– Уборщиц?

– Да, но также Эрнеста Лебраншю и Сару фон Штадт-Фюрстемберг.

– Не забывай, ее уже не было бы в живых!

– Разумеется. Странное совпадение, правда? Что-то тут не так. Ускользает какая-то деталь.

– А почему бы не допросить критика?

– Именно это я и намереваюсь сделать. Но побудительная причина?… Мы должны найти мотив.

– Чувство зависти, ревности в обеих примадоннах?

– Непохоже, слишком примитивно!

– Месть оскорбленного одной из них влюбленного, какого-нибудь свихнувшегося фанатика?

– Этим пренебрегать нельзя.

– Не хотите ли воды?

– Не откажусь.

– Свет вам не помешает?

– Нисколько.

Приглушенный свет настольной лампы под шелковым с цветочками абажуром немного рассеял темноту. Комната при таком освещении показалась более интимной, более ободряющей.

– Который час?

– Три утра.

Жан-Люк, вся одежда которого состояла из трусов «Fruit of the Joom», направился в ванную. Его мускулистое тело чем-то взволновало Бертрана, и он смущенно пробормотал:

– Очень жаль, но не о таком уик-энде я мечтал.

– Выпейте-ка воды, – ответил ему Жан-Люк, подавая принесенный стакан. Мы – вместе, а это уже кое-что.

– Гм-м, вы так считаете? Не очень разочарованы?

– Конечно, лучше было бы быть обычными туристами, а не разыгрывать из себя любителей-детективов, но все же мне больше по душе быть здесь с вами, нежели одному сидеть в Париже перед телевизором!

– Приятно слышать, что вы не сердитесь на меня.

– Сердиться на вас? К чему бы это, ведь вы ни в чем не виноваты.

– Глупо, конечно, но меня не оставляет мысль о том, что я мог бы предотвратить эту смерть. Это неразумно, однако мое чутье полицейского подсказывает, что след где-то рядом. Примерно так же, как забытое слово вертится на кончике языка.

– Не забивайте себе голову. Хватит мучиться.

– Вы правы. Как мне повезло, что вы со мной, вы, такой положительный! – вырвалось у Бертрана, и он отвел глаза.

– Это потому, что вы близки мне по духу.

– Чувство это взаимное, Жан-Люк. Наша дружба многого стоит.

– А не попробовать ли заснуть? Хотите таблетку? – предложил врач, роясь в своем саквояже.

– А почему бы и нет?

– Держите, каждому по две, так будет надежнее.

– Благодарю, доктор, – насмешливо отозвался пациент, проглотив таблетки и запив их водой.

– Свет гасить?

– Гасите, и приятных вам снов, – пожелал Бертран.

– Утро вечера мудренее. Уверен, завтра вам все увидится в другом свете и вы найдете недостающее звено, мой дорогой инспектор.

– Да услышит вас Бог!

– Бертран?

– Да?

– Ничего, спите спокойно.

– Чего и вам желаю.

Несколькими минутами позже в кровать инспектора Леграна проскользнула Дженнифер Адамс. Полицейский почувствовал холод ее тела и вздрогнул от отвращения. У женщины не было головы. Густая кровь сочилась из шеи, в которой распускались гигантские маки.

– Я в отчаянии, что потревожила вас, но куда мне еще податься в таком состоянии?

И вдруг обезглавленное тело поглотил ослепительный свет. На белом коне к нему подскакал доктор Отерив.

– Забирайтесь, я вас отвезу. Нас ждет Мария Каллас.

Потом начался хаос.

Инспектор Уильям Джонсон только что покинул «Ковент-Гарден». Прожектор, явившийся причиной смерти Дженнифер Адамс, упал не случайно. Сомнения в этом нет. Кто-то отвинтил его от колосника и разорвал предохранительную цепочку. Остальное – дело техники: злоумышленнику надо было лишь взобраться на подмостки у колосников, надеть толстые резиновые перчатки, так как корпус прожектора раскалился и был под напряжением, выбрать момент, перерезать электрический кабель и столкнуть прожектор. Результат: ни одного стоящего отпечатка, несмотря на многочисленные следы различных пальцев, обнаруженных на остатках корпуса. И конечно же, никто не заметил ничего подозрительного ни до, ни во время, ни после произошедшей драмы. И это вполне понятно: за кулисами суетилось столько народу, обеспечивающего непрерывность действия на сцене! Настоящий муравейник. Найти подозреваемого – все равно что искать иголку в стоге сена!

Короче, ни одного следа, ни одного отпечатка; поневоле поверишь, что все это происки какого-то зловредного фантома, подданного ее королевского величества, который терпеть не может опер! Инспектор, разумеется, допросит хористов, статистов, танцовщиков, солистов. Кое у кого наверняка обнаружится криминальное прошлое. Расследование будет долгим и, вероятнее всего, безуспешным. А в Скотланд-Ярде и так не хватает людей, с текущими делами и то не справляются. К тому же и пресса уже вмешалась в это деликатное дело. Еще бы! Убийство на глазах у сотен свидетелей, вдобавок заснятое видеокамерой. Би-би-си даже показало некоторые кадры в теленовостях! Как это им удалось достать дубликат вещественного доказательства? Загадка! Просмотр кассеты на мониторах режиссера ничего не дал. На черно-белом фиксированном плане было видно: жертва встала из-за стола, за которым пела, потом, качаясь, направилась к зрительному залу и исчезла в оркестровой яме.

На улочке, куда выходил служебный подъезд, инспектор окликнул такси. Моросило.

– Good morning, sir.[28]

– Good morning, 15 South Eaton Place, please.[29]

– Lovely.[30]

Машина выехала на Трафальгарскую площадь, миновала колонну Нельсона, оставив справа Национальную галерею. Эх, не придется теперь сводить сегодня в этот музей своих французских друзей! Наобещал, а судьба распорядилась иначе! Он подумал об особенно любимой им картине Морони: портрет женщины в серо-розовых тонах.

На улицах не чувствовалось обычной оживленности. Машин было мало, прохожих – тоже. Только несколько туристов топталось под зонтиками у решетчатой ограды Букингемского дворца. Флаг на флагштоке был приспущен: значит, королевы во дворце не было. Подумалось: почему так безлюдны улицы? Вспомнилось: сегодня же воскресенье! А вот уже и Итон-сквер.

– Turn left, please.[31]

Просто необходимо поговорить со своим парижским коллегой. Ведь он был в зале в тот момент, и можно рассчитывать на его наблюдательность – а вдруг это натолкнет на какую-нибудь мысль.

– Have a nice day, sir.[32]

– Thank you, dear.[33]

Уильям воспользовался собственным ключом, чтобы открыть дверь дома, в котором вырос вместе со своим братом-близнецом. Они были счастливы в нем, и всякий раз, возвращаясь в родное гнездо, он ощущал теплую ностальгическую грусть. Запах детства защекотал ноздри: какой-то особенный аромат засушенных цветов, чая с бергамотом, свежеиспеченного печенья и одеколона. А сейчас к нему добавился приятный запах яичницы с беконом и поджаренных хлебцев, свидетельствующий о том, что завтрак уже начался. Действительно, Бертран, Жан-Люк, Сента и его мать завтракали в большой кухне, расположенной в задней части дома. Все еще были в халатах.

– Morning![34]

– Morning, darling.[35] Ты уже ел?

– Нет. Не было времени. Только выпил кофе.

– Присаживайся. Тебе какую яичницу?

– Болтушку.

– Она словно дожидалась тебя.

Верная своей привычке, миссис Джонсон не задала сыну ни одного вопроса, касающегося порученного ему расследования. Она знала: если надо, он и сам расскажет то, что посчитает нужным.

– Ну и история! – вздохнул он, наливая себе большой бокал апельсинового сока. – Весь уик-энд у меня будет занят.