А я уже строила планы достижения консенсуса с Захаровым; он-то на свободе, а вот эти свежедобытые факты вполне могут реально изменить ему меру пресечения. Можно попробовать поиграть на этом, мечтала я, пусть он вломит своего шефа, а сам отделается легким испугом…

Захаров держался до последнего. Но в самый неожиданный для меня момент дрогнул.

— А меня точно не арестуют? — спросил он.

— Ну что, Мария Сергеевна, — спросил меня шеф, ухватив за фалды, когда я в первый раз за три дня на минутку залетела в прокуратуру за бланками, — ясность есть?

— Более или менее, — ответила я, запыхавшись.

— Ну расскажите старику, как ваш Нагорный в тюрьму-то залетел, — попросил он, посмеиваясь.

Я рассказала старику, что, вернувшись из Москвы и смертельно опасаясь, что его убьют, он примчался к своим коррумпированным связям — Спиваку и Захарову, которых весьма ценил, содержал на неплохом окладе и никому их не засвечивал.

И Спивак принял весьма нетрадиционное решение, рассудив, что Нагорного будут искать где угодно, но только не в тюрьме. К тому же Карасеву найти своего подопечного в следственном изоляторе будет еще труднее, чем прокуратуре. Используя свои связи в районе, откуда он когда-то пришел в ОРБ, он вместе с районным дознавателем состряпал уголовное дело по использованию поддельного документа, благо у него валялось несколько забытых и выморочных паспортов. Дело было фальсифицированным от начала и до конца, но дознаватель умудрился получить по нему санкцию, и господин «Ослов» отправился за решетку, видимо, утешая себя мыслью, что лучше в тюрьму, чем на кладбище.

И там, в тиши следственного изолятора, у него сформировался план по захвату власти в преступном сообществе. План формировался при участии Спивака и Захарова (что Захаров категорически отрицал, но без успеха, слишком многое говорило о его причастности). Кстати, возможно, что мысль о захвате власти первому пришла в голову вовсе не Нагорному, а Спиваку и Захарову, после того, как они вербанули на сбыте наркотиков стриптизершу из ночного клуба, оказавшуюся родной сестрой любимого карапузовского охранника.

Так или иначе, но эти два талантливых (без всякой иронии! Но их таланты бы — и на мирные цели) оперативника подтянули и самого Горобца Валентина Ивановича. Тот стал отслеживать каждый шаг своего босса.

Мы с Лешкой Горчаковым вспомнили про нежелание Карапуза иметь умных охранников из опаски, что они будут играть в свои игры; но чужие игры оказались не менее жестокими.

Тем временем срок содержания под стражей «Ослова» истекал, и дознаватель изменил Нагорному меру пресечения, что существенно ускорило развитие событий.

Спивак и Захаров готовили Горобца к убийству Карасева, выдав ему для этих целей пистолет Марголина, изъятый Спиваком сто лет назад по какому-то забытому делу еще в районе и благополучно оставшийся в его распоряжении. Горобец должен был застрелить Карасева и широко оповестить общественность о том, что стреляли из «ауди» жены Нагорного.

С точки зрения возможного подозрения в причастности к убийству со стороны правоохранительных органов Нагорному ничего не грозило — машина была утоплена им еще тогда, летом, когда он, вернувшись из Москвы, заметал следы. Но в глазах соратников по преступному сообществу он должен был быть намертво связан с покушением на Карапуза, и только доказав, что это он завалил «папу», получал право занять его место.

Заодно он решал проблему с конкурентом — Барракудой, поручив ОРБ-шникам сфабриковать в отношении того дело. Поскольку все приближенные к Карапузу понимали, что Барракуда никак не мог его застрелить, репутацию будущего лидера ОПС[9] это никак не подрывало, а вот следствию до тонкостей взаимоотношений между убиенным Карасевым и киллером Бородинским, у которого нашли «мокрый» пистолетик, засветившийся на двух убийствах, не должно было быть никакого дела.

Нам так и не удалось установить, где коротал время Нагорный после освобождения, но зато, совершенно неожиданно, мы установили, кто его убил.

Задержанная за кражу у клиента проститутка со Староневского вдруг стала рассказывать, что не так давно (путем сложных ассоциаций мы выяснили, что это было через два дня после убийства Карасева) ее «снял» молодой мужчина, который привел в гостиничный номер, получил от нее профессиональные услуги, но чем-то остался недоволен и не стал платить. Она вышла из номера, отзвонилась сутенеру, тот примчался разбираться и в пылу разборки задушил неплательщика. Испугавшись, они вывезли труп без верхней одежды в область и прикопали в снег.

Поскольку Нагорный, видимо, не ставил Спивака и Захарова в известность о своих сексуальных похождениях, они сами не подозревали, что их наниматель убит, и продолжали рьяно лоббировать его интересы.

Дело постепенно распухало, а о судебных перспективах его я старалась не думать. Спивак и Захаров были удивительно спокойны, охотно разговаривали на любые темы, кроме касающихся предъявленного им обвинения, из чего мы с Лешкой сделали вывод, что с судом у них уже все решено. Горобец тоже молчал, потому что адвокат, видимо, с учетом интеллектуальных особенностей своего подзащитного, строго-настрого велел ему на допросах не раскрывать рта, не отвечать даже на следовательское «здрасьте».

Правда, мы добились освобождения Кости Барракуды.

Я как раз приехала в следственный изолятор, когда он его покидал. Горчаков еще накануне отвез в «Кресты» постановление об освобождении Бородинского; Барракуда вышел за ворота следственной тюрьмы прямо мне навстречу.

— Ой, Мария Сергеевна, — обрадовался он, — рад вас видеть!

А меня терзали угрызения совести из-за того, что я не смогла противостоять фабрикации дела, и я смущенно поприветствовала его и хотела было подойти к двери СИЗО, тем более, что встречающие соратники уже отчаянно сигналили освобожденному товарищу из блестящих иномарок с тонированными стеклами. Я сделала шаг вправо, и Костя из галантных соображений подвинулся, чтобы уступить мне дорогу. Я шагнула влево, и Костя дернулся туда же. В итоге я натуральным образом столкнулась с ним и чуть не упала, он удержал меня за руку, и я удивилась, какая железная у него хватка.

— Мария Сергеевна, — весело проговорил он, поставив меня на ноги, — не хотите с нами проехаться в «Смарагд»? Отметим мое освобождение, а?

— Спасибо, Костя, — улыбнулась я. — Лучше не надо.

Костя оглянулся на призывные звуки клаксонов.

— Наверное, вы правы, — сказал он. — Ну, спасибо вам за все. Не поминайте лихом.

Я медлила, не входя в изолятор, и Костя с улыбкой открыл передо мной двери.

— Лучше не стойте долго со мной рядом, помните, что я вам говорил?

Я кивнула ему на прощание и зашла в закуток перед контрольно-пропускным пунктом. И тут же с улицы, сквозь гул мчащихся по набережной машин, раздались какие-то странные хлопки, потом крики и отчаянные автомобильные сигналы.

Я выглянула на набережную и увидела лежащее на тротуаре тело, из-под которого медленно вытекала кровь, стремительно разъезжающиеся машины и замерзших девчонок — подружек заключенных, приходящих.сюда на набережную ловить записки, брошенные из окон «Крестов», и перекрикиваться со своими парнями. Девчонки замерли на противоположной стороне, прижавшись к парапету и боясь пошевелиться. Одна из них закрыла рот ладонью в толстой вязаной варежке.

— Что там происходит? — через стекло спросил меня контролер на пропускном пункте.

Я объяснила ему, что происходит, он вызвал милицию, а мы с начальником оперчасти вышли на набережную посмотреть, чтобы никто не подходил к телу и не нарушал следовую обстановку.

— Ну что, Маша, берешь Костино убийство расследовать? — спросил меня начальник оперчасти, безуспешно пытаясь закурить на холодном ветру.

— Нет, — покачала я головой. — Я уже вылечилась от мании расследования.

— Эх, Маша, — по-отечески сказал он, — эта мания не лечится. Вот увидишь.