Гнев охватил побледневшего господина Каскабеля; глаза его загорелись, кулаки сжались, и он угрожающе двинулся к баронету, как вдруг раздался крик Наполеоны:

— Папа! Иди быстрее! Мама зовет!

Корнелия специально подослала дочку, чтобы отозвать мужа.

— Сейчас! — ответил господин Каскабель. — Скажи матери, Наполеона, пусть подождет, пока я разделаюсь с этим джентльменом!

Услышав имя девочки, англичанин взорвался самым презрительным хохотом:

— Наполеона! — повторял он. — Эта девица — Наполеона! Имя этого чудовища, этого монстра…

Тут терпение господина Каскабеля лопнуло. Он шагнул вперед и, протянув руку, почти дотронулся до баронета:

— Вы оскорбили меня, сэр!

— Кого оскорбил? Вас?

— Да, меня, а также великого человека, который одним духом проглотил бы весь ваш остров, если бы только высадился на него!

— Неужели?

— Он раздавил бы его, как клопа!

— Жалкий шут! — закричал сэр Тернер.

Баронет немного отступил и встал в стойку боксера, приготовившись к защите.

— Да! Вы меня оскорбили, господин баронет, и я требую сатисфакции![84]

— Что? Сатисфакции? Фигляру?

— Оскорбив его, вы стали мне равным! И мы будем драться на шпагах или саблях, стреляться из пистолетов, как хотите! Хоть на кулаках!

— А почему бы нам не обменяться ударами воздушных шаров, как паяцы в балагане?

— Защищайтесь, сэр!

— Разве дерутся с ярмарочными гуляками?

— Да! — Господин Каскабель дошел в своей ярости до предела. — Да, дерутся… или заставляют драться!

И, не думая, что противник, очевидно, превосходит его в боксе, поскольку английские джентльмены большие мастера этого дела, Цезарь Каскабель уже готов был наброситься на баронета, когда в перепалку вмешалась Корнелия.

В то же время подбежали офицеры полка сэра Тернера — его товарищи по охоте и, твердо решив не допустить, чтобы баронет скомпрометировал себя дракой с человеком низкого сорта, принялись осыпать бранью семью Каскабель. Впрочем, ругательства не могли вывести из себя почтенную госпожу Каскабель — по меньшей мере с виду. Она едва удостоила сэра Тернера отнюдь не лестным взглядом.

Жан, Клу и Сандр также прибыли на поле брани, и ссора уже грозила перерасти в битву, когда Корнелия скомандовала:

— Так, Цезарь, и вы, дети, тоже, все назад! Пошли! Все в «Колесницу», и немедленно!

Приказ прозвучал столь повелительно, что никто не посмел ослушаться.

Ну и вечер ожидал господина Каскабеля! Он кипел от ярости. Задели его честь, оскорбили его кумира. И кто — англичашка! Каскабель рвался в бой с ним, со всеми его дружками, со всеми негодяями деревни Негодяев, сколько бы их ни было. Дети горели желанием помочь отцу, а Клу только и говорил о том, с каким удовольствием он откусил бы надменному британцу нос… если только ухо не окажется вкуснее.

Корнелии стоило больших трудов успокоить разбушевавшихся вояк. В глубине души она признавала, что вся вина лежит на сэре Эдуарде Тернере, и не могла отрицать, что ее мужа, а затем и всю семью унизили и оскорбили недостойным даже для базарных торговцев образом.

Вопреки своим чувствам госпожа Каскабель не желала обострять ситуацию и не уступала, несмотря на всеобщий натиск, и, в очередной раз услышав торжественную клятву мужа задать хорошую взбучку баронету, который надолго ее запомнит, она не выдержала:

— Я запрещаю тебе, Цезарь!

И господин Каскабель скрепя сердце вынужден был подчиниться своей жене.

С каким нетерпением Корнелия ожидала рассвета, чтобы покинуть проклятое место! Она успокоится только тогда, когда труппа окажется в нескольких милях к северу. А чтобы не сомневаться в том, что ночью никто не покинет «Прекрасную Колесницу», она не только тщательно заперла двери, но и осталась сторожить снаружи.

В три часа утра двадцать седьмого мая Корнелия объявила подъем. Для пущей безопасности она стремилась отправиться в путь до рассвета, пока жители деревни, будь то индейцы или англичане, еще спят. То был самый верный способ помешать ссоре разгореться с новой силой. И, заметьте, даже в такой ранний час она чрезвычайно торопилась разбудить лагерь. Взволнованная и беспокойная, она смотрела по сторонам воспаленными глазами, ругала, шпыняла, изводила сонных детей, мужа и Клу, не разделявших ее чувств.

— Сколько еще до границы? — спросила она у проводника.

— Три дня, — ответил Ро-Но, — если не будет никаких задержек в пути.

— В пути! — вздохнула Корнелия. — Только бы никто не заметил нашего отъезда!

Господин Каскабель вовсе не забыл вчерашних оскорблений. Покинуть деревню, не воздав этому баронету по заслугам, для нормандца как француза и патриота просто невыносимо.

— Вот что значит, — повторял он, — забрести в страну Джонов Буллей.

Господину Каскабелю очень хотелось покружить возле деревни и дождаться встречи с сэром Тернером, он то и дело поглядывал на закрытые ставни дома сего джентльмена, но так и не осмелился отойти от грозной Корнелии. Она не отставала от мужа ни на шаг.

— Ты куда, Цезарь? Стой здесь, Цезарь! Назад, Цезарь!

Господин Каскабель только это и слышал. Никогда еще он не ощущал с такой силой, какую власть над ним имеет его милейшая подруга жизни.

К счастью, благодаря непрерывным окрикам сборы вскоре закончились и упряжка заняла положенное место между оглоблями. В четыре часа утра собаки, обезьяна, попугай, муж, сыновья и дочь были водворены в отсеки «Прекрасной Колесницы», на передок которой водрузилась Корнелия. Затем, как только Клу и проводник взяли лошадей под уздцы, отдала приказ трогаться.

Четверть часа спустя деревня Негодяев исчезла за окружавшими ее большими деревьями. Едва-едва начинался рассвет. Кругом — тишина, и ни одного живого существа на обширной равнине, протянувшейся к северу.

Наконец, поверив, что никто в деревне не обратил внимания на исчезновение «Прекрасной Колесницы», и окончательно убедившись, что ни индейцы, ни англичане не преграждают им дорогу, Корнелия испустила долгий вздох облегчения, весьма тронувший ее мужа.

— Ты здорово испугалась этих людишек? — спросил он жену.

— Да, очень, — только и ответила она.

Три следующих дня прошли без всяких инцидентов, и наконец проводник объявил, что они прибыли на границу Колумбии.

Только теперь, очутившись на территории Аляски, «Прекрасная Колесница» остановилась.

Настала пора рассчитаться с усердным и верным индейцем и поблагодарить его за службу. Ро-Но простился с труппой, указав, какого направления надо придерживаться, чтобы как можно скорее добраться до Ситки[85] — столицы русских владений.

Когда английские земли остались позади, господин Каскабель, казалось, должен был воспрянуть духом. Ан нет! Даже по прошествии трех дней он еще не отошел от грязной сцены в деревне Негодяев, тоска снедала ему душу. И он не удержался, чтобы не сказать Корнелии:

— Ты должна позволить мне вернуться свести счеты с этим милордом…

— Все уже сделано, Цезарь! — невинно ответила госпожа Каскабель.

Да! Сделано, и еще как!

Ночью, пока все спали в лагере у деревни, Корнелия следила за домом баронета и, заметив, как тот вышел и направился к «Прекрасной Колеснице», последовала за ним. Когда баронет углубился на несколько сотен шагов в лес, «первый призер кубка Чикаго» продемонстрировала ему один из тех приемов, что укладывают на лопатки даже опытных борцов. Сильно помятый сэр Тернер опамятовался только к утру и еще долго, должно быть, ходил в синяках, напоминавших ему об этой любезнейшей женщине.

— О Корнелия! Корнелия! — крепко обнял ее муж. — Ты отстояла, ты спасла мою честь… Ты всегда была достойна носить имя Каскабелей!