Изучая этот вопрос ввиду предвидящейся перемены обстоятельств, я счел разумным принять возможные в данном случае меры, чтобы при любезном посредстве прессы получить доступ к моим, пока еще лежащим без движения некрологам, с правом, — если только не сочтут эту просьбу нескромной, — внести поправки не в факты, а в выводы, которые там содержатся. Сделать это хочу я не для какой-либо выгоды в настоящем, если не брать и расчет моих близких родственников, а для того, чтобы заручиться благоприятным отзывом, годным к использованию в потустороннем миро, где имеются лица, недружелюбно ко мне настроенные.

Объяснив Вам, таким образом, мои побуждения, прошу оказать мне любезность, сделав от моего имени в печати публикацию. Я желал бы, чтобы журналы и прочие периодические издания, держащие у себя в портфелях мои некрологи на случай экстренной необходимости использовать их, не ждали бы дольше, а опубликовали их теперь же, соблаговолив выслать мне экземпляр с соответствующей пометкой. Направлять просто: город Нью-Йорк, — более точного и при этом постоянного адреса у меня нет.

Я внесу в некрологи исправления — в то, что касается выводов, не фактов, вычеркивая фразы, которые в потустороннем мире могут быть истолкованы мне во вред, и заменяя их другими, более тщательно продуманными. Разумеется, я готов оплатить по двойной цене как вымарки, так и замены, а также заплатить в четырехкратном размере за все некрологи, где слова и выражения в рукописи окажутся правильно и удачно подобранными и не потребуют, следовательно, вовсе никаких исправлений.

Я хотел бы оставить изящно переплетенную подборку таких исправленных некрологов, — как неиссякаемый источник утешения и развлечения для моей семьи и как реликвию, пусть печальную, но имеющую для моих отдаленных потомков определенную коммерческую ценность.

Прошу Вас, сэр, поместить это объявление в газете (вн. ст. агат курсив) и прислать счет

уважающему Вас

Марку Твену.

Р. S. За лучший некролог — такой, который я мог бы прочитать в публичном выступлении, с расчетом вызвать у слушателей скорбь обо мне, безвременно ушедшем, — назначаю приз в виде моего автопортрета, выполненного пером и чернилами без всякой предварительной подготовки. Употребление чернил этого сорта лучшими художниками сим удостоверяется.

Сцена первая: сельская местность в штате Виргиния. Год — тысяча восемьсот восьмидесятый. Свадьба. Красивый молодой человек со скудными средствами женится на богатой молодой девушке. Любовь с первого взгляда и скоропалительная женитьба. Женитьба, которой отчаянно противился вдовый отец невесты.

Джейкоб Фуллер — новобрачный, двадцати шести лет, потомок старинного, но не знатного рода. Его предки были вынуждены эмигрировать из Седжмура, притом с пользой для казны короля Якова, как утверждают все: иные по злому умыслу, другие потому, что действительно этому верят. Новобрачной девятнадцать лет, она красавица. Пылкая, экзальтированная, романтичная, безмерно гордящаяся тем, что в жилах ее течет кровь кавалеров, и страстно влюбленная в своего молодого супруга. Ради этой любви она осмелилась пойти наперекор воле отца, сносила его горькие упреки, с неколебимой стойкостью выслушивала его мрачные пророчества и, наконец, покинула отчий дом без отцовского благословения, гордая и счастливая, — ибо, поступив так, доказала силу чувства, наполнявшего ее сердце.

Утро после свадьбы принесло новобрачной неприятный сюрприз: супруг отклонил ее ласки и сказал:

— Сядь. Мне нужно тебе кое-что сказать. Я тебя любил. Но это было до того, как я попросил твоего отца отдать тебя мне. Его отказ меня не огорчил — это я бы мог перенести, но то, что он тебе говорил про меня, — дело иное… Молчи, можешь не возражать. Я отлично знаю, что именно он тебе говорил. Я узнал это из достоверных источников. Кроме всего прочего, он сказал, что мой характер написан на моем лице, что я лицемер, негодяй, трус, скотина, не знаю ни жалости, ни сострадания. «Седжмурское клеймо», — вот как он сказал. Всякий на моем месте отправился бы к нему в дом и застрелил его, как собаку. Я и хотел так сделать, я готов был это сделать, но тут мне пришла в голову иная мысль: опозорить его, разбить его сердце, доконать его мало — помалу. Как этого достичь? Моим отношением к тебе, его кумиру. Я решил жениться на тебе, а потом… Наберись терпения — и ты узнаешь…

С той самой минуты в течение трех месяцев молодая супруга претерпевала все унижения, все оскорбления, все пытки (за исключением лишь мук физических), какие только был способен измыслить упорный, изобретательный ум ее мужа. Гордость придавала ей сил, и она держала в тайне свои страдания. Время от времени муж осведомлялся:

— Отчего ж ты не идешь к отцу и не жалуешься ему?

Затем он выдумывал новые пытки, применял их и вновь задавал жене тот же вопрос.

— Из моих уст отец никогда ничего не узнает, — неизменно отвечала она и принималась насмехаться над происхождением мужа, говоря, что она всего — навсего законная рабыня потомка рабов и вынуждена повиноваться ему, и будет повиноваться ему, но лишь до известного предела, не дальше. Он может убить ее, если ему угодно, но он ее не сломит. Седжмурскому отродью это не под силу.

Однажды, на исходе третьего месяца, муж сказал ей с мрачной угрозой в голосе:

— Я испробовал все, кроме одного… — И он умолк в ожидании ответа.

— Что ж, испробуй и это, — сказала жена с презрительной усмешкой.

В полночь муж поднялся и сказал жене:

— Встань и оденься!

Она повиновалась, безмолвно, как всегда. Супруг отвел ее на полмили от дома и стал привязывать к дереву у большой дороги. Несмотря на ее крики и сопротивление, ему удалось осуществить свое намерение. Потом он сунул ей в рот кляп, стегнул ее хлыстом по лицу и натравил на нее собак. Собаки сорвали с несчастной одежду, и она осталась нагой. Тогда он отогнал собак и сказал:

— Тебя найдут здесь… прохожие. Часа через три они появятся и разнесут эту новость, слышишь? Прощай! Больше ты меня не увидишь.

И он ушел.

— Я дам жизнь его ребенку, — простонала несчастная. — О боже, пусть это будет мальчик!

Спустя некоторое время ее нашли фермеры и, как и следовало ожидать, разнесли весть о случившемся. Они подняли всю округу, намереваясь линчевать злодея, но птичка уже улетела. Молодая женщина стала жить затворницей в доме отца. Он заперся вместе с ней и с тех пор никого не желал видеть. Гордость его была сломлена, сердце разбито, он угасал день ото дня, и даже родная дочь обрадовалась, когда смерть избавила его от страданий.

Похоронив отца, она продала имение и исчезла.

В 1886 году неподалеку от глухой деревушки в Новой Англии в скромном доме жила молодая женщина. Она жила одна с маленьким мальчиком лет пяти. Сама вела хозяйство, пресекала всякие попытки завести с ней знакомство и не имела друзей. Мясник, булочник и все прочие, чьими услугами она пользовалась, не могли сообщить жителям деревни никаких сведений о ней, за исключением того лишь, что ее фамилия Стилмен и что мальчика она называет Арчи. Никому не удалось узнать, откуда она приехала, но говорили, что у нее выговор южанки. У ребенка не было ни друзей, ни товарищей по играм, не было и учителя, кроме самой матери. Мать обучала его прилежно, с умом, была довольна успехами сына и даже слегка гордилась ими. Однажды Арчи сказал:

— Мама, я не такой, как все дети?

— Не думаю. А что?

— Мимо нас шла девочка и спросила меня, не проходил ли почтальон, а я сказал, что проходил; она спросила, давно ли я его видел, а я сказал, что совсем его не видел. Тогда она говорит: откуда же я знаю, что проходил почтальон; а я сказал, что знаю, потому что почуял на дороге запах его следов. Тогда она сказала, что я дурак, и показала мне язык. Почему она так сделала?