Патрон игнорировал слова секретаря, принадлежавшего к тому типу людей, которые начинают оправдываться еще до того, как их потребуют к ответу, и обернулся ко мне, понимая, что без меня ему не обойтись. Независимо от того, какие у Патрона были основания искать во мне поддержку, я был рад, что он отошел от темы нашей дискуссии — как наивен превратившийся восемнадцатилетний, ха-ха.
— Доложи конкретно, что они собираются делать и что делают сейчас. Ты, я надеюсь, лучше, чем он, поймешь, что там творят ряженые, хха-хха-хха.
Под недобрым бдительным взглядом подавшегося в мою сторону нефтепромышленника, у которого от напряжения на огромном лице выступили капельки пота, похожие на шарики нефти, я подошел к пылавшему злобой секретарю. Зрелище, которое я увидел, заставило меня, повернувшись к Мори, послать ему молчаливый призыв. О, я уже однажды видел такое же прекрасное зрелище! Это были фрески, которые покрывали стены столовой калифорнийской лаборатории! Фрески, созданные одним мексиканским художником! На них изображалась вся история жизни калифорнийских индейцев, начиная с появления конкистадоров, искавших Эльдорадо, и кончая эрой господства американцев. Но радость, которую я испытываю сейчас, несравненно глубже, обширнее радости, вызванной просто воспоминаниями о тех фресках! Будь у меня время, я бы рассказал тебе, Мори, как безгранична эта моя радость…
Зрелище показалось мне схожим с теми мексиканскими фресками благодаря его композиционному построению. Окно в палате Патрона обрамлял выступающий вперед бетонный наличник, и толпа казалась вставленной в раму. На идущей вдоль ограды дорожке толпились ряженые, окружившие колесницу, а по обеим ее сторонам стояли зрители. Все были возбуждены, предвкушая празднество, в котором собирались принять участие. Над толпой, из окон стоявшего напротив корпуса, свешивались больные, санитарки, а на газоне у изгороди, спиной к нам, в ожидании замерли полицейские моторизованного отряда. Можно без преувеличения сказать, что открывавшийся взгляду вид действительно напоминал горизонтальную фреску Риверы[31].
Перед самой колесницей, глядя в нашу сторону, с величественным видом стояли карлик и толстуха, по обеим сторонам от них — охранники в черных костюмах. Они были до предела напряжены. Карлик и толстуха, выступающие в качестве руководителей, провозгласили начало празднества. Ряженые, до этого поникшие, разом оживились и распрямили плечи. Глядя на толпу сверху, с довольно большого расстояния, я понял — то, что казалось мне, когда я находился в гуще ряженых, беспорядочным сборищем, на самом деле была структурно оформленная, хотя и несколько хаотичная, группа — разнообразные костюмы ряженых воспроизводили историю их родных мест. Это, несомненно, была их собственная история, по в то же время и история всего человечества, что и вызвало мою столь глубокую радость.
— Ряженые собрались вокруг колесницы, которую они привезли с собой в Токио, — доложил я Патрону, напомнившему о себе кашлем. — Когда мы были с ними, ряженые олицетворяли главным образом военные и послевоенные бедствия, хотя среди них были и Чаплины, а вот смотрю сейчас и вижу там Сарудахико, Амэ-но удзумэ-но Микото[32] и даже полководцев и финансового магната Сумитомо. Видимо, подобные наряды имеют какой-то особый смысл для людей из тех мест, но наряду с этим они воскрешают историю всего человечества. Есть среди них ряженые в нарядах, которые описаны в-«Фудокп»[33], есть даже император Мэйдзи и Эйнштейн…
— В общем, деревенское шествие, в котором принимают участие ряженые, начиная с костюмов времен «Фудоки» и кончая Эйнштейном? Наверно, среди них есть и Санэмори? Хха-хха-хха. У них все так тщательно продумано, что эффект от праздника будет весьма внушительным, хха-хха-хха.
Эта тирада Патрона прервала мой рассказ, но тут мое внимание привлекло новое зрелище. Среди толпы, окружившей ряженых, я увидел походившую на замерзшую птицу жену, бывшую жену, в черном платье с красным платком на шее и великана брата, охраняющего ее. В некотором отдалении от них, но в таком месте, чтобы не упустить их из виду, стояла Ооно Сакурао в желтом пальто. Ее толкали со всех сторон, и она сама без конца наступала на ноги окружающим. Рядом с ней были двое из Корпуса лососей — они смотрели вверх, на здание клиники, надеясь увидеть Мори. Когда я заметил их, мне показалось, что вся эта глазеющая толпа — участники закончившегося потасовкой митинга против строительства атомных электростанций, и здесь сейчас снова собрались две враждующие революционные группы. В таком случае и присутствие моторизованной полиции необходимо, ха-ха.
Не видно было только Добровольного арбитра, но мои глаза, упорно рыскавшие по толпе, в надежде, что кто-кто, а Добровольный арбитр должен здесь обязательно быть, вдруг на мгновение выхватили из толпы маленькое личико человека в светло-коричневом хлопчатобумажном костюме — серьезное лицо Справедливца! Я весь задрожал от радости. Мори, то, что Справедливецу мер, неправда, если начнется схватка, этот пожилой математик вытащит свои вставные челюсти и будет всех подряд кусать ими, будет мужественно сражаться, посмотри туда! — закричал я беззвучно и тут же потерял из виду Справедливца и снова отыскать его уже не мог.
— Не окажется ли этот праздник настолько чудотворным, что он уничтожит вирус рака? Хха-хха-хха, ты тоже ряженый и, несомненно, должен знать, о чем они будут молиться, хха-хха-хха. Может быть, они захотят отправить меня в безвозвратную даль и уничтожить, как вредное насекомое? Хха-хха-хха.
О чем будут молиться, не знаю. Возможно, им и самим это как следует неизвестно. Они говорили, например, о защите десяти миллионов человек. Ясно лишь то, что ряженые вокруг колесницы своими нарядами образуют некий микрокосм… Если мы с Мори, двое превратившихся, вольемся в этот микрокосм, он станет более напряженным — вот что мне представляется. А если бы еще и вы влились! — сказал я и еле удержался, чтобы не продолжить: в этом своем наряде беременной старой карги.
Неужели я, страдая раком и находясь на пороге смерти, могу выступать ряженым? — возмутился Патрон, и это было вполне естественно, ха-ха.
Я вернулся на свое место, так и не получив возможности еще раз убедиться, действительно ли это был Справедливец . Однако недовольство Патрона продолжалось недолго, он только понял, что вести бесконечные споры со мной, человеком, одержимым химерами, бессмысленно, и, будучи реалистом, решил, что наступила удобная минута, чтобы кое-что предложить нам, двум превратившимся. Я снова оказался под надзором нефтепромышленника, а Патрон сделал мне следующее, более чем конкретное, предложение:
Ты и твой сын должны выслушать мой план до конца. Или вы не хотите меня слушать? Если вы собираетесь уйти отсюда, не дослушав моего рассказа, то из-за недавнего нападения на меня у вас возникнут серьезные осложнения с полицией, о которых ты сам только что говорил; так что вам стоит меня послушать, если, конечно, ваше превращение — факт, хха-хха-хха.,
Разумеется, выслушаем, — ответил я и почувствовал на своей руке одобрительное пожатие Мори. — Разумеется, выслушаем!
Мой план — тебе, видимо, он известен — связан с идеей ядерного вооружения студентов, хха-хха-хха. У меня здесь имеется кое-что для воздействия на студенческие группы!
Патрон тяжело дышал, как регбист, прикрывавшая его простыня двигалась вверх и вниз. Он дотрагивался пальцами до своего вспухшего живота, подпиравшего подбородок. На мгновение я подумал: Не прячет ли он там готовую атомную бомбу?! — и пришел в ужас от того, что вырвавшийся оттуда страшный яд, обезвредить который невозможно, прольется на весь Токио!.. В это время нефтепромышленник, поняв указание, сделанное Патроном движением головы, поводя могучими, как у Нио, плечами, направился было к кровати, но, задев за стену металлической палкой, которая была у него в руках, вскрикнул от неожиданности и, присев, положил ее на пол. Продолжая приседать, он приблизился к кровати и, будто перезаряжая старинный фотоаппарат, запустил обе руки под одеяло, которым был укрыт Патрон. От напряжения он нахмурился и крепко сжал губы. Потом из живота умирающего Патрона, будто извлекая плод беременной старой карги, вытащил вспухший кожаный саквояж!