- На нет и суда нет. Значит, хорошо, что не испортила человеку жизнь.

Потом Маша сидела в больнице, не в силах оторваться от стрелки часов. Она знала, что операция должна была продлиться до самого вечера, и у нее было время сходить перекусить и даже поспать, но она сидела в больнице и пыталась мысленно придать матери сил.

Стрелки подползли к полудню. Потом к двум часам. К четырем. К шести...

В полседьмого к ней подошел главный хирург.

- Маша.

Она посмотрела на него, уже по выражению лица сознавая, что все, надежды на лучшее нет. И врач, в подтверждение ее мыслей отрицательно покачал головой. Маша до боли прикусила губу.

- Вероятность успешного проведения этой операции восемьдесят процентов, - напомнил он. - Но риск всегда есть.

- Да, я знаю. Мама все равно настояла на ней, - едва слышно отозвалась она. У нее никого не было, кроме матери. И теперь она осталась совсем одна.

- Что... что мне теперь следует делать? - спросила она у врача. - Наверное, получить справку о... о...

- Езжайте домой, выспитесь, поешьте как следует. Все формальности уладим завтра.

Маша абсолютно не помнила, как она добралась домой. Просто в какой-то момент обнаружила себя на кухне в их с мамой квартире. Увидела неоткрытую пачку сигарет, которую мама имела обыкновение вертеть в руках. Когда-то она курила, потом, когда стала ясна необходимость операции, бросила, но привычка покупать сигареты у нее осталась. И серебристая пачка лежала на столе. Несправедливо, что вещи остаются жить гораздо дольше людей. Почему они не умирают вместе с хозяевами? Остаются в квартире как напоминание о человеке. Вот здесь она любила сидеть, вот из этой кружки - пить чай, а вот ее любимые туфли... Маша даже не представляла раньше, что вещи, бездушные, безразличные, могут вызывать такую ненависть. Просто потому, что мама умерла, а они - остались. Как так можно?

``А ты думала, они просто истают?'' - спросила она себя, закусила губу и заплакала.

Глава 12

В понедельник утром позвонила Маша и сообщила, что сегодня ей тоже нужен отгул. Живот болит. Наверное, съела что-то не то. Голос у нее и правда звучал нездорово. Владимир с легкостью дал ей еще один свободный день, но, положив трубку, понял, что пятый день без Маши это уж совсем неприятно. Пора заканчивать эти ``неличные отношения'', он и так уже слишком долго тянул.

Покончив с делами к трем часам, он отправился к Маше домой, надеясь что она живет по тому адресу, что указан в личном файле. Предварительно позвонил, но не дозвонился, так как она, по всей видимости, отключила телефон, чтобы ее, и без того больную, не беспокоили. Так что он рискнул явиться без предупреждения.

Еловые ветки на дороге сначала не насторожили его, пока они прямиком не довели его до нужного подъезда. Дом был старым, еще пятиэтажным, без лифта. Он поднимался по лестнице, стараясь не наступать на ветки. Они закончились на той же площадке, где была квартира, указанная в личном деле Маши. Тут он понял, что Маша соврала насчет болезни. Но почему просто не сказать, что она должна быть на похоронах?

Нужная ему дверь была приоткрыта, но он все же постучал, вошел, не дожидаясь ответа. В глаза бросилось завешенное черным зеркало. Потом две женщины лет пятидесяти на кухне. Потом накрытый в зале (справа от двери) стол, полупустые скамьи, люди с печальными лицами.

Все было гораздо хуже, чем он думал. Умер кто-то из родных Маше людей, а он даже не подозревал. Почему она не сказала? Посчитала это слишком личным?

Он вошел в зал, поздоровался.

- Вы к Маше? - сочувственно спросила одна женщина и указал на балкон. - Вот она.

Владимир вышел на балкон и молча встал рядом с девушкой, облокотившись, как и она, на перила. Он не знал, что сказать. Он хотел узнать, кто умер, но вопрос казался ему в данных обстоятельствах бестактным.

Он заметил, что она вертит в руках пачку сигарет и зажигалку.

- Не знал, что ты куришь, - сказал он.

- Это мамины, - отозвалась она. - То есть, были мамины.

Значит, умерла ее мама.

- Мне жаль, - произнес он искренне. Маша посмотрела на него, печально улыбнулась и опять опустила голову.

Потом, за столом, ему пришлось произносить комплименты женщине, которую он совсем не знал. На фотографии с черной узкой ленточкой была красивая, уверенная в себе женщина лет сорока. И говорить ей комплименты было, в общем, совсем не сложно.

Некоторые люди приходили, некоторые уходили, выражали Маше свое сочувствие, говорили, какой прекрасной женщиной была ее мать. Владимир чувствовал, что и ему пора бы честь знать, он ощущал себя лишним, его ведь никто не звал, он сам вломился незваным гостем. Но он не мог заставить себя уйти. Он не видел рядом с Машей никого, кто мог бы поддержать ее. Ни подруг, ни родственников. Такое ощущение, что она осталась совсем одна. И потому он не уходил, хотя ему потребовалось немалое мужество, чтобы в конце концов обнять ее за талию, предлагая свою поддержку. Он опасался, что будет отвергнут, но Маша прислонилась к нему, хотя и не глядела на него.

Потом все разошлись. Женщины убрали в квартире, чтобы Маша могла свободно горевать, не загружая себя домашними делами.

Владимир очень хотел остаться. Вернее, он не хотел оставлять Машу одну.

За окном было солнечно, и заливался соловей.

- Никак не могу понять, как соловьи могут петь в такой день? Неужели они... не чувствуют? - спросила девушка, обращаясь в никуда.

- Маш... Я останусь с тобой сегодня, хорошо?

Она слабо улыбнулась и кивнула. Она так и не глядела на него. Он решил, что выяснит, где будет спать, потом, когда дело будет к ночи. Он, правда, думал, что ему уж точно не светит сегодня спать с Машей, но это было неважно. Он слишком долго тянул с тем, чтобы прекратить эту глупую игру в ``босса-и-секретаршу''.

Они стояли на балконе, наблюдая как гаснут отблески солнца на зеленых листьях и белых цветах яблонь, растущих под окном, пока не стало совсем прохладно. Тогда он решительно проводил девушку с балкона в зал, потом в спальню. В спальне было две кровати.

- Которая из них твоя? - вынужден был спросить Владимир.

- Эта, - указала она на кровать ближе ко входу в комнату.

- Ложись, - он откинул покрывало, ему пришла в голову мысль, что нужно бы помочь ей раздеться, но он не решился. Не настолько между ними доверительные отношения.

- А ты?

- Я посплю в зале, на диване.

Маша вдруг усмехнулась - слабо, сквозь слезы.

- Зачем?

И принялась расстегивать его рубашку.

Он сглотнул.

- Маш, тебе не кажется, что это... не правильно? Здесь и ...сейчас...

Она опять усмехнулась.

- Ты просто не знал мою маму. Поверь, она была бы не против. Даже наоборот.

Он не стал противиться тому, чего хотел больше всего на свете - утешить ее древним как мир способом, и, сдерживая себя, ласкал ее, пока она сама не потянула его на себя. Она крепко обнимала его, а из глаз ее катились слезы.

Он лежал рядом с ней, глядя в темный потолок, и по легкому движению ее пальцев чувствовал, что она тоже не спит.

- Маш... Возможно, сейчас не время, но я хочу сказать тебе кое-что.

- Что?

- Я хочу, чтобы у нас было по-настоящему. По-человечески.

Она перевела дыхание, села на постели, обняв колени вместе с одеялом. Владимир ждал ответа, хотя он совершенно не понимал, над чем тут можно думать. Либо она хочет того же, либо нет.

- Я хочу рассказать тебе про Женю, - начал он, не дождавшись ответа с ее стороны. - Я послал ей цветы, потому что хотел проверить, как ты отреагируешь. На самом деле Женя - моя давняя подруга. Мы с ней в один детский сад ходили. Как говорят, на одном горшке выросли. Она замужем и вполне счастлива. Между нами никогда ничего интимного не было.

Владимир усмехнулся, вспоминая разные мелочи из прошлого.

- Пожалуй, она цветам удивилась еще больше твоего. Я ей даже на восьмое марта цветы в этом году не посылал.