— Честь имею! Генерал Платов, — представился он незнакомцу.

— Вы — Платов? Я так и подумал, — отвечал тот, рассматривая атамана с нескрываемым любопытством. — Я есть генераль Беннигсен. Барон. Командир бригады кавалерии.

О Беннигсене Матвей Иванович слышал раньше. Отзывались о нем недобро: иностранец из Ганновера, прибыл в Россию, где поступил на службу в армию с присуждением ему чина премьер-майора. Через девять лет стал полковником, а потом и генерал-майором. Его боялись. Он ловко убирал с дороги тех, кто мешал. — Склочный и дрянной человек, — говорили о нем. Одним словом, немец.

— Моя бригада, генераль, расположена впереди, а кибитка рядом. Прошу пожаловать, — с холодной улыбкой предложил Беннигсен.

— Как-нибудь в другой раз. Должен представиться главнокомандующему.

У шатра, словно из-под земли вырос дежурный офицер, щелкнул каблуками. Услышав фамилию Платова, уважительно произнес:

— Дозвольте доложить о вашем прибытии дежурному генералу.

— Какого он чина и чем командует? — поинтересовался Платов.

— Граф Апраксин — бригадир, командир бригады кавалерии. Только он часто находится при главнокомандующем, дежурным генералом.

Толстый, оплывший жиром Апраксин встретил его официально.

— Главнокомандующий занят, — ответил он начальственно.

За занавесью слышались голоса: один молодой, уверенный, второй — сдержанно немногословный, с легким кавказским акцентом. Потом голоса стихли, послышалось повелительное:

— Платов пусть войдет!

Валериан Зубов сидел за столом, лицо его пылало. Пред ним стоял генерал Цицианов.

— Подожди! — остановил Зубов жестом начавшего было рапортовать Матвея Ивановича и перевел взгляд на чернявого, с тонкими чертами лица Цицианова. — Кончим, князь, наш разговор. Вы порицаете действия Гудовича. Так вот, у вас есть возможность исправить его ошибки. Он освобождается от должности, убывает в Петербург, а вы заступаете на его место.

— Как это понимать? Мне принять в Кизляре начальство над батальонами? Но я же ваш помощник по всем войскам…

— Вот потому-то и поезжайте! Осуждать легко, помочь на деле — трудно.

Цицианов едва сдерживал себя, на лице обозначились те черты, которые выдают характер человека умного, но вместе с тем самолюбивого и властного.

— Хорошо! Я подчиняюсь приказу… — Цицианов хотел что-то еще добавить, но смолчал, круто повернулся и направился к выходу.

Воцарилась неловкая тишина. «Молод и крут», — отметил про себя Матвей Иванович. Он встречал Зубова еще пять лет назад перед штурмом Измаила. Тот числился при свите всемогущего фаворита императрицы Григория Потемкина. Красивый внешностью, румянощекий, Зубов отличался в свите от остальных офицеров. О нем говорили, что гуляка, любит волочиться за юбкой и не очень при этом разборчив. В штурме Измаила Валериан, однако ж, отличился. Командуя ротой, атаковал неприятельскую батарею и открыл огонь из орудий по туркам. В Польше ему ядром оторвало ногу.

Опершись руками о стол, Зубов поднялся, скрипнув протезом. Он вглядывался в казачьего атамана.

— С замыслом кампании знакомы?

— Лишь в общих чертах.

— Тогда Апраксин ознакомит. Эй, граф, загляни-ка!

Апраксин разложил на столе карту и заученно стал объяснять план похода. План, в сравнении с тем, который предлагал Екатерине Платон Зубов, изменился существенным образом. В нем не участвовала армия, которая должна была идти к проливам через Валахию и Молдавию. И корабли с матушкой во главе не должны были плыть через Черное море. Каспийский же корпус должен был защитить Грузию от нападения персидского владыки и внушить султану турецкому уважение к заключенному союзу Россией с Грузией и другими Закавказскими княжествами и ханствами.

Зубов ходил подле, кивал головой, соглашаясь с тем, что излагал дежурный генерал. Изредка поскрипывал протез. Его изготовили английские мастера с таким искусством, что молодой генерал умудрялся лихо вскакивать на коня, не уступая в умелости заправскому кавалеристу. Кроме кавалерийских бригад Беннигсена и Апраксина под началом Зубова имелись еще две пехотные бригады генерал-майоров Булгакова и Римского-Корсакова. Всего же в корпусе было почти двенадцать с половиной тысяч человек при двадцати одном орудии.

— Бригада генерала Булгакова сейчас где-то за Дербентом. Граф приказал ей занять позицию с южной стороны, чтобы отрезать город от возможных происков Ага-Мохамеда. С Булгаковым ушли и два казацких полка Хоперский и Терский, — пояснил Апраксин. — Хоперским командует Баранов. Он до вас командовал всеми казаками.

— Гаврила Петрович, — уточнил Платов имя Баранова. — Как он справлялся?

— Кто? Баранов? А что ему справляться, подполковнику.

— Баранов, я вам скажу, храбрейший человек. — И не без умысла добавил: — И ни одного ордена.

Апраксин вспыхнул, промолчал: на его мундире их было целых четыре. И никто не знал, за какие дела он получил награды.

Вечером Зубов устроил торжественный ужин. Сам он восседал на почетном месте. По обе стороны от него устроились его помощники: Цицианов, Беннигсен, Римский-Корсаков, Апраксин, глава походной канцелярии сухой и по виду желчный полковник.

Платов, оттесненный подалее, оказался напротив пожилого и на вид мужиковатого генерала Савельева. Матвей Иванович испытывал тягость. Что греха таить! Он и сам любил посидеть за кружкой вина в компании сподвижников, предаться воспоминаниям, пуститься в долгий разговор. Но те застолья никак не походили на эту картинную торжественность, где витал дух столичной парадности, лести и угодничества.

Матвей Иванович пил терпкое, с легкой горчинкой кизлярское вино и незаметно изучал генералов и офицеров, с которыми его свела судьба. Все они с подобострастием смотрели на Зубова, внимали каждому его слову, беспрестанно восхваляли его доблести.

Намного старший по годам Беннигсен робел перед главнокомандующим как школяр. И лысый, состарившийся на службе Римский-Корсаков заискивал. Напыщенно держался Апраксин, которого Зубов признавал за друга.

Стесненно и непривычно чувствовал себя Савельев. Выходец, как и Платов, из казаков, он, командуя казачьим полком, почти тридцать лет провел на боевой терской линии. Сейчас его отряд находился под Дербентом. Сюда же он прибыл по вызову главнокомандующего и угодил на торжество.

От выпитого вина лицо Валериана Зубова пышело жаром, лихорадочно горели глаза. Лившаяся сладкой патокой лесть кружила голову, и он начинал верить в несуществующие добродетели, которыми наделяли его в тостах. Впрочем, первый тост он произнес за здоровье матушки-императрицы, а потом уже все стали говорить о нем.

Но вот, неловко качнувшись, Зубов поднялся:

— Господа! Должен сообщить вам приятную новость: сегодня со своим донским полком прибыл генерал Платов. О нем, конечно, все слышали. Человек он не только красив лицом и душой, но и отменной храбрости. Нам вместе довелось штурмовать турецкую крепость Измаил. Тогда бригадир Платов командовал колонной. Сам Суворов отметил его отвагу. — Зубов сделал паузу, приосанился и проникновенным голосом продолжил: — Перед отъездом из Петербурга мне посчастливилось быть принятым государыней императрицей. В ряду тех лучших генералов, которые сидят здесь за столом, она назвала казацкого вождя. Теперь он с нами. Надеюсь, что генерал и на сей раз отличится и будет отмечен не Суворовым, а мной.

И Зубов лихо выпил содержимое бокала.

С началом тоста Матвей Иванович встал. От него не ускользнуло, как при упоминании его имени дрогнули в ухмылке тонкие губы Беннигсена, как полковник — глава канцелярии — бросил короткий, полный удивления взгляд Апраксину.

— А что скажет в ответ наш атаман? — подал голос Римский-Корсаков.

Матвей Иванович откашлялся:

— Благодарствую за теплый прием сынов тихого Дона в славную семью корпуса. Каждый казак в бою, я вам скажу, сражается не за страх, а за совесть. И на сей раз мы будем действовать против врагов России с прежней лихостью. А о крепости Дербентской скажу, что не было и нет еще крепостей, которых бы русский солдат не одолел. Одолеем и сию…