Февраль 1973

Все в мире делается не так быстро, как нам кажется и хочется. Но может, чем черт не шутит, ты сейчас конопатишь избу по имени перевалбаза и приценяешься насчет подледного лова. Тогда я тебе завидую. Если, конечно, невдалеке от этого подледного лова есть место, куда поставить машинку. Потому как без машинки я себе бытия не мыслю. Сейчас моя «колибри» стоит на втором этаже эдакого особняка, сложенного из дикого камня и именуемого «Эльбрусское лесничество». Комнатка у меня маленькая, в два окна: одно на восход, второе на закат. Одним словом, красиво.

Добиваю роман. Чего и тебе желаю. Понимаешь, Коля, я все-таки думаю, что у каждого мужика должна быть некая сквозная нить бытия, все же остальное: Эльбрусы, перевалбазы, Преображенки, Болшево и озеро по имени Гыгытгын — не более чем сопутствующие моменты. Нельзя ставить их целью, если, конечно, бытие на перевалбазе не является твоей сквозной линией жизни.

Август 1973

Когда я еще работал великим полярником, погонял собак по острову Врангеля, пересекал, сплавлялся и огибал, один мой друг говорил мне: «Чудак ты, Олег, демонстрируешь тут мне квадратную челюсть. А ведь истинное Заполярье, как и истинные джунгли, находится в городах. Твои льды, байдары и легендарные переходы — ерунда по сравнению с событиями в обыкновенной коммунальной квартире».

Тогда я шибко его презирал, ибо я покорял Чукотку, а он сидел в редакции и ездил не на собаках, а на троллейбусе. Теперь вот я убедился, что он был полностью прав. Все наши так называемые арктические трудности — курорт и благость по сравнению с проблемами города.

Это я тут сижу на перевалбазе, это я на Чукотке, а не ты. Ты, брат, на курорте, где маленько приходится шевелить руками. Но последнее во благо. Сон крепкий, и душа не болит.

Насколько я понял, ты там миниатюры начал писать. На мой взгляд — это занятие для графоманов с лирической эдакой душой. Тебе надо проз писать и еще надо учиться ее писать. А когда ты научишься ее писать, тебе еще надо будет научиться проходить сквозь литературные джунгли. Последнему я тебя научить не смогу, сам не умею.

[Конец 1973]

Работаю я изрядно, но как-то плохо. Недоволен я. Давно бы уже пора быть скачку, а скачка нет, топчусь на месте. И идеи есть, но эти идеи не переходят в образы, что ли. Я так и думал, походить там за оленями, проплыть по Пегтымелю, подумать. Пора делать скачок. Я его откладывал до романа. Роман есть. Второй роман уже должен быть другим. Про что он, я знаю. Как писать — тоже знаю. Осталось некий жизненный перелом найти.

Январь 1974

Обо мне. Журнальный вариант романа выйдет в апреле. В журнале «Наш Современник». Называется роман «Территория».

И кончается сие жестокое произведение словами: «День сегодняшний есть следствие дня вчерашнего, и причина грядущего дня создается сегодня. Так почему же вас не было на тех тракторных санях и не ваше лицо обжигал морозный февральский ветер, читатель? Где были, чем занимались вы все это время? Довольны ли вы собой?»

Книжный вариант романа отдан на 75-й год. Но я его для себя еще раз перепишу.

И уже пора дальше, пора дальше. Хороший надо писать роман о причинах и следствиях бичизма. Называется он «Правила бегства».

Если что есть — шли мне. Но плохого не шли. Лучше ничего не представить в твои годы, чем представить плохой товар. Можно подождать до встречи. Вместе обсудим и выберем.

Апрель 1974

Тут недавно в связи с дальнейшей экранизацией творческого наследия посмотрел повесть «К вам и сразу обратно». Плохонькая повесть то, Коля. Первый ее вариант при всей наивности все-таки был лучше. Я уж его сейчас слабо помню, но, по моему, он был сентиментально хорош и краток. Профессионализм при всей его необходимости не всегда приносит лучшее.

Привет окрестностям.

Роман мой называется «Территория». Неплохо бы написать второй — «Окрестности».

Васильев Юрий Вячеславович — писатель, журналист.

Наверное, рано еще оглядываться назад, смотреть, что сделал, и думать как бы повернулась жизнь, доведись начать все сначала. Но уже сейчас могу сказать, что если из меня и получилось что путное, то благодарен я геологии — она вывела меня на дорогу, благодарен литературе за то, что она стала моим делом, благодарен людям, хорошим людям, которые были рядом. Были, конечно, и дрянные люди, но они как-то забываются.

Когда-то думалось так: если у меня с литературой не сладится, уйду снова в поле, коллектором меня всегда возьмут. И вот потребовались годы, чтобы понять такую простую истину; профессия писателя — это профессия, которую не бросают. А если кто и бросает, то неопровержимо ясно, что этот человек очутился в литературе случайно, либо по ошибке, либо руководствуясь не теми соображениями.

Жилинский Герман Борисович — геолог, заслуженный деятель науки, лауреат Ленинской премии, автор научных работ, научно-популярных и документальных произведений.

Январь 1971

Многоуважаемый Герман Борисович!

Прежде всего спасибо Вам за письмо и за присланные материалы по истории открытия чукотского золота. Как говорили в старину, «нельзя не узреть в сем божьего промысла». Я ведь собирался к Вам ехать где-то в конце этого года, ибо получить у Вас консультацию по первым шагам этого открытия мне просто необходимо. Но начну по порядку.

Я окончил Московский геологоразведочный институт, на Чукотке начал работать с 1957 года. Первая моя партия была как раз на Ичувееме. Три года работал в Певеке, затем начальником группы партий в СВТГУ, затем в СВКНИИ у Н. А. Шило. Девять лет я занимался только Чукоткой, островом Врангеля и гравиметрической съемкой на льду Восточно-Сибирского и Чукотского морей («ловил» платформу Берингию: я геофизик). В конечном счете пришлось выбирать между профессией геолога и литератора, и победила последняя. Уже несколько лет я профессиональный литератор, член Союза писателей.

Теперь о золоте. Темой этой я заинтересовался давно. У каждого литератора есть своя, главная цель. Моей целью довольно давно уже было рассказать о ребятах редкой формации — геологах Чукотки «старых» времен, 1930 1950 годов. Почти каждое лето я летаю в Певек или вообще на Чукотку, хотя в общем за девять лет излазил её вдоль и поперек и проплыл на байдаре от Певека до Лаврентия вдоль всего побережья. Но суть не в этом.

Начав раскапывать «предысторию», я натолкнулся на Вашу фамилию. До тех пор мне была известна лишь одна версия. К сожалению, когда я копал певекский архив, на Севере уже не было Чемоданова, не было и Стружкова, то есть людей, с которыми я работал. Так и возникла идея съездить к Вам в Алма-Ату. Но Ваше письмо пришло раньше.

Так что, Герман Борисович, все стоит на своих местах. Теперь кратко о моем замысле.

1. Это должен быть роман о подвижниках геологии. Произведение сугубо литературное, но основанное на четкой документальной основе. По роду своей новой профессии я довольно много скитаюсь по дальним углам Союза, встречаю сотни людей и свято верю в то, что открыватели Колымы и Чукотки были люди особой формации и именно они могут и должны служить примером для молодого поколения нашего времени.

2. Исторически не имеет смысла забираться глубже времен Богдановича. Кончаться же все должно, видимо, на открытии золота в районе мыса Шмидта (прииска «Полярный»).

Здесь у меня, кстати, хронологическая «дыра». Время экспедиций Совзолота и НИИГА у меня в материалах почти отсутствует.

3. Так как законы литературы так же незыблемы, как законы науки, то вся история открытия должна быть как история столкновения характеров, обстоятельств и т. д. Но опять таки первая моя профессия требует, чтобы тут как можно меньше было или вообще бы не было натяжек. Книгу-то будут прежде всего читать геологи, я ведь получаю довольно много писем от ребят из СВТГУ с призывом взяться за эту тему, пока за нее не взялся какой-либо варяг, ни черта непонимающий в геологии и не испытавший на собственной шкуре чукотских обстоятельств.