Из чащи появился насквозь промокший Кутберт, помощник Ральфа. К его одежде прилипли сырые листья, башмаки хлюпали по траве.

— Ни черта нет! — пробурчал он. — Никаких следов. Да и как их различишь в этой сырости и грязище? — Он с беспокойством оглянулся через плечо. — Не кажется вам, что все это сделали какие-то пособники Сатаны?

— Сколько мы с тобой, дружище, находили уже таких бедолаг, — проворчал Ральф, — и Сатаной покамест не пахло.

Он потянулся, выпрямляя затекшие ноги. Хотя он был еще мужчиной, что называется, в соку, этот чертов климат начинал уже действовать на суставы. Так и до настоящей болезни недалеко. Пора обратиться к сестре Анне, пускай полечит своими чудотворными травами. Мысль об Анне вызвала ставшее уже привычным чувство смятения.

Кутберт гнул свою линию.

— Сатаной не пахло, — повторил он слова начальника, — а вот теперь запахло.

— Придержи язык! — оборвал его Ральф и тут же виновато поглядел на него: ему вовсе не хотелось срывать на нем свое раздражение и досаду. — Если даже сам Сатана задумал наказать его, — он кивнул на умершего, — то выбрал для исполнения самого обыкновенного смертного. Разве не так?

Судя по всему, помощник придерживался противоположной точки зрения.

— Что тебе кажется таким уж необычным, Кутберт?

Тот ухмыльнулся:

— Уж больно изуродован.

Ральф дружески хлопнул его по плечу:

— Тут ты прав. Но ведь труп не дымится? Не пахнет преисподней? И никаких дьявольских меток на нем…

Кутберт содрогнулся.

— Вроде не видать…

— Кроме того, — продолжал Ральф, указывая в сторону монастыря, — с нашими братьями и сестрами, которые там, никакой дьявол со всеми своими присными нам не страшен. Помни это. Они не осмелятся даже приближаться сюда.

— Дай Бог, чтобы так, — с видимым облегчением проговорил помощник и спросил, кивнув на труп: — А вы не думаете, что это тот самый, кто разные останки святых продает?

Ральф еще раз посмотрел на страшные следы убийства.

— Навряд ли… Так убивают только в страшной ненависти. Но торговца-то за что?.. Уж не за то ли, — предположил он с кривой улыбкой, — что он запросил слишком много деньжат за поддельный кусок Святого Креста?.. И получил намного больше, чем запросил, — заключил он со вздохом. Потом опять нагнулся к распростертому телу. — Нет, Кутберт, человек этот больше похож на воина. А тот, кого мы должны искать, не из воинов. Так мне кажется, по крайней мере… Погляди сюда, на кинжал. Не странно ли?

Тот наклонился тоже, но стараясь все же держаться подальше от распотрошенного трупа.

— Что там, начальник?

Коронер провел пальцами по рукоятке. Она была деревянной, и на одной ее стороне виднелась какая-то надпись.

Резким движением он выдернул кинжал и, побледнев от невольного волнения, поднес его к глазам. Такого оружия он раньше не видел: кинжал был коротким, широким, сделан из бронзы, и надпись украшала не только рукоятку, но и окровавленное лезвие. Оружие было явно не английское.

Теперь он более тщательно осмотрел труп, одежду. Она была из материи, слишком дорогой для простого воина. Возможно, он украл, или… Ральф расправил плащ на груди мертвеца и увидел там аккуратно нашитый алый крест.

— Убитый не простой солдат, — сказал он, повернувшись к Кутберту. — Он крестоносец, возвратившийся из похода. Все это мне весьма не нравится. — Он указал на странную надпись на кинжале. — И вот это тоже…

— Вы задумались, миледи?

Настоятельница Элинор внимательно рассматривала замысловатую заглавную букву роскошно изукрашенного пергамента, лежащего перед ней на столе. Это была одна из копий Послания апостола Павла, полученная в подарок от ее тетушки из Эмсбери.

— Как тщательно и красиво все сделано, — сказала она, обращаясь к Гите, саксонской девушке, уже больше года находившейся у нее в услужении. — Посмотри на тонкие линии лица этого старика, на чудесный зеленый цвет его одеяния.

Какая жалость, что у них в Тиндале она не знает никого, кто умел бы так работать пером или кистью. Богато иллюстрированные и красиво переписанные священные тексты — гордость любого монастыря.

Гита наклонилась, чтобы лучше разглядеть.

— Очень красиво, миледи. Господь должен быть доволен, что его так отменно славят. — Она перекинула через плечо свою светлую косу. — Жаль только, никто почти не сумеет прочесть это. Одни епископы читают по-латыни.

Элинор не сдержала смеха. Она уже привыкла и привязалась к этой простодушной девушке с острым язычком и добрым сердцем.

— Ты могла бы тоже изучить латынь, Гита, — сказала она. — Однако предпочла научиться грамоте и счету. И весьма преуспела в этом, насколько мне известно.

— Да, миледи, потому что собираюсь помогать своему брату в его делах. А латынь ему не нужна.

Эти знания тебе пригодятся не только для брата, подумала Элинор, но и для будущего мужа, если тот будет заниматься коммерцией. Гита уже на выданье, и несколько претендентов на ее руку обращались к ее брату Тостигу с предложениями. Об этом он сам рассказывал Элинор, когда бывал у нее по своим торговым делам, связанным с производством пива. Однако, опять же говорил Тостиг, двум он уже отказал. Но Элинор понимала: долго так продолжаться не будет, и не пройдет много времени, как она потеряет свою милую преданную служанку. Конечно, ей найдется замена, но память о Гите не скоро исчезнет из сердца Элинор.

Вероятно, эти мысли отразились на ее лице, потому что девушка спросила с беспокойством:

— Я чем-то огорчила миледи?

Элинор покачала головой и ласково притронулась к ее плечу:

— О нет. Я просто подумала сейчас, что брат Мэтью во многом, наверное, прав, когда утверждает, что наш Тиндал не может и не должен быть похож на обычное поместье, где процветает, например, овцеводство, а вера остается лишь призванием. Мы должны преследовать более высокие цели. Святые цели.

Снова обратив взгляд на изящную, тщательно выписанную заглавную букву Послания, мельком оглядев другие буквы, она не могла не согласиться с Гитой, что в нынешнем его обличье этот текст существует только для избранных. Для меньшинства. А ведь долг монастыря, ее долг, — доносить его до всех смертных. И не только пересказывая собственными словами. Может быть, сделать из него поучительные представления и чаще разыгрывать их во время литургии?.. Или как-то еще…

Ее размышления прервал вопрос Гиты:

— Уже принесли в наш монастырь святые мощи, миледи?

В голосе девушки слышалось неодобрение, и Элинор с удивлением приподняла брови: неужели Гита тоже осуждает превращение их бенедиктинского монастыря в прибежище для пилигримов? Однако чем поможет мнение всего одной саксонской девушки, пусть она тоже не хочет, чтобы в их монастыре прервалась долголетняя традиция быть опорой и поддержкой для больных и умирающих? Даже если эта девушка достаточно умная и по нынешним понятиям довольно образованная? Все решат без их, женского, мнения, решат сверху, а им останется только подчиниться.

— Тебе не хочется, Гита, чтобы Тиндал сделался обителью паломников-богомольцев? Почему?

Гита отставила веник, который держала в руке, и ответила:

— Мой брат говорит, это лишь приманит сюда нехороших людей всех мастей, которые назовут себя пилигримами, а на самом деле станут красть святые мощи или откалывать от них по кусочку и торговать ими, заламывая немыслимые цены. Так он считает, и такие истории он слышал не раз от нашего коронера Ральфа, да и от разных путников.

Элинор взяла со стола манускрипт, положила на полку.

— Что ж, — произнесла она потом, — твой брат неплохо осведомлен о происходящем вокруг. А знают ли у нас в деревне о намерениях доброго брата Мэтью, и если знают, то что говорят?

— В базарные дни, я сама слышала, многие судачат про это, и всего чаще люди выражают недоумение, зачем добрый брат с таким упорством высказывает свои мысли: ведь на все воля Господа — так говорят жители.