Она проходила под аркой, когда человек, до сих пор стоявший в тени строения, шагнул вперед и преградил ей путь. Хаттим Сетийян… Плечи правителя украшал роскошный соболий плащ. Гладкий ворс с серебряными кончиками заиграл при свете факелов, освещавших колоннаду, и в ухе галичанина сверкнула простая серьга. Южанин церемонно поклонился и растянул губы в улыбке.

— Сестра Уинетт… кажется, Вас что-то тревожит?

— Благодарю, правитель Хаттим, — ответила она, надеясь, что сможет быстро закончить разговор. Галичанин ей не нравился, хотя она делала все, чтобы скрыть свою неприязнь.

— Без сомнения, вы размышляете о поездке в Эстреван…

Он не сделал никакого движения, чтобы уступить ей дорогу. Правитель Усть-Галича был явно настроен поговорить.

— … в обществе нашего юного героя.

— Неужели ты научился читать мысли? — спросила Сестра и услышала в собственном голосе раздражение.

Похоже, Хаттим не обратил на это внимания. Все еще улыбаясь, он запустил руку под воротник плаща и почесал шею.

— Нет, Сестра, пока еще нет. Я задаю вопрос из чистого любопытства.

Уинетт вгляделась в его лицо. Ей показалось, что глаза правителя отливают краснотой, словно у человека, который перебрал хмельного. Но голос, движения… Нет, он вовсе не пьян. Возможно, это просто был отсвет от факелов.

— Я в нерешительности, — честно ответила она.

— Я вижу.

Голос Хаттима прозвучал чуть задумчиво, словно галичанин надеялся на более обстоятельный ответ. Когда его рука показалась из-под плаща, Уинетт заметила на его пальцах след крови.

— Ты ранен?

— Нет! — со странной поспешностью ответил Хаттим. Он поглядел на свои пальцы и торопливо вытер их о край плаща. — Укусы блох. Не более того. Наверно, это наши лесные друзья оставили подарочек.

— Может, мне полечить…

— Нет! — галичанин даже не дал ей договорить. — Благодарю Вас, ничего страшного. Со временем заживет.

— У меня есть лекарства, которые облегчают зуд, — Уинетт чувствовала, что говорит это лишь из чувства долга. Взгляд правителя вызывал у нее неприятное чувство. Хаттим успокоительно поднял ладонь, покачал головой и приторно улыбнулся.

— Уверяю вас, Сестра, я совершенно здоров. Укусы заживут сами. Не стоит тратить время из-за таких пустяков.

— Как хочешь, — согласилась Уинетт. — Но, если ты передумаешь, любая из наших Сестер тебе поможет.

Галичанин отвесил поклон — слишком глубокий и оттого выглядевший насмешкой. Выпрямляясь, он чуть запрокинул голову, воротник плаща распахнулся, и Уинетт увидела, что его шея буквально испещрена точками, действительно похожими на следы блошиных укусов. Пустяк, не стоящий внимания? Хаттим Сетийян явно не был склонен терпеливо переносить страдания, да еще с таким беззаботным видом. Но при этом он отказался от помощи… Уинетт решила не заострять на этом внимание. Последнее, о чем она подумала — это о том, что никто больше не жаловался на паразитов.

— Куда вы направляетесь? — спросил галичанин, поправляя ворот плаща и снова закрывая шею.

— В молельню, — не думая, ответила Уинетт.

— Как я понимаю, помолиться своей Госпоже.

Уинетт кивнула. Хаттим удивлял ее все больше. «Своей»? Или каждый житель Королевств не почитал Госпожу?

— Именно так, правитель Хаттим.

— Думаете, Она даст ответ, который вы ищете?

— Я верю, что Она ответит, — Уинетт шагнула вперед, надеясь, что он посторонится.

— То, что Вы хотите услышать?

— Если на то будет Ее воля.

Дотошность галичанина начинала переходить всякие границы.

— О да, — Хаттим кивнул и наконец-то отошел в сторону.

Уинетт ускорила шаги. Ей хотелось оказаться как можно дальше от назойливого галичанина. Пожелай она определить причину такой поспешности — ей бы это не удалось. Скорее всего, он был просто не самым приятным собеседником. К тому же… он словно раздевал ее взглядом. Направляясь к молельне, она твердо вознамерилась больше не думать о Хаттиме.

В дверях она задержалась. Покой, который наполнял это маленькое помещение, словно омывал ее ласковыми волнами.

Изнутри молельню не украшали ни картины, ни орнамент. Лишь факелы, горящие в нишах между окнами, разрисовали бледно-голубую штукатурку на стенах причудливыми сполохами. Пол покрывала мозаика — причудливое смешение белой и голубой плитки. Казалось, ноги ступают по летнему небу. Над головой сиял чистой лазурью свод потолка. Простые скамьи выстроились рядами, отполированное дерево мерцало при свете факелов. В молельне никого не было. Опустившись на скамью, Уинетт устремила взор в дальнее окно. Непроглядный мрак словно прилипал к стеклам. Сотворив знак Госпожи, она сложила руки на коленях. Тревога отступала, разум стал проясняться. Тогда Уинетт закрыла глаза и приготовилась внимать откровению, которое, возможно, будет ей даровано.

В Высокой Крепости не было другого уголка, где можно было по-настоящему услышать тишину. Это было нечто большее, нежели просто отсутствие звуков. Казалось, сама Госпожа почтила это строение Своим присутствием и оградила его от повседневной суеты. Даже воздух был здесь другим — недвижным, но лишенным затхлости, чистым, точно весенний ветерок, прохладным, но не ледяным. Почувствовав, как тишина наполняет ее разум, Уинетт произнесла про себя молитву и стала ждать.

Когда она открыла глаза, мрак за окнами сгустился до бархатной черноты. Ответ так и не пришел. От смятения, терзавшего ее по дороге, не осталось и следа. Но откровение, которого она ждала, так и не пришло — откровения, которое помогло бы ей принять решение. Поднявшись, она со вздохом расправила платье. Пора было возвращаться в мир.

В больнице ее ждали повседневные хлопоты. Покончив с ними, молодая женщина удалилась в крошечную каморку и занялась приготовлением лекарств — скорее чтобы занять себя, чем по необходимости.

Уинетт отмеряла травы и пересыпала их в мешочек — у одного из воинов загноилась рана на ноге, и он не мог уснуть от боли — когда в дверь постучали. Еще погруженная в свои мысли, она отворила — и увидела Кедрина, которого вел под руку кьо. Учтиво поклонившись, Тепшен откинул за спину косичку, усадил своего ученика на стул и немедленно вышел, закрыв за собой дверь.

— Я должен с тобой поговорить, — Кедрин выпалил это, словно боялся, что она его остановит… или иссякнет его воля? — Об Эстреване. Мы скоро уезжаем… и мне необходимо кое-что сказать, как это ни тяжело.

К своему величайшему удивлению, Уинетт поняла, что знает, о чем он скажет. Она ждала ужаса, тревоги, сомнений… Ничего этого не было. Только покой — словно она вновь оказалась в молельне.

— Да, — тихо произнесла она, — ты прав.

Кедрин сглотнул и неуверенно коснулся повязки на глазах.

— Через несколько дней я должен уехать, — в его голосе смешались настойчивость и отчаяние, — и не могу больше… эта неопределенность невыносима. Просто скажи: ты поедешь со мной?.. Понимаешь, вокруг меня только тьма, а ты… Ты — как свет. Единственный свет, который я могу видеть. Я не представляю, как жить с этой слепотой, если рядом не будет тебя. Я знаю, ты сделала все, что могла… чтобы исцелить меня. Я не притворяюсь, будто верю, что ты можешь сделать больше… так что… прошу тебя поехать не как целительницу… Просто при одной мысли, что придется расстаться… прямо сейчас… я прихожу в отчаяние. Я больше ни о чем не прошу. Я буду с тобой почтителен, как с любой Сестрой. Мы ни при каких обстоятельствах не будем оставаться наедине. А если все-таки придется, я… — он умолк, облизнул губы и снова ощупал повязку. — Я не стану… говорить того, что ты не желаешь слышать. Я прошу только, чтобы ты сопровождала меня в Эстреван. После этого можешь вернуться сюда, если пожелаешь. Но, Уинетт, я боюсь!

Его голос сорвался, пальцы судорожно затеребили узел повязки. Голубая материя упала на пол. Уинетт встала, чтобы поднять повязку, и Кедрин слепо потянулся, чтобы нащупать ее руку. Когда его пальцы коснулись ее запястья, она не нашла в себе сил отнять ее.

— Я приму все, что ты скажешь, — Кедрин повернулся, словно хотел поглядеть ей в глаза. — Я не обижусь, если ты решишь остаться. И надеюсь, ты простишь меня… за весь этот разговор.