Мисс Брэндон справилась с собой, и ее прекрасное лицо снова приняло холодное и гордое выражение.

— Какой странный маскарад, граф! — проговорила она с сарказмом, глядя на простой костюм Эбергарда.

— Мой костюм не менее странен, чем и все то, что я вижу здесь. Я пришел сюда, графиня Понинская, потребовать своего ребенка!

— Потребовать от меня ребенка! Странное требование, господин граф! Ваш ребенок — это и мой ребенок, и отчего вы не называете меня по имени, все же я ваша жена?

— Бывшая, хотите вы сказать, графиня Понинская. Я полагаю, этот вопрос в нашей жизни решен навсегда. Не думаю, чтобы после всего происшедшего и после четырнадцати лет разлуки что-либо связывало нас.

— Вы были в Америке…

— Да, и я приехал сюда только для того, чтобы потребовать у вас свою дочь, которая оставалась на вашем попечении,— проговорил Эбергард спокойно.

Леона Брэндон, или графиня Понинская, оставила вопрос Эбергарда без ответа; казалось, она не могла спокойно выносить его взгляд.

— Вы молчите, вы колеблетесь, мое предчувствие…— Глаза Эбергарда заблестели.— Где мой ребенок?

— Тише, господин граф!

— Я требую от вас ответа, не оставляйте меня долее в неизвестности. Выражение ваших глаз меня пугает! Мой ребенок мертв?

— А если и так? — Леона торжествующе улыбнулась, явно наслаждаясь страданиями стоявшего перед ней человека.

— В таком случае вы его убили!— через силу выдавил из себя Эбергард, приблизившись к этой жестокосердной женщине.— Моя дочь была для вас обузой, она мешала вашему ненасытному честолюбию, честолюбию, которое привело вас сюда, на арену, где вы демонстрируете, что вам покоряются даже цари пустыни. Где мой ребенок? Я требую от вас признания.

Леона с возрастающим волнением слушала Эбергарда; глаза ее дико сверкали, грудь высоко вздымалась, руки сжимались от злобы.

— Я не признаюсь вам ни в чем! — прошептала она наконец.

— Тогда я сумею заставить вас! — Эбергард не в состоянии был владеть собой — страх за ребенка заглушил в нем все,

Леона отступила назад поспешно подошла к большой золотой клетке, в которой с ревом метались львы, и положила свою изящную руку на крюк, что запирал дверцу. Еще одно движение — и львам будет открыт доступ к отважному, дерзкому человеку, который спокойно, с вызовом на лице встретил ее угрозу. Ничто не выдавало в нем ни боязни, ни Страха, непреклонный стоял он против женщины, рука которой каждую минуту готова была открыть дверцы клетки.

— Отворите, отворите клетку, сударыня,— проговорил он с ледяным спокойствием.— Там, за океаном, я научился обращаться с этими животными. Конечно, я могу не справиться с тремя сразу, но не думайте, что вы этим освобождаетесь от ответа на мой вопрос. Если вы не скажете, где моя дочь, которой теперь уже должно исполниться шестнадцать лет, то весь свет узнает, что мать Леоны Брэндон, графини Понинской…

— Молчите! — Леона невольно простерла к нему руки.— Вы знаете…

— Я знаю все! Где мой ребенок?

— Я передала его… после того, как мы расстались,— простонала Леона,— моей горничной, она отдала его на воспитание в одно семейство…

— Что это за семейство?

— Это семейство канцеляриста Фукса, который содержал учебное заведение.

— Дальше, дальше! Я должен знать, где искать своего ребенка, чтобы, наконец, сделать его счастливым,— голос Эбергарда выдавал всю глубину его тоски по дочери.

— Это семейство куда-то скрылось, все мои поиски остались тщетными.

— Значит, вы постарались…— Эбергард язвительно усмехнулся, но не кончил фразы.

— Я знаю только, что муж той молодой женщины, которая воспитывала ребенка, скрывается где-то в лесу, его преследуют.

— Бессердечная, в чьи руки отдала ты моего ребенка,— прошептал Эбергард, в отчаянии закрыв лицо руками.— Горе тебе, если я ее не найду, горе тебе, если я, что еще ужаснее, найду свою дочь преступницей. Тогда я уничтожу тебя, но я не наложу на тебя руки — Боже избавь! Наказание, которому ты подвергнешься, будет страшнее!

Графиню повергли в смятение слова Эбергарда. Она знала его непоколебимую волю и твердый характер, она знала, что свое слово он всегда сдержит.

В эту минуту в глубине комнаты отворилась широкая дверь и на пороге появился молодой человек лет двадцати в трико с серебряными блестками, которое выигрышно демонстрировало его стройную фигуру. Он явно был удивлен, увидев незнакомца в комнате мисс Брэндон.

— Я сегодня же ночью отыщу в лесу этого бесприютного,— тихо проговорил Эбергард.— Дай Бог, чтобы я нашел свою дочь; это было бы хорошо и для вас и для меня!

И он повернулся" к выходу.

Леона провожала его мрачным, сверкающим ненавистью взглядом.

Когда дверь за ним затворилась, она обратилась к юноше, стоявшему в глубине комнаты со скрещенными на груди руками:

— Гэрри, вы хорошо запомнили этого человека?

— О, я узнаю его среди тысяч!

— Даже если увидите между князьями, в орденах?

— И тогда, мисс Брэндон! Для вас я найду его везде.

Леона мрачно молчала, подавленная угрозой, потом вскинула голову — ее страстная, необузданная душа вынесла приговор.

— Я ненавижу его! — прошептала она.

— Сознайся, Леона ты его боишься! О, какой позор! Я или он!

Взгляд юноши был прикован к прекрасному лицу мисс Брэндон, которая всецело владела этим молодым и еще неопытным сердцем.

Все старания Эбергарда и Мартина открыть местопребывание канцеляриста Фукса оказались тщетными. Где бы они ни появлялись в своих поисках, везде их неизменно встречали бедность и нищета. Эбергард не только раздал все находившиеся при нем деньги, но и на следующий вечер возобновил раздачу пособий. Его согревала мысль, что он облегчает участь обездоленных, тем более, что, может быть, среди них находится и его дочь.

Исходив леса вокруг столицы, Эбергард с Мартином с наступлением вечера прекратили поиски. Дали знать полиции об укрывательстве Фукса, так что им на смену по окрестностям отправились многочисленные сыщики.

Тяжело действовали на душу Эбергарда эти тщетные поиски; он любыми средствами хотел найти дочь, чтобы вознаградить ее за все испытания, перенесенные у чужих людей. Жестокосердная мать без зазрения совести передала свою дочь в ужасные руки, и если в благородном сердце Эбергарда еще недавно теплилось какое-то чувство к Леоне, то теперь она для него больше не существовала.

«Мой ребенок находится среди преступников! — думал он, и отчаянием наполнялось его сердце.— Может быть, девочка уже погибла и потеряна навсегда»…

Мартин шел подле графа. Душевные муки потрясали, терзали Эбергарда, но не лишили мужества.

Они миновали главную улицу, протянувшуюся от Королевских ворот до замка. Вечером, при ярком освещении витрин, она представляла собой красивое зрелище. Затем они направились к древнему замку и свернули в широкую Марштальскую, вдоль которой с обеих сторон высились богатые особняки. Через несколько минут Эбергард и Мартин остановились у здания со статуями в нишах и резными дверьми искусной работы.

Двери отворились сами собой с помощью потайного механизма и заперлись снова, когда Эбергард и его провожатый вошли в вестибюль, наполненный матовым светом.

Этот дом граф Монте-Веро купил по прибытии в столицу у одного архитектора, знавшего толк в современном комфорте. Эбергард переехал в него со своей прислугой, сделав лишь незначительные изменения.

Из круглого вестибюля можно было пройти в три различных покоя, так как в глубине его находились три высоких резных двери. На них не было ни замков, ни запоров, но, подойдя ближе, можно было заметить, что они крепко и надежно заперты.

Левая дверь вела на лестницу, украшенную редкими экзотическими цветами и растениями, по ней можно было подняться в рабочий кабинет Эбергарда. Она отличалась чужестранным убранством. Казалось, граф целиком привез его с собой из Бразилии, чтобы постоянно иметь перед глазами воспоминание о стране, где он, благодаря собственной предприимчивости и уму, сделался Крезом.