— Войди, — ответил Уоррен, когда Стефани постучала в дверь кабинета своего отца.

Как всегда в это время по вечерам, он был одет в домашний пиджак и сидел за столом, работая над мемуарами.

— Стефани, почему ты не спишь? Уже начало двенадцатого.

— Мне нужно поговорить с тобой. Это очень важно. — Стефани не знала, с чего начать.

— С тобой все в порядке? Ты плохо выглядишь. — Сам того не сознавая, Уоррен поднял тему разговора о положении дочери.

— Я не очень хорошо себя чувствую.

— Ты ходила к врачу? — поинтересовался старик, положив авторучку, но не выражая особого беспокойства по поводу состояния дочери.

— Нет. То есть да. — Стефани замерла. Она испытывала растущий страх под холодным взглядом отцовских глаз. Как она могла поверить, что сама сможет сказать ему правду?

— Ну и что сказал доктор? — нетерпеливо спросил Уоррен. — Что с тобой?

Приступ тошноты охватил девушку. Сейчас или никогда.

— Я беременна.

Уоррен застыл в шоке. Стефани казалось, что его страшное молчание длится бесконечно долго. Только маленькая, пульсирующая вена на левом виске показывала, что отец все еще жив.

— Отец…

Одного этого слова оказалось достаточно, чтобы вывести Уоррена из оцепенения. Стефани услышала его громкое неровное дыхание и увидела, как сужаются его маленькие глазки. Все тело старика тряслось, а руки сжались в кулаки.

— Ты маленькая дрянь, — зашипел Уоррен, медленно поднимаясь из-за стола.

— Отец, пожалуйста… — Стефани отпрянула назад.

— Ты врала мне! Ты говорила, что не спала с ним!

— Я тебе сказала правду. Это случилось позже, когда ты… когда ты запретил мне участвовать в спектакле. Я очень расстроилась… Я не знала, к кому обратиться.

— И ты пошла и легла под него.

— Это было не так…

— После всего, что я сделал для тебя, после всех моих жертв ради тебя в течение всех этих лет, ты отплатила мне такой монетой?

— Я не хотела обидеть тебя.

— О чем ты думала?! — Отец не слушал девушку. Он вышел из-за стола, схватил ее за руку и рванул к себе. — Где была твоя честь?! — ревел Уоррен, так сильно встряхивая свою дочь, что голова ее болталась, как у тряпичной куклы. — Где была твоя гордость?! Твое чувство ответственности передо мной и перед фамилией Фаррел?!

— Мне жаль…

— Что скажут люди, когда узнают, что моя дочь носит ребенка такого проходимца, как Майк Чендлер, осужденного за наркотики?! Приговоренного к десяти годам тюремного заключения?!

— Ты мне делаешь больно, — произнесла Стефани, согнувшись от боли.

— Ты вся в мать, — Уоррен еще крепче сжал руку дочери. — Ей тоже было наплевать, что подумают люди. Она думала только о себе.

— Перестань сравнивать меня с мамой! — вскрикнула Стефани, будто что-то взорвалось внутри нее от последних слов отца. — Речь идет обо мне. Ведь я и твоя дочь. А ребенок, которого я ношу, это тоже твоя плоть и кровь.

— Шлюха, проклятая сука! — Прошипел Уоррен, злобно смотря на Стефани. — Никогда не смей говорить, что этот ублюдок — моя плоть и кровь, слышишь меня?

— Но он будет твоим внуком.

— Он никем не будет, потому что вообще не родится на свет. Ты прервешь беременность немедленно. Сегодня же вечером.

— Я не буду делать аборт, — сказала Стефани, прямо посмотрев в злые глаза отца.

— Ты поступишь так, как тебе прикажут, — произнес старик, все еще держа дочь за руку. — Потому что у тебя нет другого выхода. Понятно?

— Я не буду делать аборт, — продолжала качать головой Стефани. — И ты не заставишь меня. Я буду сопротивляться. Я всем расскажу, что ты пытаешься принудить меня к…

Она не ожидала пощечины. Отец ударил Стефани так сильно, что голова девушки мотнулась в сторону. Стефани чуть не упала, но вовремя схватилась за книжный шкаф, стоящий позади нее. Она подняла руку к горящей от удара щеке.

— Убирайся! — закричал Уоррен. — Вон из моего дома!

Спотыкаясь, как пьяный, Фаррел вернулся к своему столу, открыл ящик, вытащил пачку денег и швырнул в лицо Стефани.

— Возьми и убирайся. У тебя десять минут, чтобы собрать вещи.

— Что?..

— Ты слышала. Я хочу, чтобы ты покинула этот дом навсегда. Иди, куда хочешь. Чем дальше отсюда, тем лучше. Ты мне больше не дочь. — Он сделал глубокий, неровный вдох. — Уходи! — повторил он. — Бери деньги и убирайся, пока я не задушил тебя голыми руками.

Сначала Стефани хотела поднять деньги и швырнуть их отцу в лицо. Но чувство здравого смысла остановило ее. Одно дело гордость и совсем другое — глупость. Сжав губы, чтобы не расплакаться, она опустилась на колени, собрала банкноты, валявшиеся по всему антикварному персидскому ковру, и, даже не взглянув в сторону отца, выбежала из комнаты.

Стефани не могла плакать. Ее глаза были совершенно сухими, а губы вытянулись в узкую полоску. Она заперлась в своей комнате и позвонила Трэси.

— Я дома, — произнесла она бесцветным, ровным голосом. — Приезжай и забери меня отсюда.

— Так поздно? Что слу…

— Объясню позже.

Повесив трубку, Стефани стала вытаскивать вещи из шкафа и бросать их в чемодан, не обращая внимания, что она берет с собой. Чувства обиды, злости, унижения смешались и вызывали нестерпимую, ноющую боль во всем теле. Но она не перестала паковать вещи, даже не замедлила свои движения. Когда Стефани закончила, она открыла шкатулку для драгоценностей, в которой лежали недорогие безделушки. Ей нравились ее цветные браслеты, брошки с искусственными бриллиантами, бусы из фальшивого жемчуга. Она порылась в шкатулке, пока не нашла то, что искала — рубиновый перстень с маленькими бриллиантиками. Из всех прекрасных драгоценностей матери это колечко Стефани любила больше всего. Когда-то она приходила вечером в комнату матери и смотрела, как та накладывает крем на лицо. Девочка вытаскивала этот перстень из резной китайской шкатулки ручной работы и надевала его на пальчик. В день рождения Стефани, ей тогда исполнилось шесть лет, когда девочка вечером просмотрела все подарки, мама протянула ей небольшую коробочку, завернутую в блестящую фольгу и завязанную узкой серебряной ленточкой. Волнуясь от предвкушения чего-то необычного, Стефани открыла коробочку и замерла: в ней лежало рубиновое кольцо.

— С его помощью я всегда буду рядом с тобой, — сказала мать своим красивым, мелодичным голосом.

Через месяц Алисии не стало.

— Как бы мне хотелось, чтобы ты была рядом со мной, мама, — произнесла Стефани, надев на палец перстень и поцеловав его.

Задержавшись в дверях, она последним взглядом окинула свою комнату. Ей казалось, она будет испытывать боль, прощаясь с частичкой своего детства. Но Стефани ничего не чувствовала. Она закрыла за собой дверь и вышла из дома, чтобы ждать Трэси па улице.

— Стефани, не будь идиоткой. Ты должна остаться у нас. Тебе больше некуда идти.

Девушки сидели в спальне Трэси. Бушананы спали.

— Твои родители никогда не согласятся, чтобы я осталась здесь, — покачала головой Стефани. — Кроме того, именно сюда сразу придет отец, чтобы найти меня.

— Зачем ему искать тебя, если он сам выгнал тебя из дому?

— Он поступил так в приступе гнева. Но утром его будет волновать только одно — что подумают люди. И он захочет вернуть меня домой.

— Ты не можешь вернуться домой. Он убьет и тебя, и ребенка.

— Знаю. — Стефани испытывала такое отчаяние, что ей было зябко даже от теплого ветерка, дующего из открытого окна. От ночного аромата роз, выращенных самой миссис Бушанан в саду, голова Стефани сладко закружилась. — Я должна уехать. Я не доверяю отцу.

— Куда ты отправишься?

— В Нью-Йорк. — Стефани глубоко вздохнула. Она приняла единственно возможное решение.

— В Нью-Йорк! Но почему? Что ты там будешь делать?

— То, к чему стремилась всегда. Стану актрисой.

— Но где ты будешь жить? На что? Что будет с ребенком? Как ты сможешь заботиться о нем? Ты сама сказала…

— Я найду работу. Любую. У меня есть деньги, которые мне дал отец.