Вокруг тела мальчика сгрудились растерянные, ошеломленные, охваченные ужасом и любопытством люди. Здесь стояли, понурив головы, мясники – их фартуки и волосатые руки были перепачканы кровью. Молодая цыганка – ее мокрые волосы украшали искусственные гвоздики – шелушила фисташки обломанными, покрытыми красным лаком ногтями. Человек, продававший серые пластмассовые скелеты с вставленными в черепа красными глазами, закрыл крышкой висевший у него на груди ящик. Плачущий Принципе – на его руках поблескивала серебристая рыбья чешуя – встал на колени у тела мальчика и начал вытирать кровь с его груди. «No! no!. Mio dio! mio dio!»[75] – время от времени восклицал он, поднимая лицо к небу. Марокканские подростки – они весь день бродили по рынку, взявшись за руки – с любопытством смотрели на безжизненное тело Пикколетто. Худой, с ввалившимися щеками торговец кониной – весельчак и балагур – открыв рот, не сводил глаз с погибшего. «Jesus! Jesus!» – сквозь рыдания бормотала смуглая торговка потрохами, увешанная с ног до головы позолоченными украшениями. Беззубая торговка лягушками-у нее было морщинистое лицо и седая голова – бросила проволочное кольцо с нанизанными на него лягушачьими лапками в ведро с водой и почесала черными, как у шимпанзе, ногтями подбородок, усыпанный гнойными угрями. «Dio! o Dio mio!» – прошептала она тихим хрипловатым голосом. Араб – у него не смыкались губы из-за травмы лицевых мышц – с изумлением смотрел остекленелыми глазами на лежавшего на земле, залитого кровью мальчика. Пьяный уличный музыкант – на его волосатых предплечьях были вытатуированы змеи и стрелы – бросил грязную консервную банку из-под сардин, из которой он пил пиво, и поспешно подошел к распростертому на земле телу подростка. Взглянув на окровавленного Пикколетто, он несколько раз тихонько присвистнул. «Mamma miai Mamma mia!» – воскликнула цыганка – ее мокрые волосы украшали пестрые искусственные цветы. Покупательницы – они держали в руках большие пластиковые пакеты с овощами, мясом и фруктами, – встав на цыпочки, заглядывали через плечи мясников. Из хозяйственной сумки выглядывали язык и окровавленная челюсть ягненка. Старая толстая нищенка, оставив на обочине дороги поломанную, застеленную окровавленной пленкой детскую коляску – она была до краев наполнена мясными отходами, – расталкивая прохожих локтями, двинулась к сгрудившейся вокруг Пикколетто толпе народа. Уличный художник закрыл лицо руками – они были перепачканы мелом. Он молился, впившись зубами в палец. Бородатый монах в коричневой рясе встал на колени рядом с мальчиком и положил на его тело иконку – на ней были изображены Мария с младенцем Иисусом во время бегства в Египет. Ангел с распростертыми крыльями протягивал одетой в красно-синий наряд, отдыхающей после трудного пути Марии блюдо с персиками, клубникой и смоквами, нагой младенец Иисус тянулся к фруктам, Мария держала за черешок двумя пальцами зеленую смокву. Точильщик ножей, сойдя с велосипеда, в который был вмонтирован точильный камень, оттолкнул марокканских подростков – они стояли, тесно прижавшись друг к другу, и с любопытством смотрели на мертвое тело, время от времени переглядываясь – и уставился на залитого кровью Пикколетто.

Длинные влажные ресницы левого – открытого – глаза Пикколетто касались брови; слипшиеся ресницы правого – закрытого – касались усеянной веснушками щеки. Его пальцы – с грязью под ногтями – были переломаны и торчали в разные стороны. Пластырь на лбу отклеился, и на коже виднелись сделанные черной хирургической нитью стежки – швы, которые в больнице наложила ему красивая белокурая врач. На теле Пикколетто теперь не было ни маленького серебряного крестика, который он носил на шее, ни пестрых сосок-пустышек – популярных этим летом в Риме амулетов. Лишь на правой руке подростка сверкало узкое золотое кольцо, которое он обычно крутил на пальце, когда скучая, дожидался в рыбном ларьке покупателей. Мясник – у него на правой руке была белая хирургическая перчатка, а из нагрудного кармана халата выглядывал красный платочек – пощупал пульс мальчика, взглянул на его белки, оттянув нижнее веко, и хотел накрыть тело черным разрезанным пластиковым мешком для мусора. Однако его коллега – в мочке его правого уха висела оранжевая соска-пустышка – заявил, что он не врач и не имеет никакого права объявлять мальчика мертвым, а тем более накрывать его черным мешком для мусора. На это мясник, у которого на правую руку была надета хирургическая перчатка, выразительно жестикулируя, сказал, что ему невыносимо видеть, как здесь толпятся любопытные, жадные до зрелища чужого горя люди. Одна из пришедших на рынок женщин оказалась медсестрой. Она сумела утихомирить спорящих прежде, чем дело дошло до драки. Пощупав пульс мальчика, женщина перекрестилась и поцеловала кончики своих пальцев. «Jesus Maria!» – произнесла она, подняв лицо к небу.

Через несколько минут на улице почти одновременно появились карета «скорой помощи» и машина карабинеров. Они мчались с включенными мигалками и сиренами. Два одетых в черную форму карабинера вышли из машины и захлопнули дверцы. Врач – в руках он держал черный чемоданчик – поспешно направился к пострадавшему. Санитары открыли задние дверцы кареты «скорой помощи» и вытащили носилки. Врач пощупал пульс Пикколетто, раздвинул его веки, приложил руки к окровавленной груди и несколько раз, громко сопя, нажал на грудную клетку в области сердца. Еще раз пощупав пульс, врач сложил руки погибшего на груди – из нее все еще сочилась кровь – перекрестился и, сняв окровавленные хирургические перчатки, поцеловал кончики своих пальцев. Caнитары укрыли тело Пикколетто тонкой белой пленкой, уложили на носилки и задвинули их в карету «скорой помощи». Сквозь тонкую пленку просвечивали темные брови мальчика и лежавшая на его теле яркая иконка. Фроцио – он все еще находился в шоке и пускал слюну, уставившись безумным взглядом в пространство – отвели к машине. Его ладони и лицо были перепачканы кровью, пятна крови виднелись даже на серой майке с надписью «Hawaii» и изображением мчащегося на доске для серфинга парня. Когда Фроцио нагнулся, чтобы сесть в машину, с его головы посыпались мокрые бежевые цветки олеандра. Его коллеги по работе, Принципе и нацист-скинхед – оба бледные и ошеломленные, – молча убирали помещение ларька, выбрасывая пустые, испачканные рыбьими внутренностями ящики прямо на валявшиеся на земле рыбьи головы. Принципе, чувствуя тошноту, несколько раз выходил на обочину дороги, к канаве, в которой плавали рыбные отбросы, и его рвало. Тем временем дождь прекратился, и снова проглянуло солнце. Во влажном воздухе сильно пахло гнилой рыбой, тухлым мясом и испорченными овощами. В пронизанном солнцем парке Пьяцца Витторио – он располагался сразу же за торговыми рядами – с пиний падали шишки, и их черные зерна рассыпались по асфальту, от которого поднимался пар. На обочине дороги у груды мокрых от дождя отбросов – желтых куриных лапок и голов, говяжьих костей, гнилого легкого, испорченных лимонов, раздавленного инжира, заплесневевших персиков и абрикосов – стояли, бурно жестикулируя, мясники. Они уже закрыли свои ларьки и сняли перепачканные кровью фартуки. За ларьками на газоне – между олеандрами и кустами роз, среди валявшихся кругом пустых бутылок из-под пива и банок из-под колы и фанты – сидели две девочки. Одна из них горько плакала, другая смотрела остекленелыми глазами на черно-белую кошку, сидевшую перед ней, обвив хвостом лапки. Изнутри розовато-красные, снаружи белые ушки животного вздрагивали. Расположенный на рынке бар – обычно в этот час он уже не работал – сегодня все еще был открыт. Бармен подавал вино, граппу, капучино и эспрессо без умолку говорившим, перебивавшим друг друга торговцам. Мужчины возбужденно жестикулировали, хлопали себя по лбу, закатывали глаза. Дождь смыл с асфальта нарисованного цветными мелками святого Себастьяна. В красноватой от крови луже – среди рыбьих голов, акульих плавников и внутренностей – плавали остатки мелков, разорванная газета с кроссвордами и репродукция с картины Гвидо Рени – художник, рисовавший святого Себастьяна, использовал ее в качестве образца.