— Вот черт, — озадаченно проговорил Георгий Георгиевич, без всякого результата нажимая на кнопки. — Опять трубка села. Только вчера зарядил…

Водитель наконец нащупал свою громоздкую рацию, и я вдруг поняла, что мне не хватает ее перманентного шипения, сопровождавшего весь осмотр. А вот сейчас рация молчала, как убитая, и сам водитель уставился на нее с недоумением.

Не скрою, сначала я испытала легкий озноб от страха. Но он быстро прошел; в конце концов, мы остались без средств связи в компании с трупом не в пустыне и не в лесу, а в центре большого города, вокруг люди, и я вполне могу сходить к себе домой и по телефону вызвать машину.

Георгий Георгиевич вызвался меня проводить. Я ухватилась за его теплый рукав, и мы, спотыкаясь о камни и куски развороченного асфальта, побрели к моей парадной. За нашими спинами остались притихшие товарищи и труп неизвестного с колом в сердце.

По дороге мы, естественно, обсуждали нашего мертвого клиента.

— Что ж это за зверство такое, — удивлялась я, — прямо средние века. Кол в сердце, это ж надо! Кровная месть, что ли?

— Да, с таким я еще не сталкивался, — меланхолично признавался доктор. — Может, это маньяк?

Я вздрогнула. Не хватает мне еще маньяка в родной подворотне! А как быть с ребенком? Здорового балбеса за ручку водить в школу и из школы? Он сам взбунтуется. То есть мне остается сидеть на работе и умирать от страха за родное чадо… Нет уж, надо срочно что-то делать!

Подойдя к парадной, я машинально задрала голову — свет в моих окнах уже не горел. Я взбежала на четвертый этаж, как ошпаренная, уцепившийся за меня доктор еле поспевал скакать через ступеньки. Влетев в квартиру, я пронеслась вихрем по коридору и убедилась, что ребенок, слава Богу, мирно спит в своей постельке, в обнимку с наушниками, журналом “Cool”, что означает “Круто!”, пакетом из-под чипсов и учебником истории, затесавшимся в эту компанию явно по ошибке. Естественно, он проснулся и заворчал, зачем я с таким грохотом брожу по квартире, но тут же задрых снова.

Хорошо, до утра передышка есть, но потом ребенка надо срочно эвакуировать.

Плотно притворив двери в комнату Хрюндика, я в темпе напоила доктора кофе, упихала в полиэтиленовый пакет бутерброды для остальных членов нашего припозднившегося коллектива, позвонила в РУВД и в главк, чтобы нам обеспечили отъезд с места происшествия, но на этом моя деятельная натура успокоиться не могла.

— Георгий Георгиевич, давайте осмотрим его как следует в морге, — предложила я доктору на бегу.

— А зачем? — удивился он. — Завтра его спокойненько вскроют. Все опишут. Приезжайте на вскрытие.

— Я не дотерплю. Я ж ему даже в глаза не посмотрела.

— И слава Богу, — махнул лапкой эксперт. — Товарищ довольно страшненький. По хабитусу и тургору кожи ему лет тридцать — тридцать пять. А физиономия древнего старца.

— Как это?

— А вот так. Кожа бурая, пергаментная, глубочайшие морщины по всему лицу, да еще и весь струпьями покрыт. Волосья отросшие, не только ногти. Косматый такой урод.

Он это так убедительно мне представил, что я содрогнулась. Нет, в морг надо ехать прямо сейчас.

В морг мы прибыли значительно раньше, чем персона, ради которой мы тащились глубокой ночью к черту на рога. Мы-то с медиком и криминалистом стартовали прямиком туда, а труповозы от нашей канавы совершили еще вояж по нескольким районам под девизом “Порожний рейс — убыток государству”. Мы выпили весь кофе у дежурного санитара, съели даже семечки, завалявшиеся в кармане у Георгия Георгиевича, и встретили нестройными восторгами бригаду спецтранспорта, притащившую целую гроздь покойников со всех концов города.

Их аккуратно сложили на каталки в коридоре морга, а Георгиевича я послала выцепить наш объект и определить его в секционную. Расшалившись, я даже прошлась по моргу с целью выбора площадки, благо ночью очереди на вскрытие нет.

Хоть я и раньше бывала в морге по ночам, меня в который раз поразили мрачные гулкие коридоры, напоминавшие одновременно и больницу, и старинный склеп. И опять, как и раньше, мне показалось, что под потолком парят и стонут неприкаянные человеческие, души.

В секционной, которую Георгий Георгиевич выбрал для продолжения осмотра, было светло и просторно, и мои ночные страхи отступили. В конце концов, мы в государственном учреждении, даже не в темном дворе, вокруг люди, хоть и немногочисленные — пара экспертов и дежурный санитар. Ну и что, что на секционном столе — труп с колом в сердце, с темным морщинистым лицом, длинными волосами и отросшими, закрученными в спираль когтями (хотя нет, когти уже сострижены и лежат у меня в сумке, процарапывая тонкую бумагу конвертика). Мало ли что мы видали за долгую следственную жизнь; вон, Лешка Горчаков меня уже дразнит “бабушкой русского следствия”, особенно когда я пускаюсь в рассуждения о том, что мы в наше время не так осматривали, не так допрашивали, не так экспертизы назначали…

Чего только не было! Я помню, как безумно испугалась много лет назад, когда раздувшийся зеленый труп бомжа в подвале, лежавший на горячей трубе, вдруг зарычал. Оказалось, что это всего лишь гнилостные газы, но впечатлений хватило надолго. Горчаков в свое время выехал на берег залива, куда волной выкинуло изрядно обгрызенное рыбами тело утопленника; в разгар осмотра Лешку, доверчиво склонившегося над телом, что-то пребольно цапнуло за руку. Горчаков чуть не свалился в обморок, но не от боли, а от ужаса — представляете ощущения следователя, которого кусает за руку труп? На самом деле укусил не труп, а попавший к нему под одежду в заливе угорь, вместе с которым его и выбросило на берег. Жуть! А в данном случае угря и прочих хищников на трупе не болталось, и никаких особых неожиданностей не предвиделось. Я смело ступила в секционную и направилась к столу. За мной, с фотоаппаратом наготове, семенил криминалист.

Георгий Георгиевич, закатав рукава камуфляжной куртки, уже хлопотал возле нашего клиента. На каталке в углу была аккуратно разложена снятая с трупа одежда, вся — черного цвета. Под каталкой стояли черные остроносые ботинки на довольно высоком каблуке. Я машинально отметила, что вся одежда, несмотря на то, что она перепачкана землей, производит впечатление новой, почти не ношеной, рубашка и ботинки — из дорогих. Наш клиент с колом в груди был франтом. Я кивнула криминалисту, и он несколько раз щелкнул затвором фотоаппарата, делая снимки одежды. Между прочим, на улице — плюс три со снегом и дождем. Что ж, он так и гулял по ночам налегке, в одной рубашке?

— Я его на спину положил, — отрапортовал доктор, — кол из грудины торчит сантиметров на тридцать, пробил ему грудную клетку почти насквозь.

Георгий Георгиевич сделал приглашающий жест, и я, оторвавшись от созерцания одежды, подошла поближе к секционному столу. И как только я взглянула на распростертое на столе тело, все рациональные соображения выскочили у меня из головы.

На секционном столе лежало чудовище из фильма ужасов. Бледное тело его — мужчины в расцвете сил — было очень красивым и пропорциональным (если абстрагироваться от торчавшего из груди кола), и тем страшнее смотрелись по контрасту с этим телом голова и кисти рук. Длинные спутанные волосы клубились, откинутые назад, обнажая бурое лицо со ссохшейся, изборожденной морщинами кожей; щеки, нос, уши и даже веки были покрыты отвратительного вида язвами, на висках, кроме того, бугрились рубцы. Слишком большие уши, все сплошь в трещинах и язвах, были будто изломаны в хрящах и слегка заострены; а может, так просто казалось из-за обилия на них кровавых холмиков треснувшей кожи. Можно было подумать, что на лице — грубо сработанная маска из высохшей коры дерева, но лопнувшие бугорки язв с засохшей на них кровью говорили о том, что все-таки это кожа. Так же безобразны были скрюченные пальцы на покрытых язвами руках.

Глаза трупа были приоткрыты, и я с ужасом увидела, что они словно налились кровью. Поймав мой взгляд, Георгий Георгиевич кивнул:

— Я тоже сначала подумал, что это — мелкоточечные кровоизлияния. Нет, просто белки глаз розовые.