Серая волчица стала матерью.

Весь тот день Казан защищал вход в берлогу на Солнечной Скале. Что-то говорило ему, что он принадлежал теперь именно ей, а не избушке. Зов, который доносился до него с долины, уже не трогал его. В сумерки Серая волчица вышла из своего убежища, стала прижиматься к нему, визжать и тихонько покусывать его за лохматый затылок. А он, подчиняясь инстинкту своих предков, в свою очередь лизал ее в морду языком. Затем Серая волчица широко раскрыла пасть и стала смеяться короткими, отрывистыми дыханиями, точно задыхалась от быстрого бега. Она была счастлива, и как только из глубины берлоги до них донесся жалобный писк щенков, Казан тотчас же завилял хвостом, а Серая волчица бросилась к детенышам.

Крик щенков и отношение к нему Серой волчицы преподали Казану первый урок, как должен вести себя отец. Инстинкт опять подсказал ему, что Серая волчица уже не могла больше отправляться с ним на охоту и должна была оставаться дома, на Солнечной Скале. Поэтому, как только взошла луна, он ушел один и возвратился с зайцем в зубах. Он поступил этим, как дикий зверь, и Серая волчица ела с наслаждением. И он понял, что с этой поры уже должен был каждую ночь отправляться на охоту, чтобы прокормить Серую волчицу и через нее маленькие, визжавшие существа, где-то скрытые от него в расщелине между двумя скалами.

На следующий день, и еще на следующий, и еще на следующий он так и не подходил к избушке, хотя и слышал голоса мужчины и женщины, которые звали его к себе. А на пятый день он наконец соскучился и пошел. Иоанна и ребенок так обрадовались ему, что она стала обнимать его, а ребенок запрыгал, засмеялся и стал взвизгивать, тогда как мужчина все время стоял настороже, следя за каждым их движением, и показывал взглядом, как он был этим недоволен.

— Я все-таки боюсь его, — уже в сотый раз повторял он Иоанне. — Что-то волчье у него в глазах. Он ведь предательской породы. Иногда мне хочется вовсе не видеть его в нашем доме.

— А если бы его не было у нас, — возражала Иоанна с дрожью в голосе, — то кто бы тогда спас нашего ребенка?

— Правда, я все забываю об этом… Казан, подлец ты этакий, ведь и я тоже привязался к тебе!

И он ласково потрепал Казана по голове.

— Интересно, как бы он ужился здесь с нами? — продолжал он. — Ведь он привык слоняться по лесам. Это могло бы показаться даже очень странным.

— И все-таки он вот приходит ко мне, — ответила она, — хоть и привык слоняться по лесам. Вот потому-то я так и люблю Казана! Тебя, ребенка и потом Казана. Казан! Дорогой мой Казан!

Все это время Казан чувствовал и даже обонял ту таинственную перемену, которая происходила в избушке. Иоанна и ее муж непрестанно говорили о своих планах, всякий раз как оставались вдвоем, а когда он уезжал, то она разговаривала о них с ребенком и с Казаном. И каждый раз, как он в течение этой недели спускался к хижине, он испытывал все большее и большее беспокойство, пока наконец и сам мужчина не заметил происходившую в нем перемену.

— Должно быть, Казан догадывается, — обратился он однажды вечером к Иоанне. — Вероятно, он уже чует, что мы собрались уехать. — А затем добавил: — Опять сегодня река вышла из берегов. Боюсь, что это задержит нас здесь еще на неделю и даже более.

В эту самую ночь, когда луна осветила своим золотым светом самую вершину Солнечной Скалы, из своей берлоги вышла Серая волчица и вывела за собой троих, еще ковылявших на ногах волчат. Было что-то забавное в этих маленьких шариках, которые стали кататься около Казана и совать свои мордочки в его шерсть, — и это напоминало ему о ребенке. По временам они точно так же повизгивали и старались встать на все четыре свои ноги, точно так же безнадежно, как и маленькая Иоанна, когда пыталась пройтись на ножках. Он не ласкал их, как это делала Серая волчица, но прикосновение к ним и их детские повизгивания наполняли его радостью, которой он еще не испытывал ни разу.

Луна стояла как раз над ними, и ночь почти нельзя было отличить от дня, когда он отправился на охоту для Серой волчицы. У подошвы кряжа проскакал перед ним крупный белый кролик, и он погнался за ним. Он оказался в целой миле расстояния от Солнечной Скалы, когда ему удалось поймать его.

Когда он возвратился к узенькой тропинке, которая вела на вершину Солнечной Скалы, то вдруг в удивлении остановился. На тропинке еще держался теплый запах чьих-то чужих ног. Кролик вывалился у него из зубов. Каждый волосок на всем его теле зашевелился, точно от электричества. То, что он обонял, вовсе не было запахом зайца, куницы или дикобраза. Вся тропинка была исцарапана когтями рыси. В ту же минуту, когда он быстро стал взбираться на вершину скалы, до него донесся тяжкий, жалобный вой. Что-то подсказало ему, что там было неблагополучно. Казан стал подниматься все выше и выше, готовый немедленно же вступить в бой, и с осторожностью внюхивался в воздух.

Серой волчицы уже не оказалось на лунном свете в том месте, где он ее оставил. У входа в расщелину между двух скал валялись безжизненные, холодные трупики трех щенят. Рысь растерзала их на куски. Завыв от горя, Казан приблизился к двум скалам и просунул между них голову. Серая волчица оказалась там и мучительным воем стала звать его к себе. Он вошел и стал слизывать кровь с ее плеч и головы. Весь остаток ночи она простонала от боли. А на заре она выползла из своей берлоги к окоченевшим уже трупикам, валявшимся на скале.

Здесь Казан увидел, как ужасна была работа рыси. Серая волчица была слепа не на один день и не на одну ночь, а навсегда. Мрак, который уже никакое солнце не смогло бы рассеять, стал для нее ее вечным покрывалом. И может быть, опять чисто животный инстинкт, который иногда бывает могучее и действительнее, чем разум у человека, подсказал Казану объяснение того, что случилось. Ибо он знал теперь, что она уже беспомощна, и даже более чем те маленькие создания, которые только несколько часов тому назад ползали при лунном свете. И весь день он оставался около нее.

Напрасно потом Иоанна звала к себе Казана. Ее голос долетал до Солнечной Скалы, и голова Серой волчицы еще теснее прижималась к Казану, а он начинал зализывать ей раны, откинув уши назад. К вечеру Казан оставил Серую волчицу надолго одну, чтобы сбегать на равнину и поймать для нее кролика. Серая волчица потыкала носом в мех и в мясо кролика, но не ела. А еще позже Казан все-таки принудил ее пробежаться с ним по долине. Больше уж он не хотел оставаться на вершине Солнечной Скалы и не желал, чтобы там оставалась и Серая волчица.

Шаг за шагом он свел ее по извилистой тропинке вниз, подальше от ее мертвых волчат. Она могла двигаться, только когда он был близко к ней, так близко, что она могла бы касаться носом его усеянного рубцами бока.

Они добрались наконец до той точки, откуда нужно было уже сделать до земли прыжок в четыре фута, и тут только Казан понял вполне, как ужасно беспомощна стала теперь Серая волчица. Она скулила и съеживалась в комок двадцать раз, прежде чем отважиться на прыжок, и когда наконец прыгнула на все четыре ноги, то повалилась колодой прямо к ногам Казана. После этого Казан уже не распоряжался ею так строго, потому что это падение убедило его в том, что она могла быть в безопасности только тогда, когда действительно касалась носом бока своего проводника. Она следовала за ним покорно, когда они вышли на долину, все время нащупывая своим плечом его бедро.

Казан бежал к зарослям на дне высохшего ручья, находившимся в полумиле расстояния от них, и на таком коротком расстоянии Серая волчица раз двадцать оступалась и падала.

Всякий раз, как она падала, Казан все больше и больше понимал, что такое слепота. Один раз он бросился за кроликом, но не сделал и дюжины прыжков, как остановился и поглядел назад. Серая волчица не двинулась с места ни на дюйм. Она стояла как вкопанная, нюхала воздух и поджидала его возвращения. Целую минуту Казан, со своей стороны, поджидал ее к себе. Но затем ему пришлось все-таки вернуться к ней самому. Но и вернулся-то он именно к тому самому месту, где ее и оставил, зная, что все равно она не двинется без него ни на шаг.