Я ходил на самые разные митинги протеста против строительства атомных электростанций в первую очередь для того, чтобы встречаться с Ооно. Если бы я уходил из дому без убедительного предлога, порожденного нашим атомным веком — борьбы против строительства атомных электростанций, — жена бы сделала все, чтобы помешать моей встрече с Ооно. Но жена тоже человек атомного века — разве могла она возражать против борьбы со строительством атомных электростанций, одна из которых, по ее глубокому убеждению, была виновна в облучении ее мужа и разрушении в его организме красных кровяных телец, в рождении ребенка, подобного нашим детям, и лишении ее возможности производить на свет здоровых детей? Жена очень гордилась тем, что училась когда-то на медицинском факультете; так могла ли она повернуться спиной к гражданскому движению протеста против строительства атомных электростанций, несмотря на то что возглавляла его Ооно?

В этом причудливо переплеталось комичное и трагичное, ха-ха, но временами моя жена сама, казалось, сомневается — может быть, облучение плутонием тут ни при чем и что-то неладное произошло в ее собственном, материнском организме. Именно поэтому она, возможно, прониклась еще большей ненавистью к атомным электростанциям, стараясь убедить себя в том, что именно они повинны во всех ее несчастьях.

— Идем на платформу Синкансэн. Это та самая платформа, Мори, с которой ты ездил к бабушке.

— Да, Синкансэн!

Так переговаривались мы с Мори в толчее Токийского вокзала у выхода на платформу Синкансэн, и тут я выпустил руку Мори, которую до этого крепко сжимал. Нужно было купить перонные билеты. Я направился было прямо к окошку кассы, но, увидав, что перед ним стоит человек пять-шесть, неловко потоптавшись, повернулся и пошел в конец очереди. Я рассеянно смотрел по сторонам. В костюме, предназначенном для хождения по глубокому снегу, было слишком жарко, и я находился в каком-то полубессознательном состоянии. Купив перронные билеты, я протянул один из них Мори, который, как я думал, стоит у меня за спиной, но Мори исчез!

Толчея переместилась от контроля у выхода на платформу Синкансэн вправо, к центральному входу. Я кричал громко, но мои крики мгновенно растворялись в шуме толпы.

— Мори, Мори! Все было напрасно.

Я кричал, а толпа безжалостно толкала меня и несла за собой, и мне с трудом удавалось сохранять равновесие. Я решил остановиться у центрального входа — ведь у Мори нет перронного билета. Пока я нервно оглядывался в сторону контроля, новый поток пассажиров потащил меня к проходу на платформу линии Кёхама, Яматэ и Центральная. В конце концов мне удалось вырваться из толпы и вернуться к выходу на платформу Синкансэн, но Мори и след простыл. Судя по времени, экспресс Хикари, который я встречал, уже пришел. Не зная, что предпринять, я нерешительно, поминутно оглядываясь, прошел контроль и одним духом взбежал по лестнице на платформу, к которой прибывал экспресс Хикари. Там уже стояли встречавшие — два молодых человека с флагом группы Ооно.

Хорошо, что пришли! Из-за снежных заносов поезд опаздывает на целый час, — сказали они, как обычно, бесстрастно.

Только что где-то здесь исчез мой сын. Пойду разыщу его и сразу же вернусь.

Пропал Мори? Уж не ЦРУ ли или Американская комиссия по атомной энергии здесь замешаны?

Не может быть! — закричал я.

Почему? Как это «не может быть»?

Молодые люди, которые привыкли организовывать демонстрации и всегда готовы к активным действиям, захваченные дикой фантазией о существовании некоего международного заговора, тут же окликнули проходившего мимо сотрудника железнодорожной полиции. Тот стал подробно записывать в блокнот: имя пропавшего; возраст, пол, место жительства, профессию отца. Хотя Мори было уже восемь лет, чужому он ни за что не скажет своего имени, поэтому объявлять по радио об исчезновении мальчика было бессмысленно. Кроме того, пропавший Мори не проявит никакого беспокойства, что позволило бы окружающим понять — пропал именно он.

— Ему восемь лет, но… От рождения с черепом у него не в порядке… и, даже поняв, что потерялся, плакать он все равно не будет…

— Вы говорите, с черепом не в порядке — это заметно?

— Была опухоль — ее удалили! Что в этом противоестественного?

Нужно пойти в участок и проделать все необходимые формальности — как это у них все просто! Молодые люди, которым нельзя было отказать в отзывчивости, пошли туда вместо меня. Я снова вернулся к контролю у выхода к платформе Синкансэи и стал рыскать по всему вокзалу. Токийский вокзал — здание довольно простое, но для такого ребенка, как наши дети, оно представляет собой огромный лабиринт, где легко заблудиться, да к тому же отсюда можно уехать в любой район Японии.

Через час после того, как начались поиски Мори, молодые люди из группы Ооно, прихватив с собой маленького пожилого человека — руководителя движения против строительства атомной электростанции на Сикоку, — спустились с платформы. Молодые люди уже рассказали ему мою придуманную сначала только для жены историю, будто ненормальность при рождении Мори объясняется тем, что я был облучен, — он тут же выразил готовность включиться в поиски Мори и стал расспрашивать о его приметах.

— Увидите — сразу поймете, что слабоумный. Точная моя копия, уменьшенная на треть! — ответил я грубо.

Он печально посмотрел на меня.

Мысли, терзавшие меня во время поисков Мори, продолжавшихся уже целых два часа, вспомнились мне потом, при случившемся вскоре превращении, и наполнились для меня новым смыслом. Меня преследовала мысль, что Мори оказался брошенным на Токийском вокзале, точно ребенок, подкинутый в камере хранения. Преследовала меня и такая идея: а вдруг Мори сел в первый попавшийся поезд и уехал неизвестно куда и попадет в руки совершенно чужих людей. Пройдет несколько недель, родственные узы, связывающие его со мной, его отцом, порвутся, и Мори превратится в совершенно другое существо, и не исключено, я найду его только по собачьему выражению глаз и странному шраму на животе…

Стоило мне представить себе, что Мори упал с платформы и его переехало поездом, как все во мне переворачивалось. К* тому же у меня было совершенно отчетливое чувство, что произошло превращение и мы поменялись с Мори местами: потерявшийся ребенок, брошенный всеми, заблудившийся, не понимающий, что с ним произошло, — не кто иной, как я сам. Потрясенный этой мыслью, я метался по вокзалу, и тут ко мне подбежал руководитель движения против строительства атомной электростанции на Сикоку, взывавший к каждому ребенку, который попадался ему на глаза: «Мори! Мори?» — и обратил ко мне глаза, полные непереносимой боли, чистые и честные глаза пожилого человека. Каждый раз, когда на меня смотрели эти глаза, я чувствовал себя вдвойне, втройне затерянным в толпе Токийского вокзала и шептал строку из Блейка, которую как-то прочел в романе: Отец, куда же ты ушел, бросив меня? Прошептав эти слова, я обратился к какому-то совершенно постороннему, неизвестно что собой представляющему человеку (ха-ха, обратился к отцу) вырвавшимся из самой груди молитвенным голосом, точно взывающий о помощи:

Запыхавшись от погони за человеком, который хотел бросить меня, я в конце концов начал носиться взад и вперед по Токийскому вокзалу, ха-ха, — неужели я хотел догнать убегающего father?

Что же касается настоящего Мори, то его нашли молодые люди, которые любое дело доводили до конца. Мори поднялся на платформу экспресса «Кодама» и целых три часа, никому не мешая, спокойно стоял у киоска, навалившись всей тяжестью своего усталого тела на прилавок. Толпы людей на платформе толкали его, и он нашел себе убежище в этом тихом уголке. Когда мы отправились с ним навестить бабушку, то ехали как раз на экспрессе «Кодама». Точно бестелесное существо, он без билета спокойно проскользнул через контроль на выходе к платформе Синкансэн. Молодые люди пошли в полицейский участок сообщить, что пропавший найден, а мелкий служащий, пивший чай, сказал своим товарищам: