— Вот видите, — сказал старший мальчик. — Ничего не дает столько дыма, как горящая солома. Так куда же ушел весь дым, если не в подземный ход?

Возразить ему было трудно, очевидно в колодце и впрямь был подземный ход. Но самым большим чудом на этом поле развалин оказалась вековая липа, — по словам детей, ей уже четыреста лет, и так оно, пожалуй, и есть. У липы исполинский ствол, а над ним исполинский шатер из ветвей и листьев. Нижние сучья толщиной с добрый бочонок.

Эта липа видела еще нашествие воинов, закованных в железо, — какими далекими кажутся те времена и как нам трудно себе представить, что настоящие люди сражались одетыми в настоящую броню; она видела времена, когда на месте обветшалых арок и осыпающихся бойниц стояла подтянутая, несокрушимая, величественная крепость, и ветер полоскал ее пестрые знамена, и здесь обитало сильное, бесстрашное племя, — до чего же давно это было! А липа все еще стоит и, быть может, так и будет стоять, греясь на солнышке и погруженная в свои исторические сны, еще и тогда, когда наше живое сегодня отойдет к дням, именуемым «седой древностью».

Итак, мы уселись под липой покурить, и капитан не преминул угостить нас новой легендой;

ЛЕГЕНДА ДИЛЬСБЕРГСКОГО ЗАМКА

Так вот как было дело. В стародавнее время съехалось в замок множество гостей, и шел у них пир горой. В замке была, разумеется, заколдованная комната, и как–то завели они про это разговор. Считалось, что если кто уснет в той комнате, то уж не проснется целых пятьдесят лет. Когда это услышал молодой рыцарь Конрад фон Гейсберг, он сказал, что, будь он здесь хозяин, он бы ни минуты не стал терпеть у себя такую комнату,— не ровен час, какой–нибудь глупец и сам попадет в беду и близким своим отравит жизнь ужасным воспоминанием. А гости решили за спиной суеверного молодого человека заставить его переночевать в той комнате,

И они надумали, как это сделать. Подбили его нареченную, племянницу самого графа, проказницу на проказниц, помочь им в этой затее. Она увела его в сторонку и начала уговаривать. Но сколько она ни просила, он и слушать не хотел. Он твердо верит, сказал Конрад, что если заснет в той комнате, то проснется только через пятьдесят лет, а об этом ему и подумать страшно. Катарина, конечно, в слезы. Этот довод подействовал лучше уговоров, — Конрад не устоял. Он все пообещал ей, лишь бы она опять была весела и беспечна. Тогда она бросилась ему на шею, и ее поцелуи доказали ему лучше всяких слов, как она ему благодарна и как им довольна. Девица тут же полетела рассказывать гостям про свою удачу, и все они так ее поздравляли, что это и вовсе вскружило ей голову, — ведь она одна добилась успеха там, где все их усилия ни к чему не привели.

В полночь, после обычного пирования, друзья отвели Конрада в заклятую комнату и оставили там одного. В скорости он уснул.

Когда же он проснулся, сердце его захолонуло. Все вокруг изменилось. Степы покрылись плесенью и заросли паутиной; занавесы и постель прогнили, шаткая мебель, казалось, вот–вот развалится на части. Он вскочил с кровати, но его колени подкосились, и он рухнул на пол.

— Меня уже и ноги не держат от старости, — сказал он себе. Он поднялся и разыскал свою одежду. Это была уже не одежда, она вся вылиняла и при каждом движении рвалась на нем. Весь дрожа, бросился он в коридор, а оттуда в большие сени. Здесь повстречался ему незнакомец, средних лет, с приветливым лицом. Незнакомец остановился и с удивлением посмотрел на него.

— Добрый человек, не позовете ли вы сюда графа Ульриха? — попросил его Конрад.

— Графа Ульриха?

— Да, очень вас прошу.

Тогда незнакомец крикнул:

— Вильгельм! — На зов явился молодой слуга, и незнакомец сказал ему: — Есть у нас среди гостей граф Ульрих?

— Простите, ваша честь, — ответил слуга, — что–то я не слыхал о таком.

—Я не о госте, — нерешительно возразил Конрад, — мне нужен хозяин замка.

Незнакомец и слуга обменялись недоуменным взглядом.

— Хозяин замка я, — сказал незнакомец.

— С каких это пор, сударь?

— Со смерти моего отца, графа Ульриха, он уже сорок лет как скончался.

Конрад опустился на скамью и, закрыв лицо руками, стал со стоном раскачиваться взад и вперед.

— Боюсь, бедный старичок рехнулся, — сказал незнакомец приглушенным голосом, обращаясь к слуге. — Поди позови кого–нибудь.

Сбежались люди, окружили Конрада, о чем–то шептались. Конрад горестно всматривался в их лица. Потом покачал головой и сказал с отчаянием:

— Нет, я никого здесь не знаю. Я одинокий, сирый старик. Все, кому я был когда–то дорог, давно уже почили вечным сном. Но среди вас, я вижу, есть и люди постарше, может быть кто–нибудь расскажет мне о моих близких?

Несколько согбенных, трясущихся от старости мужчин и женщин подошли поближе, и по мере того как он называл дорогие ему имена, отвечали ему все одно и то же: этот уже десять лет как сошел в могилу, другой — двадцать, третий — все тридцать. Каждый из этих ударов поражал его все сильнее. Наконец страдалец сказал:

— Есть еще одно имя, но у меня не хватает мужества... О, моя утраченная голубка, Катарина!

И тогда одна из старых женщин сказала ему:

— Бедняжка, я хорошо знала ее. С ее возлюбленным стряслась беда, и вот уже пятьдесят лет, как она умерла с горя. Ее похоронили вон под той липой во дворе.

Конрад склонил голову и сказал:

— О, зачем только я проснулся! Бедная девочка! Значит, она умерла, оплакивая меня? Такая молодая, такая прелестная и добрая! За всю короткую весну своей жизни она никому умышленно не причинила зла. Но я не останусь перед ней в долгу, я тоже умру, оплакивая ее.

Сказав это, он уронил голову на грудь... Но тут раздался смех, две юные стройные руки обвились вокруг тон Конрада, и милый голос произнес:

— Не надо, Конрад, голубчик, ты убьешь меня своими благородными речами! Прекратим эту глупую комедию! Подними же голову и посмейся вместе с нами — ведь это была шутка!

Он поднял голосу в озадаченно воззрился, ошеломленный, так как все маски были сброшены, и перед ним были только юные, свежие лица. Катарина между тем, ликуя, продолжала:

— Остроумная была затея, да и выполнена она на славу. Тебе, перед тем как отвести на ночлег, дали крепкого сонного снадобья, а потом ночью перенесли тебя в полуразрушенную комнату, где все обветшало, и рядом, вместо твоей одежды, положили эти лохмотья. Когда же ты отоспался и вышел, тебя встретили два незнакомых тебе человека, наученные, как и что им говорить; а мы, твои друзья, стояли тут же ряженые, ведь нам хотелось все видеть и слышать. Ну и славная же была шутка! А теперь пойдем; приготовься, нам еще предстоит сегодня немало забав. Но как жестоко ты страдал, мой милый мальчик! Ну, подними же голову и посмейся вместе с нами!

И он поднял голову, оглядел всех странным, невидящим взором, вздохнул и сказал:

— Я очень измучен, добрые незнакомцы! Прошу вас, отведите меня на ее могилу!

И тогда все улыбки исчезли, все лица поблекли, а Катарина в обмороке упала наземь.

В тот день в замке вое ходили грустные, с озабоченными лицами, все говорили только шепотом. Гнетущая тишина воцарилась там, где еще недавно ключом била жизнь. Каждый старался вывести Конрада из мира видений и вернуть его к действительности; но ответом на все их старания был только удивленный кроткий взгляд и неизменные слова:

— Добрые незнакомцы, у меня нет друзей, они уже много лет как лежат в гробу; вы очень любезны, вы желаете мне добра, но я не знаю вас; я одинок и всеми покинут в этом мире, — прошу вас, отведите меня на ее могилу.

Два года Конрад все дни, с раннего утра и до поздней ночи просиживал под липой, над воображаемой могилой своей Катарины. И Катарина делила одиночество безобидного сумасшедшего. Он был очень ласков с ней, говорил, что чем–то она напоминает его Катарину, которую он утратил «пятьдесят лет назад». Он повторял часто:

— Она была такая веселая, такая беспечная хохотушка; вы же никогда не смеетесь, и даже плачете, когда думаете, что я не вижу.