Дело в том, что между двумя постояльцами, занимающими этот номер, произошла ссора, и один из них пришел в такой неистовый гнев, что, не сдерживаясь, выкрикивал во весь голос обвинения и угрозы. Второй старался, правда, его успокоить, но все его попытки терпели неудачу, так как уговаривал он не слишком уверенно и явно чего-то боялся.

Впрочем, никто ничего бы не понял из этого бурного разговора, так как он происходил на турецком языке, малознакомом уроженцам Запада. Время от времени появлялись и французские выражения, свидетельствующие, что собеседники при желании могли бы объясниться и на этом благородном языке.

В камине полыхал огонь, и лампа, стоявшая на круглом столике, освещала бумаги, наполовину прикрытые старым, порыжевшим от времени портфелем.

Один из ссорящихся был Бен-Омар. Совершенно уничтоженный, подавленный, он не отводил полузакрытых глаз от огня, страшась взглянуть своему собеседнику в глаза, сверкавшие от ярости ярче, чем пламя в камине.

Это и был тот самый иноземец со свирепой физиономией, которому нотариус подал незаметный знак во время разговора с дядюшкой Антифером на набережной.

И он уже в двадцатый раз повторял:

— Значит, ты ничего не добился?

— Да, ваша милость, и Аллах тому свидетель…

— Какой мне прок от свидетельства Аллаха? Я говорю о деле!… Значит, ты ничего не добился?

— К величайшему сожалению.

— Чтоб его черти взяли, проклятого малуинца! (Эти слова прозвучали по-французски.) Так он отказался отдать тебе письмо?

— Отказался!

— А продать?

— Продать? Согласился.

— И ты, болван, не купил его? Ты не взял его? Посмел явиться сюда без письма?…

— А знаете ли вы, ваша милость, сколько он за него запросил?

— Какое это имеет значение?

— Пятьдесят миллионов франков!

— Пятьдесят миллионов?

Проклятия посыпались из уст египтянина, как ядра с фрегата[154], открывшего огонь одновременно с левого и с правого борта. И, как бы перезарядив свои пушки вновь, он продолжал пальбу:

— Теперь тебе ясно, болван, что моряк прекрасно знает, как важно это дело?…

— По-видимому, он догадывается.

— Чтоб его задушил Магомет!… И тебя вместе с ним! — кричал египтянин в диком раздражении, меряя комнату нервными шагами,— А еще лучше, я сделаю это сам, прежде всего в отношении тебя; ты ответишь за все трудности, которые еще предстоят…

— Но ведь это не моя вина, ваша милость… Я не посвящен в тайны Камильк-паши…

— Ты должен их знать! Ты должен был вырвать их у него еще при жизни!… Ведь ты был его нотариусом!…

И снова посыпались проклятия, как пушечные ядра с обоих бортов фрегата.

Этот ужасный человек был не кто иной, как Саук, сын Мурада, двоюродного брата Камильк-паши. Ему исполнилось тридцать три года. После смерти отца он остался единственным наследником своего богатого родственника и мог бы получить огромное состояние, если бы оно не оказалось увезено и спрятано от его алчности — читатель уже знает, по какой причине и при каких обстоятельствах.

Сейчас мы расскажем вкратце о событиях, случившихся после того, как Камильк-паша покинул Алеппо и увез свои сокровища, чтобы укрыть их в недрах никому не известного острова.

В октябре 1831 года Ибрагим-паша во главе флотилии из двадцати двух кораблей, с тридцатью тысячами человек, взял Газу, Яффу и Хайфу, а двадцать седьмого марта 1832 года и крепость Акку.

Казалось, что эти территории Палестины и Сирии будут окончательно отторгнуты от Блистательной Порты, но вмешательство европейских держав остановило сына Мухаммеда— Али на пути завоеваний. В 1833 году обоим противникам — султану и вице-королю — навязали соглашение в Кютахье, и все осталось по-старому[155].

В это смутное время Камильк-паша, к счастью для него, скрыв свои богатства в безопасном месте, помеченном двойным «К», продолжал путешествия. Где скитался он на шхуне под командой капитана Зо? В какие воды, в какие моря — близкие или далекие,— в какие части света заходило судно? Заплывала ли шхуна в далекие воды Азии или огибала Европу?… Кроме капитана Зо и самого Камильк-паши, ни один человек не ответил бы на эти вопросы, ибо, как мы знаем, никто из экипажа не попадал на берег и ни одному матросу не было известно, в какие страны Запада или Востока, Юга или Севера их заносила фантазия хозяина.

Но после бесконечных скитаний Камильк-паша имел неосторожность вернуться к портам Леванта. Соглашение в Кютахье положило предел честолюбивым мечтам Ибрагима, и северная часть Сирии снова подчинилась султану. Поэтому Камильк-паша надеялся, что его возвращение в Алеппо не грозит ему опасностью.

К несчастью, в середине 1834 года буря загнала его судно к берегам Акки. У побережья крейсировал флот Ибрагима, всегда готовый к наступлению, а на борту одного из фрегатов находился не кто иной, как Мурад, которого Мухаммед-Али облек официальной властью.

На шхуне развевался оттоманский флаг. Знал ли Мурад, что судно принадлежит Камильк-паше?… Неизвестно. Так или иначе, шхуну начали преследовать, догнали, взяли на абордаж[156] и, несмотря на мужественное сопротивление, перебили всех матросов, захватили в плен владельца и капитана, а корабль уничтожили.

Мурад сразу опознал Камильк-пашу, и это означало потерю для него свободы навсегда. Спустя несколько недель Камильк-пашу и капитана Зо тайно увезли в Каир и заключили в крепость.

Впрочем, если бы египтянин снова поселился в своем доме в Алеппо, он не чувствовал бы себя там в безопасности. Сирия, подвластная египетскому правительству, находилась под ужасным гнетом. Так продолжалось до 1839 года; жестокость и насилия, чинимые приспешниками Ибрагима, заставили султана взять обратно все свои обещания и уступки, на которые ранее он вынужден был поневоле согласиться. Этим объясняется новый поход Мухаммеда-Али, одержавшего победу у Низиба в северной Сирии. Отсюда же страх Махмуда перед угрозой нападения на столицу Европейской Турции и отсюда, наконец, вмешательство — с согласия Блистательной Порты — Англии, Австрии и Пруссии в ближневосточные дела. Победитель остановился. Ему было гарантировано наследственное владение Египтом, пожизненное правление Сирией, от Красного моря до северной части Тивериадского озера и от Средиземного моря до Иордана, иначе говоря — всей Палестиной по эту сторону реки.

Но вице-король, опьяненный военными успехами, убежденный в непобедимости своих солдат, а может быть, подстрекаемый французской дипломатией, находившейся под влиянием Тьера[157], отказался от предложения союзных держав. Тогда союзный флот открыл военные действия. Знаменитый командор[158] Непир[159] овладел в сентябре 1840 года Бейрутом, несмотря на мужественную оборону полковника Сельва, получившего впоследствии титул Солеймана-паши. Сидон сдался двадцать пятого числа того же месяца. Акка тоже капитулировала после бомбардировки и сильнейшего взрыва расположенных на ее территории пороховых погребов. Мухаммед-Али должен был сложить оружие. Он приказал своему сыну Ибрагиму вернуться в Египет, и Сирия снова возвратилась под власть султана Махмуда.

Как видно, Камильк-паша поторопился в любимую страну, где надеялся спокойно провести остаток своей тревожной жизни. Он рассчитывал доставить туда и свои сокровища, выделив из них часть для уплаты долгов людям, которым был обязан и которые, наверное, успели забыть об услугах, оказанных когда-то египетскому богачу… И вот вместо Алеппо он попал в Каир и оказался в тюрьме, во власти беспощадных врагов!

Камильк-паша понял, что погиб. Мысль о возможности получить свободу ценою своих сокровищ, по-видимому, не приходила ему в голову; или, что вероятнее, он обладал такой нечеловеческой выдержкой, такой силой воли, что, твердо решив ничего не уступать из своего богатства ни вице-королю, ни Мураду, упорно молчал, как может молчать только турок-фаталист[160].