Андрей подплыл к «Чукчанке», отцепил и стянул с нее брезент. Валет прыгнул через борт, и Андрей, перебравшись за ним, приладил мотор, закрепил резинку на корме на длинном шнуре. Андрей промучился минут пятнадцать, прежде чем, после очередного рывка, мотор, выбросив голубой дымок, ровно затарахтел. Надо было вскрыть магнето, вместо того чтобы слушать эти проклятые поплавки трое суток. Ну да ладно…

Андрей включил скорость, ветер ровно нажал в лицо, и, развернув «Чукчанку», он направил ее на глубокую седловину между двумя сопками, торчавшими над северным берегом. Под носом идущей на буксире «резинки» лопались синие пузыри.

– Ну что, Валя. Закурим? – спросил Андрей и достал пачку папирос и спички.

В коробке было всего пять спичек. Сознание моментально зафиксировало «пять». Вот тебе и покурили! Вернуться бы надо, ах, вернуться… Но потом все пойдет кувырком, это уж верная примета. Да и от берега уже с километр. Ладно, пойдем вперед, погода хорошая, ветра быть не должно. С куревом можно потерпеть, пару спичек оставить на всякий случай. По такой погоде проверка вместе с дорогой займет часов пять, не больше. Хотя после шторма… Странный характер у северной рыбы – гольца. При теплом южном ветре она вялая и спокойно дает выволакивать себя в лодку, а когда задует ледяной «северян», рыба становится упругой, стремительной и живучей. Доставать из сети ее трудно.

В конторе за эту работу каждый день откладывается на его имя фиолетовая бумажка – четвертак. За это лето их должно поднакопиться прилично – платят–то рупь шестьдесят за килограмм копченой. Хм, мысли промысловика. Весной, по последнему снегу, трактором отправлено чуть меньше тонны, да вот за лето увязано в мешки и стоит в леднике не меньше. Теперь уже до крепкого ледостава, когда придет трактор с запасами на зиму и заберет эту рыбу…

Сопки как–то внезапно полезли в небо, полоса воды между ними и лодкой сразу сократилась, вода позеленела и внизу заискрились разноцветные камни. Под недалеким берегом раздался шум и гам чаек–мартынов. Покружившись, они полетели навстречу Андрею. Медленно и тяжело летели. Сыты. После шторма они всегда сыты. Да, чайки… птицы поэзии. Стихов–то о них, стихов. И столько же матерщины от рыбаков. Не от океанских, конечно, а от таких, как он. Внутриконтинентальных. Никто так не портит сети и рыбу в них, как они. И нет более наглой и безжалостной птицы.

Андрей выключил мотор, и лодка, поскрипывая, ткнулась в каменистый берег. Валет огляделся, заметил торчавшую коротким бурым колышком евражку, колымского суслика, бросился к ней. Евражка подождала, взвизгнула, исчезла в норе. Не надоест ему за лето…

Андрей отвязал «резинку», подтянул ее, уселся прямо па дно и погреб от берега к дальнему краю сети. Поплавков почти не было видно: верный признак, что сеть полна. Крупные тела рыб просвечивали по всей семидесятиметровой длине сети. Хорошо, особой возни не будет – лишь редкие рыбы живы, большинство уснуло, и они торчали, как листья на стебле: шести– или восьмикилограммовая рыба не может запутаться в мелкой для нее пятидесятимиллиметровой дели, только намотает чуть на зубы и усы.

Андрей подцепил первую от дальнего края уснувшую рыбину, отогнул жаберную крышку. Жабры были темно–красными. Это хорошо, значит, косяк запоролся только вчера и еще сутки мог спокойно ждать выемки. Свежий косяк. Ну, давай…

…И вдруг в небе или еще где тонко и остро, обреченно пропел журавль. Андрей вскинулся. Откуда? Но все было тихо, плескала вода о борт. Почудилось. А крик так и стоял в ушах.

Рыбы одна за другой шлепались в лодку, покрывая дно, борта и одежду Андрея слизью и кровью. Спины тех, что еще были живы, отливали темно–коричневым перламутром, а на брюхе и боках ярко розовели пятна. Голец – хищник полярных рек и озер. Жрет в этом озере сам себя. Другой рыбы здесь нет. И хотя вытекает из этого озера большая река, в которой водятся и хариусы, и муксуны, и самая приятная для ухи и вялки рыба чир, в озеро они не заглядывают. Оно для них, наверное, вроде того света – непонятно и таинственно. А оттого страшно. За все время Андрей поймал лишь двух хариусов.

В середине сети Андрей увидел первого истерзанного гольца. Глаз нет, розовое брюхо вспорото, на боках дыры. Дель запутана в клубок с распущенными рыбьими внутренностями. Птицы поэзии, провались они пропадом! Их работенка. Андрей возился минут пятнадцать, пока распутал и очистил сеть, выложил рыбину под ноги. Такого красавца испортили, сволочи!

За первым истерзанным гольцом попался второй, потом еще и еще… Начинается… Спички забыл, теперь вот птицы поэзии.

После второй сети пришлось возвращаться к большой лодке и перегружать улов – в «резинке» рыба не умещалась. Во второй сети сидел свежий косяк, и Андрей возился с ним часа два. А были еще третья и четвертая сети, и только часам к пяти он разделался с ними, выправил и снова хорошенько закрепил на случай очередного шторма. Все. Теперь домой. Вот только закурить…

Мотор опять не заводился. Чуть схватывал и сразу глох. Андрей отлил из бака бензин в жестянку, вывернул свечи, протер, пополоскал в бензине и снова протер. Бесполезно. Тогда он зажег в жестянке бензин, сунул свечи туда и ввинтил их горячими. Рванул шнур. Мотор застучал, но как–то не так. Ясно: работает один цилиндр. Заглушить, но потом не заведешь. Темнеет уже. Андрей осторожно включил винт. Звук оборвался. Так. Пока он возился, легкий северный ветерок зарябил воду. Лодку потянуло от берега. Хорошо, хоть с севера тянет. Магнето проклятое… Андрей замкнул на корпус свечу и потянул шнур. Тонко треснуло, и проскочила слабая искра. Нижний цилиндр нормально. А верхний? Нету искры в верхнем. Все ясно. А разобрать магнето можно только дома. Лодку закачало – ветерок набирал силу. В борт зло застучала волна. Последнее средство – дать мотору «чифирнуть». Запрещенный прием, а что делать? Может, хоть один цилиндр заработает.

Андрей плеснул в цилиндры бензина, ввинтил свечи, надел на концы колпачки, рванул шнур. Мотор взревел, он ухватил рукоять и прибавил газ. Несколько секунд мотор работал, выплевывая синий густой дым. Андрей убавил газ и тронул скорость. Лодка рванулась, и снова обрушилась тишина. Вот теперь все. Теперь ничего не сделаешь до самого дома. Андрей закурил и выбросил за борт последнюю спичку. Остается пилить на веслах. Иначе мотор можно угробить совсем. Хорошо, ветер несильный и будет дуть в корму, помогать.

– А ты, Валет, что приуныл? Часам к двенадцати доберемся, не волнуйся. Соорудить бы нам парусок. Но не из чего. Видишь, насколько было легче Колумбу? Да, да, Колумб… такой далекий берег…

Валет посмотрел на хозяина и тихо повизжал. Андрей выбросил обугленный мундштук папиросы и достал весла. Грести будет тяжело, это он сразу понял: сильно тормозила привязанная сзади «резинка». Рядом бежали мелкие волны, они плескали в корму и обгоняли лодку. Весла были самодельные, вытесанные из стволов лиственниц. Тяжелые. Он ими почти никогда и не пользовался. Так, подойти на волне к берегу, выгрузить рыбу, и все.

…Берег отодвигался медленно. Через час сопки все еще нависали над лодкой. Ветер стих. Над сопками разгоралось лунное зарево. Андрей остановился на минуту передохнуть. Могучая северная тишина, казалось, придушила все вокруг. И ветер тоже. Отрываясь с весел, звонко шлепали по воде капли. Они тоже были частью тишины. Андрей снова взялся за весла, уключины громко завизжали. Сопки маячили перед глазами и отдалялись очень медленно. Лучше на них не смотреть. Закрыть глаза и считать до тысячи взмахов.

Снова подул ветер, теперь с запада. Сначала легкими порывами, потом ровной упругой струей. Опять застучали волны, теперь уже в левый борт. Только бы не шторм – иначе выкинет в самый дальний угол озера, километров за двадцать. Там большие глубины, выходы сланцевых плит к самой воде. Пропадут и лодка и рыба. Рыбы килограммов двести, не меньше. Вот идиот, ведь было три дня, не мог посмотреть магнето! А теперь героически ворочай этими бревнами. Надо идти наискосок к ветру и посильнее, иначе далеко снесет. Героически надо идти.