— Моя личная жизнь была, как я подозреваю, не более предосудительной, чем многие другие, о которых никто не сплетничает. Однако, благодаря моей громкой фамилии, а также флиртам моей мамочки-леди, мои собственные, изрядно раздутые похождения удостоились всеобщего внимания, которого — увы! — они едва ли заслуживали. Каким счастливчиком я был бы, если бы оказался способным на те сверхчеловеческие свершения, которые мне приписывают. Однако, разумеется, серьезное искусство не помогает лучше распродавать воскресные газеты, поэтому та информация обо мне, которая действительно имеет значение — мои живописные работы — редко удостаивается упоминания, разве что в наиболее ругаемых художественных кругах. Так мне и приходится жить с тем неудачным имиджем Казановы, который между делом еще и рисует немножко. И тут опять-таки помогают деньги. По крайней мере, я могу себе позволить послать их ко всем чертям.

Роза проницательно заподозрила, что Алек Рассел без колебаний пошлет их к чертям, даже если в кармане у него не останется ни гроша. За всей кажущейся легкомысленностью его слов она интуитивно обнаружила какую-то боль и подумала, чего стоило ему признаться о своем разочаровании, что его работы не обрели официального признания. И ей внезапно захотелось утешить его.

— Когда я увидела твою работу, у меня открылись глаза, — робко отважилась она. — Словно откровение сошло на меня. До этого я рисовала, а сознание было закрыто.

— Очаровательный комплимент, — отрезал он, резко нажав ногой на педаль газа, потому что впереди лежал прямой участок дороги, — от одного учителя другому.

И дальше они ехали молча.

Часом позже, после мирных просторов, испещренных маленькими деревушками, автомобиль подъехал к большому белому дому, окруженному деревьями, кустарником и небольшим огородом, и все это среди полей, похожих на заплаты. Роза почти ожидала, что встречать их выбежит прислуга, однако оказалось, что первое требование Алека при найме — быть невидимками — неукоснительно соблюдалось.

Дом содержался в безупречном состоянии, а из кухни доносился аромат чего-то восхитительного, что пеклось в духовке.

— Я надеюсь, что ты ненавидишь рестораны так же сильно, как и я, — заметил он, когда она с удовольствием принюхалась. — Местная женщина приходит стряпать. Она оставляет все на плите и в холодильнике. Благодаря французским булкам питаться тут очень просто и приятно.

Держа по тяжелому чемодану в каждой руке, он одолевал разом по две ступеньки, и она едва поспевала за ним.

— Эта комната будет твоей, если не возражаешь, — сказал он, показывая ей ослепительно белую комнату с полированными досками пола, узкой кроватью, накрытой лоскутным покрывалом, и традиционным местным набором мебели. — В доме всего одна ванная комната, так что нам придется ее делить. Будем договариваться, кому когда ею пользоваться. Студия наверху, ты увидишь ее завтра. К сожалению, бассейна нет, да и яхту я не завел. По меркам миллионеров я немного растяпа. Ты разочарована?

— Конечно же, нет, — возразила она. — Я приехала сюда работать, а не прохлаждаться.

Внезапно он обнял ее и подержал перед собой бережно и нежно. И в этом не было ничего явно сексуального, хотя Роза и почувствовала уже знакомый ей эффект от его прикосновения — ей показалось, что она вот-вот растает. Он подержал ее так минуту, мягко сказав:

— Роза, я заранее прошу у тебя прощения за все те испытания, через которые собираюсь тебя протащить. Я намерен превратить твою жизнь в сущий ад, и вне всяких сомнений ты дойдешь до того, что возненавидишь меня и даже станешь бояться. Я не садист, как ты можешь вообразить, однако сейчас ты достигла такой стадии, когда не сможешь продвинуться дальше, если не испытаешь страдания. Прошу тебя, верь мне, постарайся понять, что я в самом деле отчаянно болею за твой талант. Как просто было бы, — расслабиться и радоваться твоему обществу. Это искушение, которое я должен преодолеть. Кричи на меня, если хочешь, швыряй в меня разными предметами, разбей свой этюдник о мою голову, но только не воюй со мной, — он коснулся ее лба, — вот тут.

Казалось, его голос лишил ее последних сил. Она тонула в этих глазах.

— Ну, а теперь улыбнись, — скомандовал он. И она обнаружила, что ее лицо расцвело само собой в улыбку чистейшего доверия.

Над ароматной кастрюлей и салатом, а также свежим хлебом, молча доставленным человеком на велосипеде как раз перед тем, как они принялись за еду, Алек развлекал ее непристойными историями из его студенческих дней в Париже, его остроумие и невозмутимость заставили ее хохотать до слез.

— Я не верю и половине того, что ты мне рассказал, — и она поперхнулась кофе, впадая снова в неудержимый приступ смеха.

— Роза, — заверил он ее сурово, — каждое слово, которое я говорю, абсолютная правда, за исключением разве того, что мой сюжет подвергся основательной цензуре, чтобы пощадить твой деликатный слух. Поскольку знаю, что если я хоть раз выйду за рамки приличия, то юный Локинвар явится с запада и увезет тебя прочь. Кажется, я говорил тебе, — добавил он, и его глаза сверкнули, — что тут нет телефона.

Роза поймала себя на том, что она снова захихикала. Вино и кальвадос ударил ей в голову, и она с удивлением поняла, что если бы Алек захотел соблазнить ее, то ей было бы достаточно трудно устоять против него. Его опыт в устройстве соответствующей обстановки, несомненно, заставлял женщин добровольно взбираться на каталку и умолять, чтобы их взяли на операцию.

— По-моему, ты выпила немножко лишнего, Роза, — осторожно заметил он. — Как нехорошо с твоей стороны. Пойдем, позволь мне уложить тебя в постель.

Два небрежных движения — и он уже наклонился над ней, поднял на руки и отнес наверх в ее комнату. К этому времени она уже знала в основном ход его мыслей, чтобы не ставить себя в дурацкое положение протестами. Он сбросил ее на постель, словно мешок картошки.

— In vino veritas[8], — процитировал он, глядя вниз на ее разгоряченное, сонное лицо, — как сказала преподавательница латыни художнице. Впредь тебе придется только нюхать пробку.

— Я хотела доказать, насколько тебе доверяю, — объяснила она сладким голосом.

— Маленькая кокетка, — ответил он предостерегающе и нагнулся, чтобы запечатлеть беглый поцелуй на каждой щеке, в континентальном духе. Внезапно Роза почувствовала безумное желание поцеловать его в ответ и закрыла глаза, чтобы спрятать свои мысли. Однако дверь уже стукнула, и он ушел.

На следующее утро она почувствовала острый, незнакомый запах его свежевымытого тела, когда он наклонился над ее постелью и потряс ее, чтобы разбудить.

— Уже шесть часов, — объявил он с упреком. — Знаешь ли, это тебе не летняя школа в Уэстли. Я уже позавтракал. Поешь чего-нибудь на скорую руку, я буду ждать тебя наверху.

На каминной полке стоял кофейник и корзинка со свежими рогаликами на столе, привезенная, вне всяких сомнений, каким-то другим невидимкой, работающим рано утром. Уже было очень жарко, Роза завязала волосы пестрым платком, чтобы они не падали на шею. Алек был одет в блеклые джинсы, отрезанные выше колена, и она пожалела, что не купила себе шорты. Как бы то ни было, она остановила свой выбор на легкой юбке из хлопка и очень открытой пурпурной жилетке. Роза за эти дни привыкла меньше стесняться своего открытого тела. Если даже оставить в стороне искреннее восхищение Джонатана, две недели живописи, когда перед ней находились различные обнаженные тела, мужские и женские, сделали свое дело и потеснили стыдливость, против которой Алек так уничижительно выступал. Хотя, пожалуй, с ее стороны было несколько неосмотрительно надевать в то первое утро одежду, оставлявшую так мало места для воображения.

Алек работал спиной к ней, когда она вошла в просторную студию на чердаке. Солнце нагревало крышу, несмотря на открытые окна тут было жарко, и он снял рубашку. Остановившись в дверях, Роза поразилась его чисто мужской красоте — сильным, мускулистым плечам, широкой, сильной спине, узким бедрам, длинным, крепким ногам… Он повернулся к ней лицом. Грудь его была покрыта курчавыми, рыжевато-золотистыми волосами, спускавшимися вниз до твердой плоскости за поясом его шорт. Долгий миг они смотрели друг на друга. Затем он отвернулся и продолжил работу, сказав: