— Во-во, — продолжал он. — Клянусь Герой, я их чуть было в суд не поволок, когда вышел тот говенный мультик. Полным придурком меня выставили! Пентюх с ослиными ушами, да еще молнии боится! Это я-то, которому Зевс роднее, чем тебе утроба твоей мамаши! Потом, правда, передумал, баблом взял, до сих пор мне тридцать процентов отдают с каждой кассеты.

— Круто, — протянул я. Оторвал виноградину, подбросил на руке и запустил в угол. — Значит, теперь тоже в деле…

Водка на пустой желудок ударила в голову. Мне вдруг стало отчаянно весело. Оно даже и к лучшему, легче будет сделать то, что решил. Я потянулся к бутылке, намереваясь продолжить, но Бахус остановил меня:

— Погоди, дай мне.

Я недоуменно подставил бокал, и он поднял над ним руку. Прямо из ладони хлынула рубиновая струя, как будто из ран Христовых.

— Шланг в рукаве, — хмыкнул я, стараясь не выказывать удивления.

— Можно и так сказать, — пожал плечами Бахус.

Я осторожно пригубил напиток.

Прохладный бриз на зеленом склоне холма, брызги морской пены, жаркое солнце и прохладный ручеек в тени дубовой рощи. Вот это вино!

Голова закружилась, легкая, как облачко у Водсворта. Голос моего собеседника доносился словно из другой звездной системы.

— Вечеринки, пиры, карнавалы, оргии, сатурналии… можешь звать как угодно, Плутон их забери! Ну, или если уж дуть в мою дуду, то вакханалии. Так или иначе, суть одна, и законы одни и те же. Я бы мог вот такую книжищу о них написать! А о таких, как ты, — отдельную главу…

Я отхлебнул еще божественного вина.

— А что во мне такого особенного?

— Ты ложка дегтя, — фыркнул он. — Самоубийца. Пугало, урод.

Я зябко передернул плечами.

— Ну, так и что? Отговаривать собрался, да? И не…

Бахус примирительно поднял ладони. Ни шлангов, ни отверстий я там, к своему удивлению, не заметил.

— Да нет, просто мое мнение… Так сказать, взгляд с Олимпа.

Мне вдруг стало не до разговоров. Жизнь кончена. Уже без четверти, скорее бы.

— Ну и сидел бы там, — процедил я, поворачиваясь к двери. — Что тебе здесь понадобилось? Больше пойти некуда?

— Я и так везде, — рассмеялся Бахус.

Я обернулся.

— Как это?

Заговорщически подавшись вперед, странный гость пояснил:

— Все вечеринки, которые были, есть и будут, связаны между собой. Также, как все войны или совокупления, если верить Марсу и Венере. Надо только знать, как попасть с одной на другую.

— И как же?

— Я-то сам просто иду на зов и могу быть сразу везде. Как любой из богов. Я изначальный дух вечеринки, вечный и вездесущий, всепроницающий волновой фронт, принимающий материальную форму, как только складываются благоприятные условия. Ты — совсем другое дело, тебе без реквизитов не обойтись.

— Каких реквизитов? — вытаращил я глаза.

Бахус задрал рукав своего балахона. Вены у него на руке оказались не голубые, а пурпурные, винного цвета. И опять — никаких шлангов. Он поднял руку ладонью кверху жестом фокусника. Я не отводил глаз.

Рука еле заметно вздрогнула, и на ней появился предмет. На вид — обычный карнавальный рожок из бумаги и пластика, украшенный яркими вымпелами.

— Дунешь в него разок — и окажешься в другом месте. Выбор случайный в пределах дискретной матрицы вечеринок.

— Случайный? — удивился я.

Бахус пожал плечами.

— Закон природы. Один пьяный тип по фамилии Гейзенберг пытался мне как-то растолковать, но я так и не врубился. Хаос, вероятность, стохастика — почище сократовщины. Ах да, совсем забыл. Когда там окажешься, не вздумай выйти за психофизические границы праздника, типа на какие-нибудь похороны или День перемирия.

— Почему?

— За пределами вечеринки ты будешь в чужом пространстве-времени, и вся твоя масса тут же перейдете энергию. Представляешь? Хиросима по сравнению с этим покажется детской хлопушкой.

— Ну нет! — отстранился я. — Такого мне не надо, обойдусь как-нибудь.

— Возьми, мало ли что… — Он сунул мне рожок в карман пиджака.

— Ты говорил про реквизиты во множественном числе, — заметил я, сам удивившись своим словам.

Довольно ухмыльнувшись, Бахус произвел на свет новую игрушку — разрисованный в горошек остроконечный бумажный колпак. Не давая опомниться, нахлобучил его мне на голову и закрепил резинкой, больно щелкнув по подбородку.

— Сможешь теперь говорить на любом языке. И еще одно… — На ладони появился пакетик конфетти. — Бросишь на кого-нибудь щепотку, и он будет перемещаться вместе с тобой. — Пакетик отправился в другой карман. — Ну все, вали отсюда, уже почти полночь!

С этими словами он ловко развернул меня лицом к двери и пнул в зад. Я упал на колени, а когда вскочил, странный бог уже исчез, словно его никогда и не было.

Однако у меня на голове по-прежнему красовался карнавальный колпак. Содержимое карманов также оказалось на месте.

Черт бы побрал его дурацкие фокусы! Что за чушь! Меня ждут более важные дела.

Я снова прошел через гостиную, направляясь к балконной двери. Никто из перепившихся гостей, валяющихся на полу или занятых болтовней, не обратил на меня внимания. Сама Мэри Энн куда-то отлучилась.

Как и следовало ожидать, в промерзшем темном «патио» было пусто.

Я закрыл стеклянную дверь, отрезав себя от тепла и людского шума. Вскарабкался на узенькие перила. Холодный металл обжигал руки.

Далеко внизу расстилался искрящийся разноцветными огнями город, похожий на праздничную витрину у Тиффани. Резкий ветер раздувал полы пиджака, забирался в рукава, тянул за собой. Глаза начали слезиться от мороза.

Уже наклонившись вперед, я вдруг заколебался. Неужели нет другого выхода?

Тут кто-то сильно толкнул меня в спину…

— Счастливого пути! — донесся сверху насмешливый голос Бахуса.

Лишь успев пролететь этажей двенадцать, я догадался вытащить из кармана его подарок. Зажмурил глаза и принялся отчаянно трубить, как архангел Гавриил, выдувая протяжное жалобное блеянье.

Внезапно грозная стена ледяного шторма куда-то делась. Исчезло и отвратительное чувство невесомости.

Я сидел в широком мягком кресле. Вой ветра в ушах сменился дребезжанием пляшущей по столу посуды. Рядом кто-то тяжело пыхтел, другой вроде бы хрюкал, а третий визгливо пищал. Затем тот, который хрюкал, заговорил, вернее, выкрикнул пронзительным нечеловеческим голосом:

— Масла ей в уши, масла!

Я открыл глаза.

Развесистое дерево посреди лужайки отбрасывало изумрудную тень на длинный стол, изящно накрытый к чаю. Нос щекотал аромат свежей травы и теплых лепешек. Безумный Шляпник держал Соню за задние лапы, а Мартовский Заяц изо всех сил давил на плечи несчастного грызуна, пытаясь протолкнуть его в чайник. Алиса, само собой, только что ушла.

Видимо, окончательно сдавшись, Шляпник опустил Соню на стол. Голова ее так и осталась в чайнике. Писк постепенно затих, сменившись уютным похрапыванием.

Шляпник снял цилиндр и задумчиво почесал лысоватый череп. Я заметил, что шляпная лента потемнела от пота.

— Маслом, говоришь? — протянул он. — А зачем? Мы же не собираемся ее съесть.

Мартовский Заяц раздраженно сморщил нос и подергал усами.

— Идиот! Нет, конечно. Сонь едят только в месяцы, которые заканчиваются на «о», а сейчас май!

— Насколько я помню, — прищурился Шляпник, водружая цилиндр обратно на голову, — это ты придумал смазать мои часы маслом. Сам знаешь, что вышло. Опять то же самое?

— Однако тебе придется согласиться, что время на них теперь сильно отличается от прежнего!

Шляпник вытащил часы из кармана и скорбно воззрился на циферблат, потом опустил их в чашку с чаем.

— И в самом деле… Хотя правильное оно по-прежнему только дважды в сутки, дни кажутся намного длиннее!

— На этот раз, — надменно пояснил Заяц, — я имел в виду смазать маслом, чтобы было скользко!

— Ты сказал «в уши», а не «в виду»! — запальчиво возразил Шляпник. — Ты уши хотел смазать, я это точно помню, потому что так растерялся, как никогда раньше и, смею надеяться, позже.