Борис торопился — к пяти часам он собирался в кино. На столе лежал билет, купленных мамой, на диване — праздничная белая рубашка и джинсы, выглаженные бабушкой, в углу стояли парадные ботинки, начищенные папой.

Раскрыв «Арифметику», Борис принялся решать пример № 924.

Пример оказался совсем пустяковым, и Борис уже записывал ответ — 1117, когда цифра «7» выскользнула из-под пера, ловко прыгнула и очутилась не позади, а впереди трёх единиц. Вот так — 7111.

— Сейчас же на место! — строго сказал Борис.

— Не хочу! Не желаю! Не буду!!! — завопила цифра «7» очень похоже на Бориса. — Никогда я, Семёрка, не соглашусь стоять позади глупых Единиц.

— Ты думаешь только о себе, — сказал Борис.

— А ты? — бойко отрезала Семёрка.

— Пожалуйста, вернись, — пересилив себя, попросил Борис. — У меня по географии единица, а завтра я по твоей милости схлопочу двойку по арифметике.

— А мне какое дело… — пропищала цифра «7», показывая язык.

— Ах так! — Борис опустил руку с пером, чтобы подцепить Семёрку и водворить её на место, но в последний момент наглая цифра отскочила к краю стола и принялась раскачиваться на одной ножке.

Борис перегнулся через стол.

Семёрка подскочила и забралась на люстру.

— Нахалка! — сказал Борис.

— С кем поведёшься, от того наберёшься, — пожала плечами цифра «7». — Скажи спасибо, что я ещё разговариваю с тобой.

Если бы бабушка была дома, она положила бы на стол энциклопедию. Поставила бы на неё табурет. Вскарабкалась бы на табурет и достала Семёрку.

Но, как уже сказано, бабушки дома не было.

— Ну, раз по арифметике не миновать двойки, зачем готовить другие уроки, — решил Борис и начал переодеваться, чтобы идти в кино.

— Где эта дурацкая рубашка? — сказал Борис, шагнув к стулу.

Слово «дурацкая» он произнёс просто по привычке. И Рубашка прежде прощала ему гораздо более грубые выражения.

Но в тот понедельник всё выходило боком.

— Чего ты терпишь? — пискнула цифра «7».

«В самом деле, почему я всё прощаю?» — подумала Рубашка, замахала рукавами и плавно взлетела со спинки стула к потолку.

Борис попытался схватить её за полу, но не допрыгнул.

— Дура! — крикнул он.

— Пожалуйста, не ругайся, — тихо попросила Рубашка, мягкая от природы. — Если ты извинишься, я прощу тебя, и мы ещё успеем в кино.

— Дура! Дура! — всё громче кричал Борис.

— Ты несправедлив, — попробовала усовестить Бориса Рубашка. — В бельевом шкафу со мной считаются не только трусы или майки, но даже бабушкина скатерть, которая ведь делила компанию со множеством добрых и умных людей.

— Дура и уродина! Думаешь, красиво махать рукавами?

— Ах так! — сказала Рубашка, вконец разобидевшись, и через открытую дверь балкона вылетела во двор.

Ей хотелось поделиться своими огорчениями, и она опустилась на верёвку, где досушивались вещи инвалида Сысоева, деликатно пристроившись с краю.

— Прекрасный вечер, — сказала Рубашка. — В такой вечер очень приятно сушиться. Не правда ли?

— Точно! — по-солдатски отрывисто, простуженным и хрипловатым голосом отозвалась Гимнастёрка. — Капитан Сысоев отлично выстирал меня, а через час, в шесть ноль-ноль, он будет меня гладить.

— Он сам? — спросила Рубашка.

— Кому же ещё? — ответила Гимнастёрка. — Ведь носит меня он. И мы с ним…

Гимнастёрка коснулась правым рукавом пятнышка на груди.

— Там как будто заштопано?

— Ранение, — ответила Гимнастёрка. — Я пыталась заслонить капитана, как поступил бы каждый боец подразделения. Но капитан был тоже ранен, и я пропиталась его кровью.

Гимнастёрка замолчала.

— Капитан любит вас, а мой хозяин только ругается. Но если бы мы пережили столько же…

— Не могу знать, — перебила Гимнастёрка. — Я пришла к Сысоеву в июне сорок первого, он был ещё мальчишкой, только из школы. И с первого дня он обращался со мной так же, как сейчас.

Борис слышал весь разговор. Ему стало невесело. Он разделся, свернулся под одеялом и уснул.

Было очень поздно, может быть, двенадцать, а может быть, даже час ночи.

Родители давно вернулись с дачи и улеглись.

Борис тоже крепко спал.

Пенал вскарабкался на диван, поднялся вверх по одеялу и стукнул мальчика по лбу.

— Ой! — вскрикнул Борис, садясь в постели.

— Тише! — сказал Пенал. — Смотри и слушай!

На краю люстры по-прежнему стояла цифра «7».

На полу, на столе, на стульях разместились учебники, книги, рубашка, штаны, сломанная удочка и заржавленный велосипед.

— Объявляю заседание открытым, — пропищала Семёрка. — Есть предложение единогласно выбрать председательницей меня, поскольку я нахожусь выше всех, а все остальные находятся ниже меня. На повестке дня один вопрос: КАК ПРОУЧИТЬ НЕВОСПИТАННОГО МАЛЬЧИШКУ, ПО ИМЕНИ БОРИС ПУЗЫРЬКОВ, ОТ КОТОРОГО ВСЕ СТОЛЬКО НАТЕРПЕЛИСЬ. Что скажете вы, Грамматика?

— Ах, — сказала Грамматика, которая сидела на столе, в первом ряду, между Арифметикой и Зоологией. — Самое важное — перед ЧТО, ГДЕ и КОТОРЫЙ ставить запятые. А ученик Пузырьков швырнул меня так, что во мне не осталось ни одной целой запятой. Мальчика нужно строго наказать.

— Два плюс два равно четырём, — проскрипела Арифметика. — Я бы тоже приняла крайние меры, может быть, даже извлекла бы из наглого мальчишки квадратный корень.

Квадратных корней Борис ещё не проходил, но недавно был у зубного врача и понял, что речь идёт о чём-то очень неприятном.

— Уйдём от Бориса, — шёпотом предложила География. — Когда он утром швырнул меня, во мне на сорок пятой странице вся Африка перевернулась и стала спиной, а это очень вредно.

— И невежливо! — заметил Дневник.

— И невежливо, — согласилась География. — А Европа на двадцать седьмой странице встала на голову. Это тоже невежливо и вредно. Девайте уйдём от Бориса и отправимся путешествовать.

— Я согласна, — кивнула Геометрия. — Тем более, что прямая — кратчайшее расстояние между двумя точками.

— Путешествовать… убегать… — сонно пробормотала Подушка, высовывая из-под одеяла одно ухо и один глаз, а другим глазом продолжая спать. — Всем известно, что я убегала от мальчика-грязнули. В книжке говорится, что я ускакала от него, да ещё КАК ЛЯГУШКА. Справедливее было бы написать… ну, допустим, УПЛЫЛА, КАК ЛЕБЕДЬ, или УДАЛИЛАСЬ, КАК БЕЛЫЙ МЕДВЕДЬ, или, на худой конец, УЛЕТЕЛА, КАК ОБЛАКО. А то ЛЯ-ГУШ-КА. Она зелёная и — бр-р! — скользкая, холодная. А я как-никак белая и тёплая. Ну да ладно… Главное, что я убегала уже. Нельзя всю жизнь убегать. Некогда будет выспаться! — Подушка, натянув одеяло повыше, сонно засопела.

— Я настаиваю на том, что дважды два — четыре, — упрямо повторила Арифметика.

— И я настаиваю! — пискнула с люстры цифра «7».

— У Боба двойка по поведению, — задумчиво проговорил Том Сойер. — И вообще… Не годится оставлять парня в беде. Как думаешь, Гек?

— Я — как ты, — кивнул Гек.

— Я тоже не знаю, как поступить, — сказала Зоология. — Если бы Борис был Голубой акулой, тогда надо было бы уйти, ни минуты не медля. Но…

— Он человеческий детёныш, — мягким и грозным голосом промяукала пантера Багира, бесшумно выскользнув из «Джунглей» Киплинга. — Я знала таких. Он глупый человеческий детёныш, который ещё может стать умным!

— Знаете что, спросим его самого, — предложила Книга для чтения. — Слушай, Борис: обещай нам, что ты не будешь вредным и злым, как Голубая акула.

— И будешь не только кататься на мне, но и чистить меня, — прибавил Велосипед.