В «Сан-Франсиско хроникл» Хаустов прочитал:

«ОФИЦИАНТ ПАРОМА ОТВЕЧАЕТ Т. О'ФЛАЭРТИ»

Статья, написанная Теренсом О'Флаэрти, которая накануне появилась в «Сан-Франсиско хроникл», о столкновении русского судна «Сергей Есенин» и парома «Королева Виктории» поразила и разгневала меня.

Я не профессиональный писатель, не фельетонист, а просто официант, который выполнял свои обязанности во время происшествия, и потому хотел бы воспользоваться правом и возможностью выразить свое мнение через «Ванкувер Сан».

Во-первых, эту статью не следовало публиковать во время расследования. Факты, которые приводит г-н О'Флаэрти, неточны, его мнение нетерпимо, и я нахожу, что слова его чересчур язвительны. Сразу же после столкновения русские предложили помощь нашему поврежденному парому, позже мне приказали разыскать их доктора, который поднялся на борт парома и объявил, что семимесячный ребенок умер. Было слишком поздно, и он ничего не смог сделать. Среди канадского экипажа были герои, но они останутся неизвестными, штурманы и механики были превосходны: я гордился ими Рядовые члены экипажа демонстрировали хорошую выучку.

Я работаю в Паромной службе Британской Колумбии в течение нескольких лет, до этого я плавал в море, на Великих озерах, в прибрежных водах и работал на судах различных типов пассажирских лайнерах, грузовых судах, буксирах и т.д. Я могу заявить со всей ответственностью, что на пароме имеется самое лучшее спасательное снаряжение на случай крайней необходимости, постоянно проходили пожарные учения и шлюпочные тренировочные занятия, так что невозможно представить, чтобы матрос не умел грести. Я лично не раз направлял людей удостовериться, что никто не курит, после того как второй помощник объявил по громкоговорителю, что курить запрещается.

Г-н О'Флаэрти пишет об «идиоте, находившемся за штурвалом русского судна, толстошеем татарине» Он никогда не видел этого человека. «Русские -бездельники с начала и до конца». Во имя солидарности среди моряков я заявляю, что все это ерунда и грязь.

Наше правительство тратит много времени и денег, чтобы способствовать развитию хороших отношений между различными нациями, а среди вас работает человек, которому разрешают писать чушь и разрушать надежду на лучший мир.

Дж. Урбанщук

г. Ладнер

Британская Колумбия

Капитан вспомнил, как дотошный журналист во Владивостоке перед самым отходом в море пришел брать у него интервью и все допытывался: «Вы стали капитаном, а могла ли сложиться ваша жизнь иначе?» А он слушал мальчишку и не знал, как ответить на этот вопрос. Все проигрывал в памяти свою жизнь.

…Прорыв немцев под Воронежем, наши откатывались через Павловск, жара, страшная жара, переправа на Дону — несколько барж поперек, трупы в рыжей воде, карусель воздушного боя над Белогорьем, недоумение перед навалившейся войной, радость от предчувствия неминуемых неожиданностей — эвакуации, новых мест, значительных людей, приключений; опухший, умирающий долго и мучительно дед — потомственный печник, мастеровой-одиночка, помер во время бомбежки, когда остальные залезли в щель, своей смертью помер, но в грохоте; похороны деда и сразу известие о гибели отца под Ленинградом, мать рожает ему сестренку — успел батя зачать перед фронтом; зима, лес, рубка сучьев на дрова и родовые схватки матери на снегу, семимесячная сестренка, красная, страшная, завернутая в вату — лучше бы померла тогда… Межвластье: наши ушли, немцы не вошли, шмон по брошенным мельницам, грабеж магазинов, два мешка муки, притащенные на санках, книжки, много книжек из бесхозных сельских библиотек — Шекспир и «Роман-газета», «Животные-герои» канадского доброго писателя Сетона-Томпсона, дня четыре без власти в упоении мародерства, немцы за Доном, взрывы тяжелых снарядов в приречных огородах — носа не сунешь, остались без хлеба, первый голод, брату четыре года, новорожденная сестренка, ослабевшая от ранних родов мать, щель, выкопанная собственными руками в палисаднике, блиндаж в три наката, как у хороших саперов, корова, каким-то чудом избежавшая реквизиции, пастьба на опушках и в луговых кустах… Потом отобрали корову, повезли из прифронтовой полосы в эвакуацию — километров за двадцать на хутора, все голоднее, но еще была картошка; повезли еще дальше — за восемьдесят верст, чужие подводы, снега, равнина, поземка и на постой к незнакомой учительнице, она первые дни подкармливала, потом выдохлась, тогда мать забрала сестру, пошла за шестьдесят верст обратно на прошлый хутор — там мешок проса оставался; ушла, и нет матери, неделя, вторая, учителка взвыла — чужих детей не прокормить, отвела к председателю: так и так — мать бросила детей, делайте с ними, что можете… Мать вернулась — приволокла просо пешком, на детских саночках, через снежную степь, сверху сестренка приторочена; намолотили просо, съели быстро, мать решила возвращаться домой — помирать, так у себя, да дома закопана картошка была — три мешка и зерна, утащенного с мельницы, мешок. Председатель был чужой, но добрый, дал лошадь, только она оказалась с норовом, поняла, что женщина без сил и ребятишки слабые, не слушалась, бросилась на встречную машину, сломала оглоблю… Была у них одна ценность — гамак, который спер он в детском туберкулезном санатории, этот гамак и в эвакуации с собой таскали; тут сделали из него постромки вместо оглобли, а лошадь не дает подойти, бьет задними ногами, только снег в лицо… Мужик встретился в чистом ноле, попросил подвезти, уразумел, что лошадь над слабыми издевается, отметелил ее вожжами, и побежала лошадь как из конюшни — почуяла, поняла силу, и он тогда понял и запомнил, что животное уважает силу, навсегда этот вывод уразумел… Дом оказался разбит бомбой, забрались в чужой, как раз начали наши форсировать Средний Дон по льду, осталось на этом льду полторы-две тысячи убитых и замерзших, страшные морозы стояли, погибших свезли к кладбищу, сложили в штабеля, укрыли штабеля брезентом, так стояли эти штабеля до марта, местные резали с них брезент на свои нужды, оставались торчать раздетые трупы, к ним, конечно, привыкли, их не боялись, «Вий» оказался страшнее жизни, его и до сей поры вспоминать неприятно… А потом погнали уже других умирающих — пленных итальянцев, венгров, их трупы на дорогах глодали собаки, и все недосуг было свалить эти трупы в ближний окоп, пока мать не заставила, и голод, голод, голод. Голод в холоде.

В сорок третьем перешел в шестой класс. Семья бедствовала. Попытался устроиться в авторемонтные мастерские слесарем. Оказался слишком хил, худ, слаб. Не взяли. Открылась вакансия в школу речных юнг. Туда принимали в первую очередь детей погибших солдат. При Павловских судоремонтных мастерских началось первое знакомство с плавающими по воде предметами. Была предварительная практика: грузили уголь на развалины — речные пароходы, носилками, ясное дело. После шестого класса пришлось закончить и седьмой, но считался уже приписанным к юнгам. В Ростове выдали форму, ленточки, бескозырки… Сама одежда была пошита из материала американских подарков. Надевать ее было удивительно. Поражала сама мысль, что люди могут носить такие замечательные, чистые, удобные вещи. На родине последний раз был в шестьдесят втором году — приезжал, чтобы вывезти на восток мать. Никаких сентиментальных чувств родина не вызвала — город меняется мало, так и не вышел к железнодорожной магистрали. Искусственный сосновый бор, здоровый климат, дешевые овощи и фрукты — такое он видел и в других местах планеты достаточно. Из детства вспомнилась в последний приезд только лошадь, которая отбилась от беженцев в сорок первом, и он ездил на ней пасти ту корову, которую почему-то не сразу реквизировали у них…

14 августа после внесения залога в сумме 1250 тысяч канадских долларов судно «Сергей Есенин» от ареста было освобождено и последовало в другие порты Канады для дальнейшей погрузки. Для продолжения расследования в порту Ванкувер были оставлены: капитан, 3-й помощник капитана 2-й механик, начальник рации, боцман и рулевой.