— А теперь мне нужно выйти с территории…

— Сегодня это невозможно, мадемуазель, — ответил доктор.

— Почему невозможно? Почему именно сегодня?..

— Распоряжение начальника гарнизона: выход из госпиталя запрещен.

— Я должна…

— Выход запрещен для всех…

— Ну я-то не все!

— И запрещен до полудня завтрашнего дня, мадемуазель.

— Да почему же? Скажите, почему? Я хочу знать… Это совершенно неоправданное превышение власти… Ведь я не солдат… Я иностранка… Подобный приказ не может и не должен касаться меня.

— Причина, мадемуазель, уж очень серьезная, — мягко ответил врач. — Завтра утром в Испанию отплывает транспортный корабль. На нем отправят пленных, находящихся в тюрьме и госпитале. Есть опасность побегов: у мятежников повсюду сообщники. Вот почему, дитя мое, начальник принял столь важное решение, которое — повторяю — распространяется на всех и никак не ущемляет вашего личного достоинства.

— Это все слова, месье. Значит, по крайней мере на сутки с лишним, я пленница… Это посягательство на мою свободу. Я буду жаловаться консулу[38] Франции… Последний раз говорю: мне нужно выйти в город!

— Часовые получили строжайший приказ. Вас задержат силой. Все, что я могу попытаться сделать, — направить со связным записку от вас в штаб гарнизона…

— У меня нет, месье, привычки просить. Когда я права, я требую… Насилию бессмысленно сопротивляться, особенно женщине. Я добровольно служила Испании. По отношению ко мне проявляют принуждение. Меня задерживают, не имея на это никаких оснований, без всякой причины… Ну что ж!.. Соблаговолите принять отставку. И больше не рассчитывайте на мою помощь…

— Мадемуазель, столь внезапное и, простите, опрометчивое действие…

— Позвольте откланяться, месье!

И мадемуазель Фрикет, покинув главного врача в полном отчаянии, убежала к себе в комнату.

Вскоре к ней вернулось обычное спокойствие, оно не раз помогало свершать героические поступки, приводившие в изумление даже людей не робкого десятка.

«Что это я? — спросила она себя, думая о Карлосе и Долорес. — У меня целых полдня для спасения Необходимо вытащить их отсюда, вытащить любой ценой»

И девушка тотчас отправилась к полковнику и его сестре, намереваясь сообщить им о положении дел.

Карлос и Долорес выслушали все с присущей им стойкостью, как те, кто целиком посвятил себя борьбе за независимость родины. Придя к выводу, что случившееся с Фрикет под корень подрубает планы побега, Карлос спокойно сказал:

— Теперь, когда все, на мой взгляд, потеряно, надеюсь, дорогая благодетельница, вы не откажете вашим вечным должникам в последней услуге.

— Пожалуйста, говорите…

— Достаньте немного яда… чтобы быстро и наверняка положить конец мучениям, уготованным для нас тиранами.

— Да вы что! Ни в коем случае!

— Вы отказываетесь? — с удивлением воскликнула Долорес.

— Да. Во всяком случае до тех пор, пока останется хоть малейшая надежда избежать каторги.

— На что же вы надеетесь?

— На то, что мы удерем от этих идальго[39], более спесивых и грубых, чем солдафоны из Померании[40]. Видите ли, мне запрещают!.. Бог ты мой, со мной обращаются как с солдатом, опоздавшим на поверку! Посмотрим!

— Тогда скажите хоть, что нам делать, чтобы оказаться на свободе…

— Ничего… Абсолютно ничего! За дело примемся мы с Мариусом… Потерпите до полуночи: когда раздастся бой курантов, будьте начеку… Полночь — время преступлений и побегов.

Фрикет, подавив гнев, успокоившись и вновь обретя уверенность, попрощалась с друзьями.

Главное — не унывать! Не терять надежды!

Вечером она о чем-то пошепталась с Мариусом. Потом они потихоньку обошли весь госпиталь, осмотрели подвальные помещения, куда никогда не заглядывали, побывали в зловонных закоулках, где еще с прошлого века скопились кучи мусора.

В одиннадцать часов Мариус, дыша как кашалот[41], чуть не орал от счастья. Гримируясь при свече, он почти до неузнаваемости изменил внешность. Черную бороду, торчавшую словно комок пакли, провансалец выкрасил в ярко-рыжий цвет, столь часто встречающийся в Испании. То же самое он проделал с лохматыми иссиня-черными бровями и с волосами, торчавшими во все стороны подобно колючей проволоке. Маленькой губкой матрос смывал перед зеркалом лишнее и дико хохотал.

— Черт побери! Это я или нет… Сейчас поищу: «Эй ты, Мариус!.. Где же ты?» Вот это да, мадемуазель, здорово! А краска-то, она хорошая?

— Месяца три продержится.

— Здорово! Здорово! Даю голову на отсечение, что легавые, когда сообщат мои приметы, ни дьявола не угадают. Вот это химия, мадемуазель!

Да уж, без химии при побеге не обойдешься. С помощью таких трюков мы обводили вокруг пальца мальгасийцев[42] и итальянцев из Массауа…[43] Хорошо… Никто вас не узнает, и это главное. А все остальное готово?

— Готово, мадемуазель.

— Тогда пошли за нашими пленниками.

Провансалец сунул под мышку три пакета средних размеров и пошел за девушкой по боковым коридорам, освещавшимся только еле-еле горящими газовыми горелками.

Дело шло к полуночи. За несколько минут до боя часов Фрикет вбежала в небольшое помещение, где томились патриоты. Едва она успела объяснить, что им предстоит сделать, как вдали послышались звуки тяжелых шагов, голоса, отдающие приказания, звон металла. Фрикет сжалась.

— Это за ними… Солдаты идут Охранники… Поздно… Бог мой! Слишком поздно!

Шаги приближались. В конце коридора блеснули штыки. Фрикет резко бросила полковнику и Долорес.

— Быстро! Быстро! За мной!

Карлос, все поняв, проворчал:

— Живыми нас не возьмут. Яду! Умоляю вас.

— Ну же, идите! Скорее!

Фрикет чуть не силком выпихнула их в главный коридор. Там, к несчастью, горел яркий свет. Мариус протянул руку и погасил горелку. Стало темно как в склепе. Все четверо с бьющимися сердцами, ничего не видя, кинулись бежать, стараясь не шуметь. Вдали забрезжил огонек. Фрикет извлекла из кармана ключ, открыла какую-то дверь и прошептала:

— Каменная лестница. Двадцать ступенек… Спускайтесь! И ничему не удивляйтесь.

Она замкнула дверь изнутри и тоже пошла вниз.

На лестничной клетке стоял сладковатый, тошнотворный запах. Ступеньки были скользкие, словно в камерах или каменных мешках.

Нашим патриотам было не занимать смелости. Их не напугал бы, кажется, никакой сюрприз. Но и они невольно вскрикнули: на столах лежали десятка два окоченевших трупов, в мертвящем свете еле горящих рожков они выглядели жутко.

— Морг! — пробормотала Долорес, чьи нервы были на пределе.

— Не бойтесь! — успокоила Фрикет.

— Знаете, — воскликнул Карлос, — такого кошмара не увидишь даже на поле битвы!

— Баста! — сказал Мариус. — Все это ерунда Я здесь лежал.

В полном изумлении полковник посмотрел на матроса, волосы и борода у того горели огнем. Это несколько отвлекло Карлоса.

— Что, полковник, не узнаешь? Это химия. Спросите лучше у мадемуазель — она все объяснит.

— Честное слово, его не узнать!

— Верно, — сказала Фрикет. — Это уже мой третий побег… с помощью химии. При первом я прибегала к фосфору — кабил[44] Барка, мой зебу[45] Майе и я горели как факелы. При втором я превратилась в негритянку, применив концентрированный раствор ляписа. Ну а теперь Мариус, умывшись перекисью водорода, стал не то кирпичного, не то морковного цвета. Делаем что можем. Ну, как? Вам лучше, Долорес?

— Да, лучше. Спасибо, дорогая. Но ведь мы не пробудем здесь долго? Дышать нечем… Как-то очень не по себе. Мне кажется, что я умираю…