- В отставке, - мягко поправил меня Скородумов, тоже улыбаясь.
- Наверное, "контрразведчик в отставке" - такое же иррациональное понятие, как "бывший граф"? Профессионал - он и в отставке профессионал.
- Вы так считаете?
- Судя по тому, что изложено в вашем заявлении, действовали вы достаточно профессионально, за исключением одного момента - обращения в милицию.
- И это говорит сотрудник прокуратуры? - деланно удивился Скородумов.
- Это говорит человек не слепой и не глухой, который трезво оценивает, что творится вокруг.
- Может быть, вы и правы, я, безусловно, мог бы решить проблему с сыном моего знакомого другим путем, обратившись не к государственным служащим, - он тонко усмехнулся, - но я привык действовать по закону. Как это ни смешно... Именно поэтому я и в прокуратуру написал. Неужели теперь так делать неприлично?
Речь у него была правильной, с едва уловимым прибалтийским акцентом; он ведь русский по рождению, подумала я, неужели долгие годы жизни в Прибалтике еще в те времена, когда там охотно говорили по-русски, так повлияли на его манеру говорить?
- Ну, так что, - поинтересовалась я, доставая из сейфа его заявление, - вы еще не раздумали правду искать?
- Нет, напротив, укрепился в этой мысли. И сейчас объясню вам причину. Мне почему-то кажется, что мы с вами говорим на одном языке и понимаем друг друга. Пусть вам то, что я скажу, не покажется симптомом мании преследования, но у меня есть основания полагать, что сотрудник городской прокуратуры Денщиков проявляет ко мне интерес не только из-за того, что боится быть уличенным в шантаже... Год назад был убит мой работодатель, генеральный директор фирмы "Фамилия" Дмитрий Чванов; по этому факту было возбуждено уголовное дело, какой-то человек был привлечен к ответственности, но через суд дело не прошло, его отправили на дополнительное расследование, и похоже, оно тихо умерло где-то в кулуарах правоохранительной системы...
- Не знаю, обрадует вас или огорчит тот факт, что дело не умерло и находится у меня в производстве, - деликатно перебила я Скородумова.
При этих словах по его лицу пробежала неуловимая гримаса, почти тик, и я действительно не поняла, огорчило его это или обрадовало; одно я могла бы сказать с уверенностью - это его озадачило. Некоторое время он молчал, потом, явно собравшись с силами, продолжил:
- Ну что ж, прекрасно, тем лучше, значит, мне не надо вам многое рассказывать...
И опять замолчал. Мне показалось, он прикидывает, что можно мне сказать, а что не следует.
- Вы считаете, что действия Денщикова в отношении вас как-то связаны с делом об убийстве Чванова?
Но его уже что-то спугнуло, я так и не поняла, что именно.
- Мария Сергеевна, - глухо сказал он, - давайте пока не будем касаться убийства Дмитрия, я еще обдумаю всю эту ситуацию, может быть, окажется, что я погорячился, и мне не хотелось бы создавать у вас ложное мнение или хотя бы способствовать каким-то вашим заблуждениям.
В глазах его появилось прямо-таки мученическое выражение, и я поняла, что ему плохо физически. Его смуглое, обветренное лицо посерело, и он как-то обмяк на стуле. Я встревожилась:
- Олег Петрович, вы нормально себя чувствуете?
- Сейчас, сейчас, - еле слышно пробормотал он, сделав успокаивающий жест рукой, и начал сползать со стула...
"Скорая помощь" приехала на удивление быстро, две молодые женщины в белых халатах - врач и фельдшер, - только взглянув на больного, сразу помрачнели, попросили меня выйти, а через десять минут врач распахнула двери моего кабинета и спросила, есть ли в учреждении мужчины, которые могут помочь спустить вниз носилки. Позвав мужчин, я зашла в кабинет; на моем столе, на листе белой бумаги, было оставлено несколько пустых ампул; Скородумов лежал на носилках с закрытыми глазами, мне даже показалось, что он не дышал.
- С ним можно поговорить? - шепотом обратилась я к врачу.
Та кивнула головой, не поднимая глаз от карты выезда, в которой она что-то строчила с бешеной скоростью.
- Олег Петрович, - тихо позвала я. Веки у Скородумова дрогнули, и он чуть приподнял кисть правой руки, безвольно лежавшей на носилках.
- Олег Петрович, у вас есть родственники? Кому сообщить?
Скородумов, не открывая глаз, отрицательно качнул головой. Губы у него были совершенно синие и сухие. Он с трудом приподнял правую руку и положил ее себе на грудь.
- Оставьте у себя... пусть у вас будет... -- еле слышно произнес он.
- Что? Что оставить?
Он шевельнул пальцами руки, лежащей на груди.
- Часы?
Он опять отрицательно качнул головой. Было заметно, что все эти простые движения даются ему с огромным трудом и доставляют мучительную боль. Не понимая, чего он хочет, я дотронулась до отворота его пиджака, и он прижал мою руку к своей груди; я почувствовала, что во внутреннем кармане пиджака Скородумова что-то лежит. Он настойчиво прижимал мою руку к этому месту, и я решилась: отвернув полу его пиджака, я достала из внутреннего кармана толстый, какой-то нестандартно большой бумажник. Скородумов удовлетворенно вздохнул и оттолкнул мою руку с бумажником.
- Пусть у вас... - чуть слышно сказал он.
"Только этого мне не хватало", - расстроенно подумала я. Черт его знает, что в бумажнике; провокаций я на своем следственном веку натерпелась достаточно. Хоть Скородумов и производит приятное впечатление, но я его вижу в первый раз, скажет потом, что у него там был миллион долларов, а я буду доказывать, что я не верблюд...
Я вытащила из ящика стола большой конверт, положила туда бумажник, заклеила, опечатала и попросила расписаться на нем обеих докторш. Они, видимо, поняли мои сомнения и без звука расписались в нужном месте. Я убрала конверт в сейф, и Лешка Горчаков вместе с Кораблевым понесли носилки в машину.
- Куда вы его повезете? - спросила я доктора.
- В "четверку", - ответила она, - в кардиологию. У него инфаркт, причем не первый.
- Да, я знаю, что он около года назад лежал в больнице с сердцем, припомнила я слова Кораблева.
- Дай Бог, чтобы удалось его довезти, сюда вызывать реанимационную бригаду я не стала, попробуем довезти до стационара.
Доктор закрыла свою сумку и попрощалась со мной.