Они оставили это болото еще в прошлом месяце, когда все оно еще было покрыто глубоким снегом. В тот же день, когда они вернулись в него, солнце уже ласково сияло и наступили первые роскошные дни весеннего тепла. Повсюду, большие и малые, шумели потоки оттаявшего снега и слышался треск сосулек, зима умирала и на скалах, и на земле, и на деревьях, и каждую ночь после стольких минувших морозных ночей северное сияние отодвигалось все дальше и дальше к Северному полюсу и теряло свою красоту. Не по времени рано стали распускаться почки на тополях, и в воздухе уже понесся ароматный запах хвои можжевельника, кедра и сосны. Там, где всего только шесть недель тому назад властвовали голод и смерть, и молчание, Казан и Серая волчица остановились на краю болота, уже вдыхали в себя весенние запахи земли и вслушивались в шум пробудившейся жизни. Над их головами уже залетали спарившиеся чибисы и, испугавшись их, запищали. Крупная сойка перебирала на солнышке клювом перья. Издали до них донесся треск хвороста, ломавшегося под тяжелыми копытами лосей. С каменистого кряжа позади них долетел до них запах медведицы, старательно отгрызавшей от тополя почки для своего шестинедельного медвежонка, родившегося у нее во время глубокой спячки. В теплоте от солнца и в аромате воздуха Серая волчица постигала тайну супружества и материнства. Она тихонько скулила и толкала слепой мордой в бок Казана. Вот уже сколько дней она по-своему старалась ему что-то втолковать. Более чем когда-либо она испытывала желание забраться в теплое, сухое гнездо у себя под валежником. Она была теперь совершенно равнодушна к охоте. Звук ломавшегося под раздвоенными копытами хвороста и запах медведицы и ее медвежонка теперь уже не производили на нее никакого впечатления. Ей хотелось поскорее добраться до валежника, растянуться там и ждать. И она старалась, чтобы Казан понял ее желание.

Теперь, когда снег уже сошел, они вдруг заметили, что между ними и кучей их валежника появился неширокий ручей. Серая волчица насторожилась, чтобы получше расслышать его журчание. С того самого дня, как во время пожара она вместе с Казаном должна была спасаться от песчаной отмели, она уже перестала чисто по-волчьи бояться воды. Она безбоязненно и даже охотно последовала за Казаном, когда он стал отыскивать брод через ручей. По ту сторону ручья уже виднелась громадная куча валежника, и Казан мог ее хорошо видеть, Серая же волчица могла только обонять ее, и, повернувшись к ней слепой мордой, она радостно завизжала. В ста ярдах выше лежал поперек ручья свалившийся от бури ствол кедра, и Казан принялся за переправу. В первую минуту Серая волчица не решилась, а затем все-таки пошла. Бок о бок они прошли через ручей по бревну до валежника.

Просунув в отверстие головы до самых плечей, они долго и осторожно принюхивались, а затем вошли. Казан услышал, как Серая волчица повалилась тотчас же на сухой пол уютной берлоги. Она тяжело дышала, но не от усталости, а от охватившего ее чувства удовлетворения и счастья. Казан тоже был рад, что вернулся назад. Он подошел к Серой волчице и стал лизать ей морду. Она дышала еще тяжелее, чем раньше. Это могло иметь только одно значение. И Казан понял. Некоторое время он пролежал рядом с ней, прислушиваясь и не сводя глаз со входа в их гнездо. Какой-то запах, чуть-чуть проникавший сквозь бурелом, стал волновать его. Он подошел к самому входу, и вдруг на него пахнуло таким сильным, свежим запахом, что он встревожился и ощетинил шерсть. Вместе с запахом до него донеслось какое-то странное, детское бормотание. В отверстие входил дикобраз. Казан и раньше слышал не раз эту детскую болтовню и, как и все другие животные, уже давно привык не обращать внимание на присутствие такого мирного существа, как дикобраз. Но на этот раз он не сообразил, что это был именно дикобраз, и при первом его рычании добродушное создание все с тем же детским лепетом бросилось бежать, насколько хватило у него ловкости и сил. Первым впечатлением у Казана было, что это кто-то врывался в их дом, в который он только возвратился с Серой волчицей. Днем позже, а может быть, и одним только часом позже он просто прогнал бы его лаем. Теперь же он бросился за ним вдогонку.

Детская болтовня с примесью визжания поросенка и затем частый, злобный лай последовали за этой атакой. Серая волчица тоже бросилась к отверстию. Дикобраз, ощетинив на себе все свои иглы, откатился шариком на несколько футов в сторону, и она услышала, что Казан уже ворчал от страшной боли, на какую только был способен самый дикий зверь. Его морда и нос были буквально сплошь утыканы иглами, которые сбросил с себя дикобраз. Несколько времени он катался по земле, стараясь засунуть морду в сырую землю, и в то же время бешено тер себя лапами по голове, чтобы сбросить с себя коловшие его иголки. Затем он забегал вокруг валежника и громко завыл при каждом прыжке. Серая волчица отнеслась к этому гораздо спокойнее. Возможно, что и в жизни животных бывают юмористические моменты. Если же так, то и она находилась в это время именно в таком настроении. Она чуяла запах дикобраза и знала, что вся морда у Казана была в иглах. А так как больше ничего не оставалось делать и не с кем было вступать в бой, то она села на задние лапы и стала ожидать, что будет далее, всякий раз следя ушами, когда он в своей бешеной пляске вокруг кучи валежника пробегал мимо нее. В то время, когда он так проносился в четвертый или пятый раз, дикобраз немножко успокоился и, продолжая прерванную нить своих разговоров, подошел к ближайшему тополю, вскарабкался на него и стал обгладывать свежую нежную кору. Наконец Казан остановился перед Серой волчицей. Первая острая агония от сотен игл, вонзившихся ему в морду, превратилась в непрерывную смертельную боль. Серая волчица подошла к нему и осторожно обнюхала его со всех сторон. Она нашарила зубами концы двух-трех иголок и вытащила их из него. Казан все еще был настоящей собакой. Он взвизгнул и стал скулить и далее, когда Серая волчица вытаскивала из него и вторую партию иголок. Затем он бросился на живот, протянул вперед лапы, зажмурил глаза и без малейшего звука, разве только будучи не в силах иногда сдержаться от случайного визга, предоставил себя в распоряжение Серой волчицы, которая принялась за операцию. К счастью, ни одна из игл не попала ему непосредственно в рот и не вонзилась ему в язык. Но нос и обе челюсти были сплошь красны от крови. Целый час Серая волчица усердно исполняла свою работу и наконец вытащила из него все иголки до одной. Остались только самые мелкие и самые глубоко засевшие, так что их нельзя уже было ухватить зубами.

После этого Казан побежал к ручью и погрузил свою горевшую от боли морду в холодную воду. Это его несколько облегчило, но только на короткое время. Оставшиеся в нем занозы все более и более уходили в глубь его тела, и нос и губы стали распухать. Изо рта у него стали вытекать кровь и слюна, и глаза сделались еще краснее. Два часа спустя Серая волчица удалилась к себе в гнездо под валежником. В сумерки к ней приполз туда и он, и Серая волчица стала нежно зализывать его морду своим мягким, холодным языком. Часто в течение этой ночи Казан выходил к ручейку и погружал в него морду. На следующий день сделалось то, что лесные жители называют «дикобразным флюсом». Морда Казана распухла так, что Серая волчица могла бы расхохотаться, если бы была человеком и могла видеть. Его губы свешивались, как локоны. Его глаза почти совсем заплыли. Когда он вышел на солнечный свет, то прищурился еще больше, потому что видел не лучше, чем его слепая подруга. Но боль стала уже значительно меньше. Уже в следующую ночь он стал подумывать об охоте, а едва наступило утро, как уже принес в берлогу кролика. Двумя, тремя часами позже он мог бы принести Серой волчице даже куропатку, если бы в самый тот момент, как он уже готов был схватить ее за перья, не послышалось вдруг поблизости бормотание дикобраза. Казан тотчас же остановился как вкопанный и выпустил дичь. В редких случаях он опускал свой хвост. Но это пустое и невнятное бормотание такого маленького, безобидного существа заставило его тотчас же с удвоенной быстротой поджать под себя хвост. Как человек ужасается при виде ползущей змеи и старается ее обойти, так и Казан стал избегать это маленькое лесное существо, о котором ни один учебник естественной истории не отозвался бы как о способном на ссоры или мало добродушном.