Освещение обширного парка устроено было исключительно удачно. В кустах и на ветвях деревьев висели разноцветные шары. Большие жирандоли из зелени и гирлянд украшали площадки, а крупные цветные лампионы, спрятанные в листве, освещали аллеи. То здесь, то там сияли фантастически устроенные из мелких огоньков клумбы, и казалось, будто мириады светлячков слетелись в одно место по приказанию какой-нибудь волшебницы. В довершение всего иногда еще и луна вносила свою лепту и серебрила пенистые потоки искусственного водопада, блестящие брызги которого, подобные алмазам, разносились в воздухе.

Одним словом, вилла эта была полна таких чудес, так поражала воображение, что самое избранное общество Парижа почитало за счастье попасть во дворец знатных иностранцев, планов и намерений которых никто не знал, а гостеприимство поражало воображение Однако прекрасная графиня была разборчива на приглашения, так что вначале к ней получили доступ только лишь аристократы из высшего общества; прочие же сластолюбцы вынуждены были довольствоваться тем, что по указаниям графини в Шато-Руж претворяли в жизнь ее нововведения, имеющие блистательный успех. Но постоянное стремление к еще большим успехам заставило Леону увеличить число посетителей ее дворца, пока она не достигла, наконец, той высоты, которой домогалась: она приобрела возможность властвовать над людьми силою греха. Не раз она размышляла об этом при виде того, как очарованные мужчины, подобно жалким рабам, преклоняли колена перед ее танцовщицами. Оставаясь незамеченной, сама она могла видеть все, что пожелает, так как позади каждой ниши находилось небольшое пространство, укрывшись в котором, можно было через скрытое отверстие тайно следить за тем, что происходит внутри. Она злорадно смеялась, видя, как яд, приготовленный ею, действует и распространяется; дьявольское торжество озаряло тогда черты ее холодного, как мрамор, лица.

Через несколько недель после бала в Шато-Руж, на котором мы присутствовали, прекрасным весенним вечером, когда гуляющий в Булонском лесу люд стал понемногу убывать, с наступлением сумерек в замке графини Понинской собралось странное общество. Какие-то фигуры то поодиночке, то попарно входили во дворец, по-видимому, хорошо им знакомый. То были обитатели монастыря кармелитов на улице Святого Антония. Леона пообещала, что этим вечером предоставит дворец в полное их распоряжение, посторонних не будет, и они, отрекшиеся, к своему несчастию, от мирских радостей, смогут хотя бы ненадолго окунуться в житейские удовольствия. Игумен снисходительно закрыл глаза на то, как благочестивые братья один за другим торопливо покидали монастырь, чтобы последовать приглашению бывшей игуменьи. Он закрыл глаза, быть может, потому, что и сам, столь воздержанный ныне, наслаждался когда-то житейскими радостями, или потому, что Леона, которой он ни в чем не мог отказать, нежно попросила его об этом; она сумела выставить себя такой доброй и неэгоистичной, так хотела доставить бедным монахам невинное удовольствие! Обрадованные кармелиты спешили ко входу в парк, залитому ярким светом.

— Просто восхитительно! — говорил, высокий монах другому, ростом поменьше, но такому же худому.— Смотри, брат Жозе, как светят в ветвях фонари и как великолепна эта вода, обагренная красным светом.

— Ты прав, брат Эразм, графиня сумела создать поистине волшебную обстановку.

— Теперь ты не жалеешь, что принял ее приглашение? Ты ведь только сегодня вернулся из путешествия, вероятно, утомительного.

— Служба достойным отцам инквизиции не может быть утомительной, благочестивый брат,— отвечал Жозе.

— Воистину так, и я одобряю твое рвение,— произнес брат Эразм.

Леона принимала своих гостей в зале. На ней было тяжелое желтое атласное платье и богатая кружевная накидка.

Рядом с ней стоял барон Шлеве. Лицо его осунулось и потемнело. Лишившись своего высокого положения, он проводил бессонные ночи, обдумывая планы мести князю Монте-Веро, в котором видел главную причину постигших его несчастий.

Исход своей тоске и тягостным мыслям он искал в лабиринте любви, окружавшем его прелестную союзницу. Барон теперь ежедневно бывал у графини и находил все больше удовольствия в ее обществе.

Тем временем благочестивые братья-кармелиты уже собрались в большом круглом зале. Они откинули свои капюшоны, и на лицах их явственно читалась готовность участвовать в светских развлечениях, которые вряд ли понравились бы Франциску и прочим святым. Гладко выбритые головы монахов являли собой такой странный и смешной вид, что графиня с улыбкой обратила на них внимание барона. Затем она и Шлеве удалились в одну из ниш, предоставив благочестивых братьев самим себе.

Вдоволь налюбовавшись великолепным убранством залы, братья все чаще стали поглядывать на сцену, пока что задернутую занавесом. Но вот зеленый бархат дрогнул и пополз вверх, и нетерпеливым взорам открылась дивная картина: группы полуобнаженных девушек представляли четыре времени года. Они были до того восхитительны, эти юные грации, что на лицах всех присутствующих появилось одно общее выражение — открытое чувственное восхищение пластикой и совершенством прекрасных женских форм. Занавес опустился, зазвучала великолепная музыка. В антракте лакеи разносили тонкие вина и шампанское.

Гости подошли ближе к сцене. Вновь взвился занавес, и десять очаровательных танцовщиц исполнили балет, при этом туфельки на их стройненьких ножках чуть не задевали носы увлеченных зрителей, с бокалами в руках теснившихся у самой сцены. Общий восторг нарастал с каждой минутой.

Танцовщицы перешли в зал и под звуки музыки стали кружиться перед благочестивыми братьями и заигрывать с ними так лукаво и кокетливо, что вовсе вскружили им головы. Восхищенные монахи забыли про свои рясы, отринули мысли о суетности всего земного, о греховности плотских утех и, обхватив гибкие талии обворожительных женщин, закружились в веселом танце.

Коричневые рясы рядом с короткими до предела юбочками представляли презабавное зрелище, вполне удовлетворившее графиню Леону Понинскую и давшее подтверждение тому, что и благочестивые братья не могут устоять перед чарами юных дев.

Монахи,.возжаждавшие любви, последовали за прекрасными танцовщицами в ниши, шампанское полилось рекой, и вскоре святые отцы стояли уже на коленях перед своими избранницами и, осыпая поцелуями их прелести, предавались блаженству, которое может дать лишь упоение женской красотой.

Некоторые даже предпочли отправиться в парк и там искали уединение в темных беседках.

Сияла луна, в воздухе витал тонкий весенний запах свежей зелени, соловьи распевали в парке, прекрасные танцовщицы смеялись и шутили, и благочестивые братья все больше и больше забывали свои священные узы и обеты; Леона была права, уверяя, что монахи, сделавшись рабами своих страстей, подчинятся ее власти. Вместе с бароном она прогуливалась по проходу, разделявшему ряды ниш.

— Вот видите, барон, они все стали моими рабами! — шепнула она Шлеве, указывая на коленопреклоненных монахов.

Они вышли в парк, и везде встречались им влюбленные пары. Даже барон, не будучи более в состоянии оставаться безучастным зрителем этих сладострастных утех, как бы нечаянно отстал от графини и вскоре сам принял в них живое участие. Тем более что барон Шлеве, как мы уже знаем, был восторженным поклонником женской красоты.

Злорадно посмеиваясь, Леона направилась к террасе, чтобы попросить брата Эразма позвать к себе монаха из Санта-Мадре для приватной беседы. Но не успела она сделать и двух десятков шагов, как из ближайшего куста выбрался монах. Вероятно, он подслушивал и подглядывал за какой-нибудь парочкой и находил в своем шпионстве гораздо больше удовольствия, чем самому наслаждаться любовью. Заметив графиню, он хотел скрыться, но она уже разглядела его горбатую фигуру и лицо с рыжей взъерошенной бородой, искаженное страстями, и решила, что это и есть тот самый монах.

— Позвольте, благочестивый брат,— шепнула ему Леона,— мне надо сказать вам несколько слов.