Почти все, кого вы видите, без различия пола, разгуливают в туристских костюмах, вооруженные альпенштоками. Очевидно, без альпенштока в Швейцарии ходить небезопасно, хотя бы и по городу. Если турист, спустившись к завтраку, забывает свой альпеншток в номере, он немедля бежит за ним, приносит и аккуратно ставит в угол. Закончим свое путешествие по Швейцарии, он ни за что не расстанется со своим посохом, а непременно потащит его с собой домой, на край света, хоть это и доставит ему больше хлопот и забот, нежели доставил бы ребенок или тот же курьер. Альпеншток – это некоторым образом трофей туриста; на нем выжжено его славное имя; а если он слазил с ним на вершину холма, перепрыгнул через ручей или пересек территорию кирпичного завода, то он выжжет на нем и названия этих мост. Это, так сказать, его полковое знамя, славная летопись его боевых заслуг. Новый, он стоит три франка, но за все сокровища Бонанцы его не купишь, если на нем начертаны славные деяния туриста. Множество швейцарцев промышляют только тем, что выжигают для приезжих надписи на альпенштоках.

И заметьте, человека ценят в Швейцарии по его альпенштоку. Пока я таскал с собой незапятнанный, незаклейменный альпеншток, на меня никто и глядеть не хотел. Но заклеймить его стоит недорого, и я обратился к этому испытанному средству. Уже следующий встреченный мною взвод туристов отнесся ко мне с заметным почтением. Я был с лихвой вознагражден за хлопоты.

Половину летних туристских орд в Швейцарии составляют англичане, а другую половину — прочие национальности: в первую голову немцы, во вторую — американцы. Американцы здесь не так многочисленны, как я ожидал.

За табльдотом в семь тридцать в отеле «Швейцергоф» в большом разнообразии представлены все нации, но наблюдать можно скорее туалеты, чем людей, ибо все это скопище сидит за длиннейшими столами, и лица видны разве что в перспективе; завтрак же сервируется на круглых столиках, и если вам посчастливилось оказаться посередине, вы можете сколько угодно упражняться в физиогномике. Нам нравилось строить предположения насчет национальности наших соседей, и в большинстве случаев мы не ошибались. Иногда мы пытались отгадывать их имена, но уже без успеха, должно быть, по недостатку опыта. В конце концов, мы оставили нашу затею и ограничили себя менее сложными задачами. Как–то утром я сказал:

—Вон сидят американцы.

—Да, они из какого штата? — отозвался Гаррис.

Я назвал один штат, Гаррис — другой. Сошлись мы только в том, что молодая особа в компании американцев прехорошенькая и одета со вкусом. Поспорили мы насчет ее возраста. Я давал ей восемнадцать, Гаррис все двадцать лет. И так как в споре разгорелись страсти, я заметил будто бы всерьез:

—Чтобы уладить эту распрю миром, мне остается одно — подойти к ней и спросить.

—Правильно! — отозвался Гаррис с присущим ему сарказмом.— Почему бы тебе не обратиться к ней с излюбленной здесь формулой: «Здравствуйте, я американец!» Увидишь, как она тебе обрадуется.

Он даже намекнул, что риск не так уж и велик — ничем серьезным подобная попытка, во всяком случае, не угрожает.

—Я сказал это просто так, для смеха, — оборвал я Гарриса. —Но вижу, ты меня еще не знаешь, ты понятия не имеешь, какой я бесстрашный. Я не испугаюсь ни одной женщины на свете. Сейчас же пойду и заговорю с ней.

То, что я задумал, никаких трудностей как будто не представляло. Я намерен был самым учтивым образом обратиться к молодой особе, заранее извинившись, если я введен в заблуждение ее поразительным сходством с одной моей старой знакомой; когда же мне скажут, что я обознался и что названное мною имя ничего ей не говорит, я снова попрошу прощения и почтительно ретируюсь. Все будет чин чином. Я подошел к ее столику, поклонился сидевшему с ней джентльмену, потом повернулся к девушке и уже собирался произнести заготовленную краткую речь, как она заговорила первая:

—Ну разумеется я не ошиблась, я так и сказала Джону, что это вы. Джон не поверил, но я знала, что права. Я говорила ему, что и вы меня, конечно, вспомните и подойдете; и хорошо, что подошли, мне было бы не слишком приятно, если бы вы удалились, так и не узнав меня. Но садитесь же, садитесь — вот уж не думала! Меньше всего я ожидала встретить вас.

Ну и сюрприз! Некоторое время я просто опомниться не мог. Однако я поздоровался со всеми и присел за их столик. Никогда еще не был я в таком переплете. Лицо девушки уже казалось мне знакомым, но я понятия не имел, где и когда мы встречались и как ее зовут. Я попытался было, чтобы отвлечь ее от более опасных тем, заговорить о красотах швейцарской природы, но диверсия не удалась — девица сразу же обратилась к более интересовавшим ее предметам:

—Боже мой, какая это была страшная ночь, когда все лодки на корме снесло в море! Помните?

—Ну еще бы! – подхватил я, хотя решительно ничего не помнил.

—А помните, как испугалась бедняжка Мэри и как она рыдала?

—Помню, конечно! Боже мой, как эти воспоминания оживают передо мной!

Я пламенно желал, чтобы они действительно ожили, но чувствовал какой–то провал в памяти. Умнее всего было бы честно признаться. Но я не мог на это решиться — девушка так обрадовалась, что я ее вспомнил,— и я продолжал барахтаться в тине, тщетно надеясь за что–нибудь ухватиться. Загадочная знакомка все с той же живостью продолжала:

— А знаете, Джордж таки женился на Мэри!

— Понятия не имею. Так он, значит, женился?

— В том–то и дело, что да. Он говорил, что в конце концов виновата не она, а ее отец, и он был прав, по–моему. А вы как считаете?

— Разумеется, он был прав. Случай совершенно ясный, я всегда это говорил.

— Ну, нет, вы говорили другое. Тем летом по крайней мере,

— Вот именно, тем летом, Тут вы абсолютно правы. Но я говорил это уже следующей зимой.

— Ну, а как потом выяснилось, Мэри была тут ни при чем — это все ее отец, он да еще старик Дарлей.

Надо было что–то сказать, и я промямлил:

—Я всегда считал Дарлея препротивным старикашкой.

—Да он таким и был, но вы ведь помните, как они с ним нянчились, хоть он вечно изводил их своими чудачествами. Помните, чуть погода начинала хмуриться, он обязательно забирался к ним в дом.

Я не смел ступить в шагу дальше. По–видимому, Дарлей – не человек; скорее всего он какое–то животное, может быть собака, а может быть и слон. Но хвосты бывают у всех животных, и я отважился на реплику:

— А помните, какой у него был хвост?

— Хвост? У него их было тысяча!

Я прикусил язык. Не зная, что ответить, я пролепетал:

— Да, уж насчет хвостов он не мог пожаловаться.

— Для негра, а тем более сумасшедшего негра, трудно желать большего.

Я готов был провалиться сквозь землю. Я говорил себе: «Неужели она ограничится этим и будет ждать моего ответа? Если так, то разговор наш зашел в тупик. Тысячехвостый негр — это тема, на которую ни один человек не решится вести непринужденную и содержательную беседу без предварительной подготовки. Эта область слишком мало исследована, и нельзя же очертя голову...»

К счастью, она прервала мои размышления слонами:

— А помните, как он любил поплакаться на свои обиды, лишь бы нашелся терпеливый слушатель? У него было свое удобное жилье, но чуть на дворе становилось холоднее, как от него нельзя было избавиться. Вечно он торчал у них в доме. Правда, они что угодно от него терпели, ведь он когда–то спас жизнь Тому— за много лет до этого. А Тома помните?

— О, еще бы, славный паренек!

— Да, да. А какой у него был прелестный ребенок!

— Замечательный карапуз! Я такого еще не видывал.

— А уж я как нянчилась с ним, укачивала его, забавляла.

— И я тоже.

— Кстати, ведь это вы тогда придумали ему имя. Какое только? Я что–то не припомню.

Я почувствовал, что лед трещит у меня под ногами. Я бы много дал в ту минуту, чтобы знать, какого пола был младенец. По счастью, мне пришло в голову имя, одинаково подходившее мальчику и девочке.