На моих запястьях защелкиваются браслеты.

— A-а!!! Пластик… Снимите! Снимите сейчас же! Гады, сволочи!!!

Эмилио уже рядом со мной. Он кивает охранникам.

— Все в порядке, ребята, это ошибка. Ему назначено, пропустите.

Мордовороты неохотно подчиняются. Собрав остатки достоинства, я поправляю бандану и распутываю кожаную бахрому своей куртки.

Эмилио ведет меня в кабинет. Усевшись напротив и облокотившись на стол, он долго вглядывается в мое лицо…

— Да, это и в самом деле ты, — вздыхает он наконец. — Совсем как на той старой фотографии с фестиваля в Вудстоке в шестьдесят девятом, мы ее всегда ставим над твоей колонкой. Помнишь, где ты в толпе и весь в грязи? Подумать только, сам Бинер Уилкинс… Глазам своим не верю. Мы тут в редакции даже иногда спорим, жив ты еще или умер, а обзоры пишет компьютер.

— Как это умер? Вот он я, собственной персоной! Оберегаю свою личную жизнь, только и всего. Кроме того, ваш современный мир мне как-то не по душе… Но послушай, друг, если ты меня сразу не узнал, то почему бросился спасать?

— Ну… Начну с того, что сюда по крайней мере раз в месяц является очередной псих, объявляющий себя Бинером Уилкинсом. Легендарное имя, что поделаешь, оно привлекает к себе всех бунтарей из поколения в поколение. Так что сначала у меня и мысли не возникло, что ты можешь оказаться настоящим. Все дело в наручниках: я сразу вспомнил, что Бинер терпеть не мог — не может — синтетику.

Чуть-чуть успокоившись, позволяю себе расщедриться на похвалу.

— Ну что ж, парень, слава богу, у тебя есть мозги и память в придачу. Мне совсем не улыбалась перспектива поцеловать мостовую.

— Меня просто всегда удивляло, как может человек, вся жизнь которого вращается вокруг старых пластинок, до такой степени ненавидеть пластик. Получается противоречие…

— Я пластинки не ем и на себя не надеваю! Еда и одежда — совсем другое дело.

Эмилио откидывается в кресле, скрестив руки на груди.

— Ну что ж, все к лучшему. Так каким ветром тебя к нам принесло?

Собираясь ответить, я вдруг чувствую такую жажду, будто сижу на песке посреди Сахары. Столько всего за один день…

— Здесь найдется чем горло промочить? — спрашиваю.

Редактор жмет на кнопку.

— Мисс Орсон, принесите нам, пожалуйста, две колы…

— Случайно, не в пластиковых бутылках? — перебиваю я.

— Ну да, в чем же… Ах да… Не надо, мисс Орсон… Тогда я и не знаю, что тебе предложить.

Мои глаза обегают комнату и останавливаются на стеклянном шкафчике со странным набором предметов. Кожаная куртка, расческа, обгоревший корпус гитары… и — о, счастье! — банка «Ю-Ху». Не спросив разрешения, кидаюсь туда, распахиваю дверцу и тут же вскрываю банку.

У Эмилио вырывается вопль!

— Спокойно, приятель, — качаю я головой, отпив глоток и поморщившись. — Что не так?

— Эта банка… Да ты знаешь, кто последним держал ее в руках?

— Кто?

— Джон Леннон! За минуту до того, как его убили!

— О!

Заглядываю в шкафчик. Так и есть, перед каждой вещью — музейная табличка. Куртка Лу Рида, гитара Хендрикса, расческа Элвиса, ленноновский «Ю-Ху». Ну и дела. Sic transit…и так далее.

Вернувшись за стол, посвящаю Эмилио в суть своей проблемы. Он слушает, вытирая с глаз слезы.

— Да уж, задал ты себе работенку, Бинер, — замечает он, немного успокоившись. — Кроме нескольких чокнутых стариков, все эти старые альбомы никому теперь не нужны. Их нигде не найдешь, разве что в той лавке в Вилидже…

— Ну конечно, как же я раньше не подумал!

Гринвич-Вилидж, родина «Лавин спунфул», духовная Мекка бунтарей и вольнодумцев, всех битников, хиппи или панков, когда-либо топтавших землю! Уж в какой-нибудь из бесчисленных антикварных лавчонок наверняка найдется мой заветный альбом.

— Однако боюсь, — качает головой Эмилио, — что твой взгляд на мир несколько…

— Все путем, брат, я в струе!

— В струе чего? — парирует он.

Не обращая внимания на скептическую ухмылку редактора, поднимаюсь и раскланиваюсь.

— Ну давай, Эмилио, классно было увидеться вживую, но мне надо бежать. Как мои статейки, ничего?

— Вполне. Твое поколение все еще составляет немалую часть рынка, а всем остальным есть над чем посмеяться. Только вот… Не наезжал бы ты так на современную музыку, совсем никого не хвалишь — со времен того альбома Мадонны с воскресшими «Грейтфул дэд», когда у нее еще внучка родилась, а с тех пор уже шесть лет прошло.

— Я что думаю, то и говорю, Эмилио. Будут хорошие вещи, похвалю, а дерьмо — оно и есть дерьмо!

Он вздыхаете напускной скорбью и поднимается с кресла, чтобы меня проводить.

— Горячий, как сто мегатонн… Ладно, последний из могикан, постараюсь принимать твою телеметрию без помех. Главное, не пропадай. Как там у вас говорится? Не сойди с дорожки?

— С пути.

— А я-то думал, это как звукосниматель…

Помахав рукой Эмилио, снова спускаюсь в подземку и еду в Гринвич-Вилидж. Выхожу на Юнион-сквер.

Будь я проклят, но что-то здесь не так.

По всей северной границе проходит высокая стена с башенками и флажками. Перед воротами, выходящими на Бродвей, стоят Микки-Маус и Гуфи, оба с пистолетами на боку. Мимо медленно движется толпа.

Осторожно двигаюсь ко входу, стараясь слиться с компанией туристов, но Микки тут же меня замечает и жестом подзывает к себе. Я не привык спорить с вооруженными мышами и послушно выхожу из строя.

— Ты что тут делаешь без значка? — строго спрашивает он.

— Дома забыл…

— Вы что-то уж слишком вошли в роль, парни. Нельзя быть такими растяпами! Ладно уж, так и быть… Вот тебе временный, но это в последний раз!

— Конечно, мистер Маус, — подобострастно киваю я. — Большое вам спасибо!

Приколов на лацкан куртки пластиковую карточку с голографической диснеевской эмблемой, я беспрепятственно прохожу мимо контролера в ворота…

…и тут же переношусь в славный шестьдесят седьмой!

Улицы переполнены длинноволосыми детьми Водолея. Они размахивают флажками с символом мира и фотографируются вместе с туристами, не выпуская изо рта дымящиеся косяки, толстые, как сосиски. Трава, судя по запаху, самая что ни на есть настоящая! Из открытых окон домов льется музыка «Битлз».

Что за чертовщина?

Перехожу Десятую улицу и попадаю в толпу хиппи, одетых во все черное. Эти взахлеб декламируют Аллена Гинзберга. Только тут я наконец начинаю въезжать…

ВЕСЬ ВИЛИДЖ СТАЛ ДИСНЕЕВСКИМ ПАРКОМ!

Ну да, на Бауэри, как и полагается, владения панков. Бритоголовые как заведенные дергаются под «Рамонес».

Я сажусь на обочине.

По лицу текут слезы.

Выплакавшись досуха, поднимаюсь и бреду дальше. Отыскать альбом и валить отсюда… Магазин должен быть где-то дальше.

Нахожу его на Бликер-стрит, по соседству со сверкающим огнями джаз-клубом, где, согласно объявлению, Майкл Джексон в своем шоу подражает Чарли Паркеру — каждый вечер в шесть и в восемь. Совсем упав духом, вхожу в магазин. Всюду флюоресцирующие психоделические плакаты, воздух пропитан благовониями. Из дешевеньких колонок звучит «Джефферсон эйрплейн» — «Ты ищешь свою любовь?». Вот именно!

За прилавком красуется очередная цыпочка в маскарадном костюме, но я не обращаю на нее внимания и начинаю рыться на полках.

Надо отдать должное диснеевской братии: денег они не жалеют. Чего тут только нет, вся золотая эпоха, первые издания от пятидесятых до семидесятых, уютно упакованные в пленку. Цены вполне предсказуемые, но в основном меньше тысячи.

За черным алфавитным разделителем с таинственно мерцающей буквой «Л» я наконец нахожу то, что искал.

«Лавин спунфул», «Ты веришь в чудо?», всего за восемьсот зеленых.

Трепетно прижимая свое сокровище к груди, спешу к прилавку.

— Решили на досуге покопаться в старых записях? — улыбается девушка. — Я вас понимаю, это куда лучше того, что в наши дни выдают за музыку.

Увы, обычная рекламная болтовня, не более того. Молча киваю и лезу в карман. Черт побери! Наличных не набирается и пяти сотен. Ладно, вот чек на три тысячи за последнюю книгу: «Дилан. Последние годы». Протягиваю его продавщице.