Однако, когда я собрался ехать в Австралию, оно снова разгорелось. И вполне естественно: если бы публика заявила, что я всего лишь скучная, жалкая пародия на то, чем был до кончины, это сильно повредило бы делу. Представьте, к великому моему удивлению, сиднейские журналисты понятия не имели о том самозванце! Я всех расспрашивал, но они твердили одно: они никогда о нем не слышали и не верят в его существование.
Меня это удивило, но я все еще надеялся, что все разъяснится в Мельбурне. Должно же помнить правительство и прочие, кто меня оплакивал. Я решил все разузнать на ужине Общества журналистов, но нет — оказалось, что и здесь ничего об этом не слышали.
Загадка так и осталась загадкой, к великому моему огорчению. Я решил, что на этом свете тайна так и не раскроется, и постарался забыть о ней.
И вдруг! Когда я меньше всего ожидал...
Впрочем, здесь не место досказывать, чем все кончилось; я еще вернусь к этому позднее, в другой главе.
Есть чувство нравственности, а также чувство безнравственности. История учит, что первое помогает нам понять сущность нравственности и как от нее уклоняться, тогда как второе помогает понять сущность безнравственности и как наслаждаться ею.
Новый календарь Простофили Вильсона
Мельбурн раскинулся на огромном пространстве. Этот город величествен не только размерами, но и архитектурой. В нем густая сеть трамвайных линий; есть музеи, школы, университеты, парки, электричество и гаи, библиотеки в театры; там сосредоточены рудники и сеть шерстяная промышленность, искусства и пауки, торговые организации, корабли, железные дороги и порт; великосветские клубы и клубы журналистов, клубы жокеев и клуб скваттеров — в роскошном здании и роскошно оборудованный, и все церкви и банки, каким удается не прогореть. Одним словом, Мельбурн имеет иге. ва чет складывается современный большой город. Это крупнейший город в Австралазии, и он носит свои титулы с честью и достоинством. Но есть у него одна особенность, которую нельзя смешивать со всем прочим. Он помазанный митрополит Культа Скачек. Их арена - Мекка Австралазии. Ежегодно, 5 ноября, в день Гая Фокса - знаменательный день памяти порохового заговора,- все дела на суше и на море замирают на пространстве нс меньшем, чем от Нью-Йорка до Сан-Франциско, и большем, чем от северных озер до Мексиканского залива. Мужчины и женщины всех званий и сословий, все, кому позволяют средства, откладывают в сторону все свои занятия и спешат в Мельбурн. Они начинают заполнять пароходы и поезда еще за две недели до праздника, и с каждым днем все больше и больше, так что под конец все средства передвижения до отказа забиты устремляющимися сюда людьми, а гостиницы и частные квартиры готовы, кажется, лопнуть от нажима изнутри. По самым достоверным сведениям, толпа разбухает до ста тысяч и забивает все трибуны и пространство вокруг стадиона, — подобное зрелище вы нигде больше в Австралазии не увидите.
Мельбурнский кубок — вот что привлекает эти толпища людей. Свои туалеты они заказали уже давным-давно, не щадя затрат, рассчитывая на то, что по красоте и великолепию они затмят все виденное доныне; фасон хранился в тайне, ибо освящение ожидалось именно в этот день. Я имею в виду туалеты дам, как вы, разумеется, сами поняли.
Итак, трибуны являют собой блистательное, неповторимое зрелище — неистовство красок, видение красоты. Шампанское льется рекой, все возбуждены, веселы, счастливы; повсюду заключаются пари, перчатки и состояния поминутно переходят из рук в руки. Скачки идут своим чередом, веселье и возбуждение не остывают ни на секунду, а когда проходит день, люди всю ночь танцуют, чтобы наутро вновь предаться буйному веселью; и так изо дня в день. А к концу великой недели все эти массы людей уже заботятся о жилье и средствах передвижения на будущий год, потом укатывают назад в свои далекие дома, подсчитывают прибыль и убытки, заказывают себе платья к Кубку будущего года, потом сваливаются и две недели беспробудно спят, — и просыпаются с грустной мыслью, что надо как-то убить год, пока снова не представится возможность вдоволь повеселиться.
Розыгрыш Мельбурнского кубка — Национальный день Австралазии. Он первый из первых. В этой группе колоний он затмевает все праздники и любые особые дни. Затмевает? Мне бы следовало сказать: сводит на нет. Любой другой праздник отмечается, но не всеми; любой другой возбуждает интерес, но не у всех; любой другой вызывает восторг, но не всеобщий; во всех этих случаях половина внимания, интереса, восторга — дань привычке и обычаю, а вторая половина — равнодушное отбывание повинности. День Кубка и только День Кубка вызывает интерес, внимание и восторг у всех без исключения — и притом от всей души, а не формально. День Кубка — величайший праздник, ни с чем не сравнимый. Как ни старайся, во всем мире не найдешь дня, который бы ежегодно отмечался и мог удостоиться такого громкого названия: величайший! Во всем мире не найдется дня, с приближением которого все население страны вспыхивало бы пламенем приготовлений, предвкушения, ликования. Другого такого дня нет — только этот.
У нас в Америке нет ежегодного величайшего дня; нет такого дня, приближению которого радовался бы весь народ. У нас есть Четвертое июля, рождество и День благодарения, но разве хоть какой-нибудь из них может претендовать на первое место, может вызвать такой единодушный подъем? Восемь из десяти взрослых американцев с ужасом ждут приближения Четвертого июля с его суматохой и волнениями; и счастливы, когда он миновал, - если остались в живых. Рождество приносит многим прекрасным людям одни неприятности. Им приходится покупать целую гору подарков, и они никогда не знают, что купить, чтобы угодить на все вкусы. Три недели трудятся они в поте лица, а когда наступает рождественское утро, они так удручены результатами своих трудов и так разочарованы, что хоть плачь. Потом они благодарят бога за то, что рождество бывает только один раз в году. За последние годы День благодарения — как торжество — стал широко праздноваться, Сама благодарность так широко не распространилась, — а вполне естественно: две трети населения весь год изо дня в день терпят лишения, а тяжкая жизнь, как известно, умеряет восторги.
У нас тоже есть величайший праздник — бурный, шумный, захватывающий; он вызывает радостное волнение у всех поголовно, но он бывает не каждый год, а только раз в четыре года, и не может поэтому сравниваться с Мельбурнским кубком.
В Великобритании и Ирландии есть два великих дня — рождество и День рождения королевы, — но они одинаково популярны, так что неизвестно, который из них величайший.
Значит, нужно признать, что Национальный день Австралазии занимает исключительное, неповторимое, единственное в своем роде место; и, надо думать, это место сохранится за ним на долгие времена.
В чужих краях путешественника прежде всего интересуют люди, затем всякие диковинки и, наконец, история res мест и стран, где он побывал. Диковинки— редкость в городах, являющих верх современной цивилизации. Если вам знакомы подобные города в других частях света — вам, в сущности, знакомы и города Австралазии. Их внешний вид ничем новым вас не порадует. Правда, названия могут быть новые, однако предметы, которые они обозначают, частенько далеко уже не новы. Небольшая разница, по-видимому, есть, но она почти неуловима для непосвященного глаза чужеземца. В «ларикене» — местном хулигане — на первый взгляд не окажется ничего необычного, словно это старый знакомец, встречающийся повсюду, — и только, в зависимости от географического положения страны, по-разному именуемый — бездельник, проходимец, бродяга или громила. Хулиган Австралазии все же несколько отличается от других: он более общителен с чужими, более гостеприимен, приветливее и сердечнее, более дружелюбно настроен. По крайней мере я так думаю, а мне случалось их наблюдать. Во всяком случае, в Сиднее. В Мельбурне мне приходилось ездить в лекционный зал, туда и обратно, зато в Сиднее можно было ходить в оба конца пешком, что я и делал. Каждый вечер, часов в десять или в начале одиннадцатого, возвращаясь домой, я видел где-нибудь на перекрестке большую группу хулиганов, и они всегда очаровательно приветствовали меня: