обоим сегодня ночью предстоит небольшая работенка. Мне кажется, он будет доволен, если вы отправитесь вместе с ним.

Сэмми усмехнулся.

— О'кей, мистер Куэйл.

— Передайте ему, что я жду его, потом ждите, когда он свяжется с вами. Вам ясно?

— Ясно, мистер Куэйл. Я свяжусь с ним немедленно.

— Отлично. Пока, Сэмми.

— Пока, — Сэмми положил трубку и с минуту молча смотрел на аппарат. Потом выплюнул сигарету и принялся одеваться, все время, улыбаясь, словно узнал что-то забавное.

Где-то в глубине квартиры часы пробили двенадцать, звук у них был гулкий и глубокий…

Керр, стоявший прислонившись к притолоке двери, увидел прямо перед собой лицо Магдалены Фрэнсис и смутно подумал, что она ему очень нравится. Она подошла ближе и шепнула:

— Рикки, мне кажется, что вы набрались, но я нахожу, что вы очаровательны, когда наберетесь.

Он улыбнулся ей.

— Не думайте так. — Когда я напьюсь, во мне пробуждаются самые низменные инстинкты. Я ужасный человек.

Она рассмеялась восхитительным звонким смехом. Он словно шел из самой глубины ее горла.

— Ну, конечно, — согласилась она. — Все самые лучшие мужчины — негодяи. Но все же вы замечательно умеете напиваться так, что даже никому не заметно.

Он, искоса посмотрел на нее.

— Никому не заметно? А что если даже кто-то и заметит? Что тут, собственно, замечать?

Она посмотрела на него долгим, как показалось Керру, даже чересчур долгим взглядом. Глаза ее словно рассказывали о чем-то, это была, должно быть, интересная история. Но лицо ее было серьезным только секунду — и она тут же снова улыбнулась.

— Если бы мне было что-то известно о вас, что остальным не следует знать, то они никогда бы этого не узнали.

— Значит, вы считаете меня таким, Магдалена?

— А разве я ошибаюсь?

Уголком глаза он наблюдал за Сандрой. Она стояла у кушетки и разговаривала с Мигуэлесом. Магдалена что-то сказала, но Керр не слышал. Он наблюдал теперь за Мигуэлесом. Никаких сомнений — в этом испанце что-то есть. Он высок, строен, лицо с тонкими чертами, красивое, загорелое. К тому же он не робкого десятка. Он с одинаковым энтузиазмом сражался в разных армиях во время гражданской войны в Испании и наслаждался самим процессом. По-видимому, он совершенно безразличен к революции. Он обладал спокойствием и чувством юмора. И это был крепкий орешек. Глядя на Мигуэлеса и прислушиваясь к мелодичным звукам его голоса, Керр ясно понимал, насколько испанец крепкий орешек. Он мог быть жестоким, если бы захотел. Зато голос у него был необыкновенно мягкий, а руки — очень белые по сравнению со смуглым лицом. Длинные, музыкальные пальцы. Женщины, наверняка, неравнодушны к Мигуэлесу, подумал Керр. Интересно, что думает по этому поводу Сандра?

Керр расправил плечи, потянулся и сказал Магдалене:

— Продолжайте, милая, я люблю слушать вас.

Но мысли его возвращались к испанцу. Вопрос в том, думал Керр, может ли Сандра вообще кем-нибудь увлечься. Керр в этом очень сомневался со всей присущей эгоисту самоуверенностью. Керр, как и все люди, которые привыкли полагаться на себя, на быстроту своих решений, был стопроцентным эгоистом, но он бы очень возмутился, если бы кто-нибудь ему об этом сказал.

Он думал о Сандре. Сандра всегда была очень мила со всеми. И сейчас она мила с Мигуэлесом, потому что он одинок, несчастлив и не имеет денег: представитель страны, которая слишком занята большими военными проблемами, чтобы заботиться о денежных делах ему подобных, об их насущных нуждах. Керру пришла в голову мысль, что когда-нибудь на днях он непременно должен поговорить с Сандрой. Он попытается хоть что-то выяснить у своей спокойной, уравновешенной, очаровательной, восхитительной жены — женщины, которая умела быть страстной и темпераментной, но даже в самые откровенные минуты все же сохраняла какую-то сдержанность, столь же восхитительную, сколь и неожиданную. Как-нибудь на днях, решил Керр, он непременно поговорит с ней.

Магдалена тихо сказала, пытаясь скрыть за легкой улыбкой выражение своих глаз:

— Вы не звонили мне целую вечность, Рикки. Что-нибудь случилось?

Он улыбнулся, и лицо его словно осветилось. Улыбка необыкновенно красила его.

— Неужели? Что такое творится на белом свете! Подумать только, я вам не звонил!